Все решили, с Варцоком произошло то же, что и с Хинтцем. Их настиг «Накам».
– «Накам»?
– После войны Израильской бригаде – добровольцам из Палестины, которые вступили в спецотряд британской армии, – зарождающаяся еврейская армия «Хагана» приказала сформировать тайную группу мстителей. Одна группа этих политических убийц, базирующаяся в Люблине, стала называть себя «Накам», что на иврите означает «месть». Их единственная цель – отомстить за гибель шести миллионов евреев.
Отец Готовина вынул изо рта сигарету, словно только ради того, чтобы ловчее изобразить улыбочку – усмехались даже его ноздри и глаза. Смею даже предположить, что если б у человека были мускулы, управляющие ушами, то он усмехался бы и ими тоже. В сравнении с усмешкой хорватского священника зловещая ухмылка того уехавшего в Голливуд актера, Конрада Вейдта, занимала второе место, а коварная леденящая улыбка Белы Лугоси в роли Дракулы едва дотягивала до третьего.
– От Израиля никогда ничего хорошего ждать не приходится, – яростно выпалил он. – А уж от «Накама» тем более. Первоначальный план «Накама» был отравить резервуары Мюнхена, Берлина, Нюрнберга и Франкфурта и убить таким образом несколько миллионов немцев… У вас, герр Гюнтер, вид такой недоверчивый…
– Только потому, что россказни про евреев, будто бы отравляющих колодцы христиан, гуляют еще со Средних веков.
– Могу вас заверить, я говорю совершенно серьезно. В данном случае это правда. К счастью для вас и меня, командование «Хаганы» узнало про этот план и, указав, что погибнет также много британцев и американцев, вынудило «Накам» отказаться от такого плана. – Готовина рассмеялся своим безумным смехом. – Маньяки. И еще удивляются, почему мы желаем избавить от евреев приличное общество.
Теперь он щелчком отправил окурок в несчастного голубя, закинул ногу на ногу и поправил крест на мускулистой шее, прежде чем продолжить свой рассказ. Впечатление такое, будто ведешь беседу с великим инквизитором Томасом Торквемадой.
– Однако «Накам» не подчинился, и они придумали отравить лагерь военнопленных под Нюрнбергом, где содержатся тридцать шесть тысяч заключенных эсэсовцев. Они пробрались в пекарню, поставлявшую хлеб в лагерь, и отравили две тысячи буханок – собирались больше. Но все равно пострадало несколько тысяч человек, а пятьсот умерли. Можете мне поверить. Об этом имеется и протокольная запись. – Он перекрестился и на секунду вскинул глаза к небу – в это время облака, точно проклятые души со страниц Данте, заслонили солнце, накрыв нас обоих озерцом тени.
– Теперь, после этой акции, они занимаются только убийствами, простыми и незамысловатыми. С помощью евреев из британской и американской разведок они внедрились в хранилища документов в Линце и Вене и стали отслеживать так называемых военных преступников, используя как прикрытие эмиграционную организацию. Сначала они установили местонахождение освобожденных из лагерей военнопленных. Следить за этими было легко, особенно получая подсказки от союзников. А затем, подготовившись, приступили к казням. Повесили нескольких человек. Но одному удалось выжить, и они сменили тактику: мелкая могила, пуля в затылок – они копируют действия «батальонов порядка» в Восточной Европе.
Готовина позволил себе тонкую улыбку, близкую к восхищению:
– Действуют они очень эффективно. Количество «старых товарищей», казненных «Накамом», колеблется между тысячью и двумя. Нам это стало известно, потому что наша группировка в Вене сумела схватить одного члена «Накама», и тот перед смертью выложил им все, что я только что рассказал. Так что, герр Гюнтер, вам следует остерегаться жидков, а не англичан или янки. Тех волнует лишь одно – коммунизм, и случается, они даже помогают нашим людям бежать из Германии. Нет, остерегаться вам следует лишь еврейских ребят. А особенно тех, кто не похож на евреев. Тот, которого наши в Вене схватили и пытали, был абсолютно арийского типа. Представляете? Красавец.
– Так что же можно сообщить моей клиентке?
– Вы что, Гюнтер, не слушали? Варцок мертв. Будь он жив, так уже танцевал бы в Аргентине танго. И это факт. Доберись он до Аргентины, его жена давно бы уже получила от него известие, поверьте мне.
– Я имел в виду, каково теперь ее положение в глазах Римской католической церкви?
Готовина пожал плечами:
– Пусть потерпит еще немного и подает заявление. Суд определит, считается ли она свободной и может вступить в новый брак или нет.
– Суд? Вы имеете в виду – со свидетелями и всем прочим?
