Лупит мастерски, подумал я, удары такие, что причиняют максимум боли.
Упав на бок, я остался лежать на полу у его ног. Но если я надеялся, что он поленится наклониться для удара, то ошибся. Стянув куртку, парень перебросил ее типу в котелке. И принялся лупцевать меня с новой силой. Охаживал по коленкам, по щиколоткам, по ребрам, по ягодицам, голеням. Всякий раз, как он ударял, раздавался глухой стук, будто выбивали ковер ручкой от метлы. Пока я молился, чтобы избиение прекратилось, кто-то начал сыпать ругательствами, точно ярость ударов удивляла человека, и только через несколько мучительных секунд до меня дошло: ведь это я сам выплевываю брань. Били меня и прежде, но никогда – так основательно. И может, я не отключался так долго только потому, что он избегал ударять меня по лицу и голове, и я никак не мог впасть в спасительное беспамятство. Самые непереносимые муки начались, когда он принялся бить по второму кругу, по тем местам, где я уже был избит до синяков. Вот тут-то я не выдержал и начал орать, словно злясь на себя, что никак не могу потерять сознание, удрать от боли.
– Ну хватит пока что, – наконец остановил его генерал.
Тяжело дыша, парень с дубинкой наперевес отступил и отер лоб.
Котелок захохотал и протянул ему куртку со словами:
– Что, Альберт, самая твоя тяжелая работенка за неделю?
Я застыл на полу. Болела каждая частичка моего тела. И все за десять красненьких «леди». Завтра, когда посмотрю на себя утром в зеркало, решу, не попросить ли еще тысячу на примочки. И то при условии, что у меня достанет духу взглянуть на себя. Но, как оказалось, они со мной еще не кончили.
– Поднимите его, – приказал генерал, – и приведите сюда.
Отпуская шуточки, ругаясь, какой же я тяжеленный, они подтащили меня к генералу, стоявшему рядом с пивным бочонком. На крышке бочонка лежали молоток и стамеска. Ни молоток, ни стамеска мне совсем не понравились. И уж совсем не пришлось мне по душе, когда громила взялся за них с видом человека, который сейчас примется ваять скульптуру. Во мне поднялось тошнотворное жуткое предчувствие, что я и есть та самая необработанная мраморная глыба, которую предстоит обтесать, как говорил Микеланджело. Привалив меня спиной к одному бочонку, они уложили мои скованные руки на деревянную крышку другого. Я принялся выдираться, пустив в ход остатки сил, но они только хохотали.
– Храбрец-то, а? – заходился громила.
– Боец, ничего не скажешь, – согласился котелок.
– Заткнитесь, вы, оба! – прикрикнул генерал. И, захватив мое ухо, больно выкрутил. – Слушай меня, Гюнтер, внимательно слушай, – сказал он тоном чуть ли не ласковым. – Ты совал свои толстые пальцы в дела, которые тебя совсем не должны касаться. В точности как тот дурной голландский мальчишка, заткнувший пальцем дырку в дамбе. И знаешь что? Историю про него нам до конца так и недорассказали. И что самое главное – умолчали, а что же случилось с его пальцем? А вы, герр Гюнтер, догадываетесь, что случилось с его пальцем?
Я громко завопил, когда кто-то из них плотно прижал мою левую руку к крышке. Когда острый край стамески вонзился в сустав мизинца, я на секунду забыл про боль, терзавшую остальные части моего тела. Огромные сальные лапы, удерживавшие меня, напружинились от возбуждения. Сплюнув кровь, я ответил генералу:
– Намек до меня дошел. Я предупрежден, генерал. Навечно.
– Совсем не уверен, – буркнул тот. – Видишь ли, предостережение действует эффективно, только когда подкреплено видимыми последствиями.
Когда оставлено некое наглядное напоминание, что может случиться с человеком, если он опять примется совать пальцы в наши дела. Покажите ему, господа, о чем я толкую.
В воздухе сверкнуло что-то блестящее – молоток вроде бы – и опустилось на рукоятку стамески. На мгновение меня пронзила неописуемая боль, и тут же я нырнул в накативший с Альп густой туман. У меня вырвался стон, и глаза закрылись.