– Забудьте, герр Гюнтер. – Готовина раздраженно отвел взгляд. – Архиепископ лишит меня сана, если узнает хоть десятую часть того, о чем я вам рассказал. Так что повторять где-то свои слова я ни под каким видом не стану ни перед каноническим судом, ни этой дамочке. И даже вам не буду. – Поднявшись, он уставился на меня сверху вниз. Солнце освещало его сзади, и он казался всего лишь темным силуэтом, а не реальным человеком. – И вот вам еще совет. Бесплатный. Бросьте вы это дело. «Товарищество» не любит расспросов и не любит ищеек, даже тех, которым мнится, будто вынюхивание сойдет им с рук, потому что у них тоже когда-то имелась наколка под мышкой. Для людей, которые задают слишком много вопросов о «Товариществе», все кончается смертью. Я ясно все растолковал, господин ищейка?
– Давненько мне не угрожал священник, – отозвался я. – Теперь я понимаю, как чувствовал себя Мартин Лютер.
– При чем тут Лютер! – Голос у Готовины стал еще раздраженнее. – И больше не смейте обращаться ко мне. Даже если сам премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион попросит вас выкопать яму в его саду в полночь. Доехало, господин ищейка?
– Словно сообщение поступило от самой святой инквизиции, перевязанное красивой ленточкой и припечатанное свинцовой печатью с ликом святого Петра.
– Я так понимаю, это означает «да»? Но у тебя, Гюнтер, лицо еретика. Не тот у тебя типаж, чтоб остерегаться совать нос в дела, которых не следует касаться.
– Вы, отец, не первый, кто говорит мне такое. – Я встал. – Мне удобнее принимать угрозы стоя.
Но насчет моего лица Готовина был прав. Глядя на его базиликообразную голову, крест и воротничок, меня так и тянуло отправиться прямиком домой, отпечатать девяносто пять своих тезисов и приколотить к дверям его церкви. Я попытался изобразить благодарность за то, что он открыл мне, и – заодно – что-то вроде легкого раскаяния, однако понимал: лицо мое выражает лишь бунтарство и бесстрашие.
– Но все равно спасибо. Я ценю вашу помощь и добрый совет. Немного духовного руководства нам всем полезно. Даже и таким, как я, неверующим.
– Не поверите мне, крупно промахнетесь, – холодно проговорил он.
– Я, отец, и сам не знаю, во что верить. – Теперь я специально прикидывался тупым. – Правда не знаю. Знаю лишь одно: жизнь – это лучшее из того, что я когда-либо видел прежде. И, возможно, она лучше того, что я увижу, когда умру.
– Это, Гюнтер, похоже на атеизм. А атеизм в Германии всегда опасен.
– Ну, какой атеизм, отец! Это всего лишь то, что мы, немцы, называем мировоззрением.
– Оставь это Богу. И не суйся в чужие дела, если соображаешь, что для тебя хорошо, а что плохо.
Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за воротами сада. Вернулась белка. Цветы воспряли. Голубь встряхнул головой, пытаясь очухаться после меткого попадания окурком. Облако уплыло, и снова ярко засияло солнце и зазеленела трава.
– Нет, он не святой Франциск Ассизский, – сообщил я им всем. – Да вы как пить дать уже поняли это и сами.
15
Вернувшись в офис, я позвонил по номеру, оставленному фрау Варцок. Низкий раскатистый голос, возможно женский, чуть менее настороженный, чем охрана тюрьмы Шпандау, ответил: фрау Варцок сейчас нет дома. Я назвался и оставил свой телефон. Голос без ошибок повторил сообщение. Я поинтересовался, говорю ли я с горничной, и голос подтвердил, да, это горничная. Положив трубку, я попытался представить себе эту горничную, но каждый раз она получалась похожей на Уоллеса Бири , одетого в черное платье, с метелкой из перьев в одной руке, а другой сжимающего шею какого-нибудь тощего мужичонки. Я слышал, сейчас немало немецких женщин переодевается в мужское платье, чтобы их не изнасиловали Иваны. Но теперь у меня впервые появилась мысль, что предприимчивый гомосексуалист мог переодеться горничной по противоположным мотивам.
Время еле ползло, так же как и машины за моим окном. Медленно проехали несколько легковушек, пара грузовиков, мотоцикл военной полиции США. На другой стороне улицы на почту не спеша входили, а через некоторое время выходили люди. Любой, кто ждал письма в Мюнхене, знает, что спешить бесполезно – ждать придется долго. А для таксиста на стоянке у парадной двери время тянулось еще томительнее, чем для меня. Но зато он мог себе позволить сбегать без малейшего риска в киоск за сигаретами и вечерней газетой. А я был уверен, стоит мне отлучиться – и я пропущу звонок.
Через какое-то время я решился на провокацию: накинув куртку, я вышел, оставив дверь открытой, и направился в туалет. Подойдя к двери, я приостановился на минутку и лишь представил себе, что бы я там сделал… как раздался телефонный звонок. Старый трюк детективов, только почему-то в кино его никогда не показывают.
Звонила Бритта Варцок. После хриплых рулад горничной голос ее звучал сладко, как у мальчика-хориста. Она чуть запыхалась, точно бежала.
– Вы поднимались по лестнице? – поинтересовался я.
– Я немножко нервничаю, вот и все. Разузнали что-нибудь?
– Много чего. Хотите приехать сюда? Или мне приехать к вам? – Ее визитку я крутил в пальцах. Поднес к носу: от карточки слабо пахло лавандовой водой.