17
От меня не могло так мерзостно вонять. Да, я обмочился. Но все равно так разить не должно. Пахло от меня хуже, чем от запаршивевшего бродяги. Таким тошнотворным, отвратительно-сладковатым запахом аммиака воняет от людей, которые не мылись и не меняли одежду несколько месяцев. Я попытался отвернуться, но зловоние не исчезло. Я валялся на полу. Кто-то схватил меня за волосы. С трудом я открыл глаза и увидел: под носом у меня небольшой коричневый флакон с нюхательной солью. Генерал встал, завинтил пробку и сунул его в карман куртки.
– Дайте ему глотнуть коньяку, – распорядился он.
Сальные пальцы уцепили меня за подбородок и ткнули мне стакан между губ. Вкуснее я ничего в жизни не пил. Жидкость заполнила рот, я попытался сглотнуть, но без особого успеха. Попытался снова, и на этот раз несколько капель просочилось в горло, и сразу по телу будто теплая волна прошла. Наручники с меня уже сняли, а левая рука была обмотана окровавленным носовым платком. Моим собственным.
– Поставьте его на ноги, – приказал генерал.
И меня рывком подняли на ноги. От боли стоять я не мог: куда-то уплывало сознание, и мне захотелось снова лечь. Кто-то всунул мне в правую руку стакан с коньяком. Я поднес его к губам – стекло застучало о зубы. Рука у меня тряслась, как у старика. Ничего удивительного. Я и чувствовал себя столетним стариком. Допив остатки – порция оказалась изрядной, – я уронил стакан на пол. Меня качало, словно я стоял на палубе корабля.
Передо мной маячил генерал. Так близко, что я видел, какие у него голубые – арийские – глаза. Равнодушные, жестокие, ледяные, как сапфиры. В уголках его губ гуляла легкая улыбка, точно он намеревался поведать мне нечто очень забавное. Оказалось, действительно намеревался. Однако соль шутки я сразу не уловил. Он ткнул мне под нос что-то маленькое, розовое. Сначала мне показалось, что это недоваренная креветка – с кровью на одном конце, грязная на другом. Совсем неаппетитная. Но потом я понял: это был мой собственный мизинец. Генерал затолкал мне его в ноздрю. Улыбка стала заметнее.
– Вот что случается, когда суешь свои грязные пальцы в дела, которые тебя не касаются, – тихим, интеллигентным голосом человека, любящего Моцарта, наставительно произнес он. Нацист-джентльмен. – И считай, тебе повезло. Если бы мы решили, что ты сунул в наши дела нос, то и нос отхватили бы, не только палец. Я доступно излагаю, герр Гюнтер?
Я что-то невнятно пробурчал, подтверждая. Все нахальство из меня выбили. Палец, почувствовал я, стал выскальзывать из ноздри. Но генерал, успев поймать, засунул мне его в нагрудный карман, словно ручку, которую одалживал на минутку.
– Сувенир! – сказал он мне, продолжая радостно улыбаться, и, отвернувшись, бросил типу в котелке: – Отвезите герра Гюнтера, куда попросит.
Меня снова отволокли к машине и втолкнули на заднее сиденье. Я прикрыл глаза. Мне хотелось одного – заснуть и не просыпаться. Как Гитлер.
Дверцы машины захлопнулись, заурчал мотор. Один из моих «товарищей» двинул меня локтем, чтоб я очнулся:
– Куда желаешь, Гюнтер?
– В полицию, – предложил кто-то. К моему удивлению, оказалось, что это я и говорю. – Я желаю заявить о нападении.
– Но мы и есть полиция! – захохотали на переднем сиденье.
Может, правда, а может, и нет. Мне в общем-то было все равно. Теперь уже все равно. Машина тронулась и быстро набрала скорость.
– Ну, так куда его отвезем? – поинтересовался кто-то через минуту-другую. Чуть приоткрыв глаза, я посмотрел в окно. Похоже, двигались мы в северном направлении. Река была слева.
– Может, в магазин, где продают пианино? – прошептал я.
Им это показалось крайне забавным, я и сам чуть было не расхохотался, но, когда попытался, стало так больно – не до смеха.
– Ишь какой крутой! – заметил громила. – Он мне нравится. – Раскурив сигарету, он, нагнувшись, сунул ее мне в губы.
– Потому ты и отрубил мне палец? – еле слышно спросил я.
– Ну да! Тебе еще повезло, что ты мне нравишься, понял?
– Когда есть такие друзья, голем, то и враги не нужны.
– Как он тебя обозвал?
– Голем какой-то.
– Словечко слюнтяев, – заметил котелок. – Только не спрашивай меня, что оно значит.
– Слюнтяев? – переспросил я по-прежнему шепотом, но они прекрасно меня расслышали. – Кто такие слюнтяи?
– Евреи, – пояснил громила и больно ткнул меня в бок. – Так что, слюнтяйское это словцо? Как он и сказал?
– Да. – Мне не хотелось дразнить его. Не теперь, когда на моих руках осталось всего девять пальцев. Мне нравились мои пальцы, и, что важнее, нравились они и моим подружкам в те прежние дни, когда у меня еще водились подружки. Так что я воздержался объяснять ему, что голем – это такой огромный тупой монстр, лишь отдаленно напоминающий человека. Безобразный, как само зло. К такому уровню откровенности громила еще не готов. И я тоже. И потому я ответил:
– Означает здоровенного такого парня. Крутого, как вареное яйцо.
– Тогда это точно он, – согласился водитель. – Здоровеннее не бывает. И круче тоже.
– По-моему, меня сейчас вырвет, – сообщил я.
Громила тотчас выдрал у меня изо рта сигарету и, опустив окно, выбросил, потом подтолкнул меня к струе прохладного ночного воздуха, ворвавшейся в салон.
– Тебе свежий воздух нужен, и все, – сказал он. – Через минуту все будет в норме.
– Как он там? – нервно оглянулся водитель. – Совсем мне ни к чему, чтоб он блевал в моей машине.
– Порядок. – Громила отвинтил крышку на плоской фляжке и влил в меня еще немного коньяку. – Верно? А, крутой парень?
– Ладно, уже неважно, – вмешался котелок. – Мы на месте.
Машина остановилась.
– На месте – это где? – выдавил я. Они выволокли меня из машины и подтащили к хорошо освещенному входу, где прислонили к штабелю кирпичей.
– Тут государственный госпиталь, – сообщил громила. – Богенхаузен. Отдохни малость. Кто-нибудь да наткнется на тебя вскорости. И сделают все, что положено. С тобой, Гюнтер, будет полный порядок.
– Какая забота! – Я попытался собраться с мыслями, сосредоточиться и прочитать номер машины. Но в глазах у меня двоилось, а потом и вообще все почернело. А когда я снова сумел сфокусировать взгляд, машина уже уехала, а рядом со мной опустился на колени человек в белом халате.
– Что, чересчур крепко ударили по спиртному?
– Ударил не я. Другие. И не по спиртному, а по мне. Лупили, будто любимую грушу Макса Шмелинга .
– А вы уверены? – засомневался он. – От вас пахнет коньяком. И очень сильно.
– Они мне дали выпить, – объяснил я. – А то мне поплохело – после того как они отрубили мне палец. – И я в подтверждение помахал у него перед лицом окровавленным кулаком в платке.
– Хм… – Доказательство, похоже, его не убедило. – У нас лечится много пьянчуг, которые сами себя калечат, а потом являются сюда. Они воображают, нам тут делать нечего, только их беды расхлебывать.
– Послушайте, мистер Швейцер , – прошептал я, – меня измолотили в месиво. Так будете вы мне помогать или нет?
– Может быть. Ваше имя и адрес? И так, на всякий случай, чтобы я не чувствовал себя идиотом, если наткнусь на бутылку в вашем кармане, – как зовут нового канцлера?
Имя и адрес я ему назвал.
– Но как зовут нового канцлера, понятия не имею, – добавил я. – Я еще до сих пор стараюсь забыть имя последнего.
– Ходить можете?
– До кресла-каталки, может, и добреду, если покажете, где оно.
Он выкатил инвалидную коляску из-за дверей и помог мне усесться.
– А на случай, если вдруг поинтересуется старшая сестра, – сказал он, вкатывая меня внутрь, – имя нового федерального канцлера – Конрад Аденауэр. Если она учует запах коньяка, прежде чем мы успеем снять с вас одежду, то вполне может спросить. Пьяниц она не терпит.
– А я – канцлеров.
– Аденауэр был мэром Кёльна, – сообщил человек в белом халате, – пока англичане не сместили его за некомпетентность.
– Что ж, значит, со своими новыми обязанностями он справится превосходно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Упав на бок, я остался лежать на полу у его ног. Но если я надеялся, что он поленится наклониться для удара, то ошибся. Стянув куртку, парень перебросил ее типу в котелке. И принялся лупцевать меня с новой силой. Охаживал по коленкам, по щиколоткам, по ребрам, по ягодицам, голеням. Всякий раз, как он ударял, раздавался глухой стук, будто выбивали ковер ручкой от метлы. Пока я молился, чтобы избиение прекратилось, кто-то начал сыпать ругательствами, точно ярость ударов удивляла человека, и только через несколько мучительных секунд до меня дошло: ведь это я сам выплевываю брань. Били меня и прежде, но никогда – так основательно. И может, я не отключался так долго только потому, что он избегал ударять меня по лицу и голове, и я никак не мог впасть в спасительное беспамятство. Самые непереносимые муки начались, когда он принялся бить по второму кругу, по тем местам, где я уже был избит до синяков. Вот тут-то я не выдержал и начал орать, словно злясь на себя, что никак не могу потерять сознание, удрать от боли.
– Ну хватит пока что, – наконец остановил его генерал.
Тяжело дыша, парень с дубинкой наперевес отступил и отер лоб.
Котелок захохотал и протянул ему куртку со словами:
– Что, Альберт, самая твоя тяжелая работенка за неделю?
Я застыл на полу. Болела каждая частичка моего тела. И все за десять красненьких «леди». Завтра, когда посмотрю на себя утром в зеркало, решу, не попросить ли еще тысячу на примочки. И то при условии, что у меня достанет духу взглянуть на себя. Но, как оказалось, они со мной еще не кончили.
– Поднимите его, – приказал генерал, – и приведите сюда.
Отпуская шуточки, ругаясь, какой же я тяжеленный, они подтащили меня к генералу, стоявшему рядом с пивным бочонком. На крышке бочонка лежали молоток и стамеска. Ни молоток, ни стамеска мне совсем не понравились. И уж совсем не пришлось мне по душе, когда громила взялся за них с видом человека, который сейчас примется ваять скульптуру. Во мне поднялось тошнотворное жуткое предчувствие, что я и есть та самая необработанная мраморная глыба, которую предстоит обтесать, как говорил Микеланджело. Привалив меня спиной к одному бочонку, они уложили мои скованные руки на деревянную крышку другого. Я принялся выдираться, пустив в ход остатки сил, но они только хохотали.
– Храбрец-то, а? – заходился громила.
– Боец, ничего не скажешь, – согласился котелок.
– Заткнитесь, вы, оба! – прикрикнул генерал. И, захватив мое ухо, больно выкрутил. – Слушай меня, Гюнтер, внимательно слушай, – сказал он тоном чуть ли не ласковым. – Ты совал свои толстые пальцы в дела, которые тебя совсем не должны касаться. В точности как тот дурной голландский мальчишка, заткнувший пальцем дырку в дамбе. И знаешь что? Историю про него нам до конца так и недорассказали. И что самое главное – умолчали, а что же случилось с его пальцем? А вы, герр Гюнтер, догадываетесь, что случилось с его пальцем?
Я громко завопил, когда кто-то из них плотно прижал мою левую руку к крышке. Когда острый край стамески вонзился в сустав мизинца, я на секунду забыл про боль, терзавшую остальные части моего тела. Огромные сальные лапы, удерживавшие меня, напружинились от возбуждения. Сплюнув кровь, я ответил генералу:
– Намек до меня дошел. Я предупрежден, генерал. Навечно.
– Совсем не уверен, – буркнул тот. – Видишь ли, предостережение действует эффективно, только когда подкреплено видимыми последствиями.
Когда оставлено некое наглядное напоминание, что может случиться с человеком, если он опять примется совать пальцы в наши дела. Покажите ему, господа, о чем я толкую.
В воздухе сверкнуло что-то блестящее – молоток вроде бы – и опустилось на рукоятку стамески. На мгновение меня пронзила неописуемая боль, и тут же я нырнул в накативший с Альп густой туман. У меня вырвался стон, и глаза закрылись.
17
От меня не могло так мерзостно вонять. Да, я обмочился. Но все равно так разить не должно. Пахло от меня хуже, чем от запаршивевшего бродяги. Таким тошнотворным, отвратительно-сладковатым запахом аммиака воняет от людей, которые не мылись и не меняли одежду несколько месяцев. Я попытался отвернуться, но зловоние не исчезло. Я валялся на полу. Кто-то схватил меня за волосы. С трудом я открыл глаза и увидел: под носом у меня небольшой коричневый флакон с нюхательной солью. Генерал встал, завинтил пробку и сунул его в карман куртки.
– Дайте ему глотнуть коньяку, – распорядился он.
Сальные пальцы уцепили меня за подбородок и ткнули мне стакан между губ. Вкуснее я ничего в жизни не пил. Жидкость заполнила рот, я попытался сглотнуть, но без особого успеха. Попытался снова, и на этот раз несколько капель просочилось в горло, и сразу по телу будто теплая волна прошла. Наручники с меня уже сняли, а левая рука была обмотана окровавленным носовым платком. Моим собственным.
– Поставьте его на ноги, – приказал генерал.
И меня рывком подняли на ноги. От боли стоять я не мог: куда-то уплывало сознание, и мне захотелось снова лечь. Кто-то всунул мне в правую руку стакан с коньяком. Я поднес его к губам – стекло застучало о зубы. Рука у меня тряслась, как у старика. Ничего удивительного. Я и чувствовал себя столетним стариком. Допив остатки – порция оказалась изрядной, – я уронил стакан на пол. Меня качало, словно я стоял на палубе корабля.
Передо мной маячил генерал. Так близко, что я видел, какие у него голубые – арийские – глаза. Равнодушные, жестокие, ледяные, как сапфиры. В уголках его губ гуляла легкая улыбка, точно он намеревался поведать мне нечто очень забавное. Оказалось, действительно намеревался. Однако соль шутки я сразу не уловил. Он ткнул мне под нос что-то маленькое, розовое. Сначала мне показалось, что это недоваренная креветка – с кровью на одном конце, грязная на другом. Совсем неаппетитная. Но потом я понял: это был мой собственный мизинец. Генерал затолкал мне его в ноздрю. Улыбка стала заметнее.
– Вот что случается, когда суешь свои грязные пальцы в дела, которые тебя не касаются, – тихим, интеллигентным голосом человека, любящего Моцарта, наставительно произнес он. Нацист-джентльмен. – И считай, тебе повезло. Если бы мы решили, что ты сунул в наши дела нос, то и нос отхватили бы, не только палец. Я доступно излагаю, герр Гюнтер?
Я что-то невнятно пробурчал, подтверждая. Все нахальство из меня выбили. Палец, почувствовал я, стал выскальзывать из ноздри. Но генерал, успев поймать, засунул мне его в нагрудный карман, словно ручку, которую одалживал на минутку.
– Сувенир! – сказал он мне, продолжая радостно улыбаться, и, отвернувшись, бросил типу в котелке: – Отвезите герра Гюнтера, куда попросит.
Меня снова отволокли к машине и втолкнули на заднее сиденье. Я прикрыл глаза. Мне хотелось одного – заснуть и не просыпаться. Как Гитлер.
Дверцы машины захлопнулись, заурчал мотор. Один из моих «товарищей» двинул меня локтем, чтоб я очнулся:
– Куда желаешь, Гюнтер?
– В полицию, – предложил кто-то. К моему удивлению, оказалось, что это я и говорю. – Я желаю заявить о нападении.
– Но мы и есть полиция! – захохотали на переднем сиденье.
Может, правда, а может, и нет. Мне в общем-то было все равно. Теперь уже все равно. Машина тронулась и быстро набрала скорость.
– Ну, так куда его отвезем? – поинтересовался кто-то через минуту-другую. Чуть приоткрыв глаза, я посмотрел в окно. Похоже, двигались мы в северном направлении. Река была слева.
– Может, в магазин, где продают пианино? – прошептал я.
Им это показалось крайне забавным, я и сам чуть было не расхохотался, но, когда попытался, стало так больно – не до смеха.
– Ишь какой крутой! – заметил громила. – Он мне нравится. – Раскурив сигарету, он, нагнувшись, сунул ее мне в губы.
– Потому ты и отрубил мне палец? – еле слышно спросил я.
– Ну да! Тебе еще повезло, что ты мне нравишься, понял?
– Когда есть такие друзья, голем, то и враги не нужны.
– Как он тебя обозвал?
– Голем какой-то.
– Словечко слюнтяев, – заметил котелок. – Только не спрашивай меня, что оно значит.
– Слюнтяев? – переспросил я по-прежнему шепотом, но они прекрасно меня расслышали. – Кто такие слюнтяи?
– Евреи, – пояснил громила и больно ткнул меня в бок. – Так что, слюнтяйское это словцо? Как он и сказал?
– Да. – Мне не хотелось дразнить его. Не теперь, когда на моих руках осталось всего девять пальцев. Мне нравились мои пальцы, и, что важнее, нравились они и моим подружкам в те прежние дни, когда у меня еще водились подружки. Так что я воздержался объяснять ему, что голем – это такой огромный тупой монстр, лишь отдаленно напоминающий человека. Безобразный, как само зло. К такому уровню откровенности громила еще не готов. И я тоже. И потому я ответил:
– Означает здоровенного такого парня. Крутого, как вареное яйцо.
– Тогда это точно он, – согласился водитель. – Здоровеннее не бывает. И круче тоже.
– По-моему, меня сейчас вырвет, – сообщил я.
Громила тотчас выдрал у меня изо рта сигарету и, опустив окно, выбросил, потом подтолкнул меня к струе прохладного ночного воздуха, ворвавшейся в салон.
– Тебе свежий воздух нужен, и все, – сказал он. – Через минуту все будет в норме.
– Как он там? – нервно оглянулся водитель. – Совсем мне ни к чему, чтоб он блевал в моей машине.
– Порядок. – Громила отвинтил крышку на плоской фляжке и влил в меня еще немного коньяку. – Верно? А, крутой парень?
– Ладно, уже неважно, – вмешался котелок. – Мы на месте.
Машина остановилась.
– На месте – это где? – выдавил я. Они выволокли меня из машины и подтащили к хорошо освещенному входу, где прислонили к штабелю кирпичей.
– Тут государственный госпиталь, – сообщил громила. – Богенхаузен. Отдохни малость. Кто-нибудь да наткнется на тебя вскорости. И сделают все, что положено. С тобой, Гюнтер, будет полный порядок.
– Какая забота! – Я попытался собраться с мыслями, сосредоточиться и прочитать номер машины. Но в глазах у меня двоилось, а потом и вообще все почернело. А когда я снова сумел сфокусировать взгляд, машина уже уехала, а рядом со мной опустился на колени человек в белом халате.
– Что, чересчур крепко ударили по спиртному?
– Ударил не я. Другие. И не по спиртному, а по мне. Лупили, будто любимую грушу Макса Шмелинга .
– А вы уверены? – засомневался он. – От вас пахнет коньяком. И очень сильно.
– Они мне дали выпить, – объяснил я. – А то мне поплохело – после того как они отрубили мне палец. – И я в подтверждение помахал у него перед лицом окровавленным кулаком в платке.
– Хм… – Доказательство, похоже, его не убедило. – У нас лечится много пьянчуг, которые сами себя калечат, а потом являются сюда. Они воображают, нам тут делать нечего, только их беды расхлебывать.
– Послушайте, мистер Швейцер , – прошептал я, – меня измолотили в месиво. Так будете вы мне помогать или нет?
– Может быть. Ваше имя и адрес? И так, на всякий случай, чтобы я не чувствовал себя идиотом, если наткнусь на бутылку в вашем кармане, – как зовут нового канцлера?
Имя и адрес я ему назвал.
– Но как зовут нового канцлера, понятия не имею, – добавил я. – Я еще до сих пор стараюсь забыть имя последнего.
– Ходить можете?
– До кресла-каталки, может, и добреду, если покажете, где оно.
Он выкатил инвалидную коляску из-за дверей и помог мне усесться.
– А на случай, если вдруг поинтересуется старшая сестра, – сказал он, вкатывая меня внутрь, – имя нового федерального канцлера – Конрад Аденауэр. Если она учует запах коньяка, прежде чем мы успеем снять с вас одежду, то вполне может спросить. Пьяниц она не терпит.
– А я – канцлеров.
– Аденауэр был мэром Кёльна, – сообщил человек в белом халате, – пока англичане не сместили его за некомпетентность.
– Что ж, значит, со своими новыми обязанностями он справится превосходно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56