– Нет! – поспешно, резко ответила она. – Вам не стоит приходить, если не возражаете. У нас ремонт. Беспорядок, все покрыто простынями от пыли. Нет-нет. Давайте встретимся в «Вальтер-шпиле», в отеле «Фир Яресцайтен».
– Вы уверены, что там принимают марки?
– Вообще-то нет. Но плачу я, так что вам, герр Гюнтер, нечего тревожиться. Мне там нравится. Это единственное место в Мюнхене, где умеют прилично смешивать коктейль. А у меня предчувствие, что крепкая выпивка мне не помешает. Независимо от того, что вы мне сообщите. Ну, скажем, через час? Вам подходит?
– Я приду.
Я положил трубку, ощущая беспокойство: как-то слишком уж рьяно она воспротивилась моему приходу в дом на Рамерсдорфе. А что, если существует другая причина, отчего она не желает моего посещения? Не та, какую она услужливо мне предоставила? Что, если она утаивает от меня что-то? И я решил проследить за Бриттой после нашей встречи.
Отель находился всего в нескольких кварталах от меня, рядом с Резиденц-театром, который все еще отстраивали после бомбежек. Снаружи отель выглядел большим, но ничем не примечательным, что само по себе было примечательно, так как после бомбежек отель сгорел почти дотла. Надо отдать должное строителям Мюнхена. Имей они достаточно кирпичей и сверхурочных, так и Трою вмиг отстроили бы.
Я вошел через парадную дверь, готовый поделиться со здешним рестораном своим обширным опытом держателя отеля. Интерьер – сплошной мрамор и дерево, что вполне соответствовало выражению на физиономиях работающих тут «пингвинов». Громогласно жаловался на что-то консьержу американец военный; консьерж поймал мой взгляд в тщетной надежде, что я вмажу янки по уху и хоть ненадолго заткну его. Но за ту цену, что они брали с постояльцев за ночь, консьерж может и потерпеть. Ко мне подлетел какой-то тип похоронного вида в визитке и прицепился будто рыба-лоцман. Согнувшись в поклоне, он осведомился, не может ли мне помочь. В больших отелях такое поведение обслуживающего персонала именуют сервисом, но мне показалось просто назойливостью, словно он поинтересовался, как это жалкая личность вроде меня имеет наглость даже помышлять о том, чтобы втереться в общество обычных их посетителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– «Накам»?
– После войны Израильской бригаде – добровольцам из Палестины, которые вступили в спецотряд британской армии, – зарождающаяся еврейская армия «Хагана» приказала сформировать тайную группу мстителей. Одна группа этих политических убийц, базирующаяся в Люблине, стала называть себя «Накам», что на иврите означает «месть». Их единственная цель – отомстить за гибель шести миллионов евреев.
Отец Готовина вынул изо рта сигарету, словно только ради того, чтобы ловчее изобразить улыбочку – усмехались даже его ноздри и глаза. Смею даже предположить, что если б у человека были мускулы, управляющие ушами, то он усмехался бы и ими тоже. В сравнении с усмешкой хорватского священника зловещая ухмылка того уехавшего в Голливуд актера, Конрада Вейдта, занимала второе место, а коварная леденящая улыбка Белы Лугоси в роли Дракулы едва дотягивала до третьего.
– От Израиля никогда ничего хорошего ждать не приходится, – яростно выпалил он. – А уж от «Накама» тем более. Первоначальный план «Накама» был отравить резервуары Мюнхена, Берлина, Нюрнберга и Франкфурта и убить таким образом несколько миллионов немцев… У вас, герр Гюнтер, вид такой недоверчивый…
– Только потому, что россказни про евреев, будто бы отравляющих колодцы христиан, гуляют еще со Средних веков.
– Могу вас заверить, я говорю совершенно серьезно. В данном случае это правда. К счастью для вас и меня, командование «Хаганы» узнало про этот план и, указав, что погибнет также много британцев и американцев, вынудило «Накам» отказаться от такого плана. – Готовина рассмеялся своим безумным смехом. – Маньяки. И еще удивляются, почему мы желаем избавить от евреев приличное общество.
Теперь он щелчком отправил окурок в несчастного голубя, закинул ногу на ногу и поправил крест на мускулистой шее, прежде чем продолжить свой рассказ. Впечатление такое, будто ведешь беседу с великим инквизитором Томасом Торквемадой.
– Однако «Накам» не подчинился, и они придумали отравить лагерь военнопленных под Нюрнбергом, где содержатся тридцать шесть тысяч заключенных эсэсовцев. Они пробрались в пекарню, поставлявшую хлеб в лагерь, и отравили две тысячи буханок – собирались больше. Но все равно пострадало несколько тысяч человек, а пятьсот умерли. Можете мне поверить. Об этом имеется и протокольная запись. – Он перекрестился и на секунду вскинул глаза к небу – в это время облака, точно проклятые души со страниц Данте, заслонили солнце, накрыв нас обоих озерцом тени.
– Теперь, после этой акции, они занимаются только убийствами, простыми и незамысловатыми. С помощью евреев из британской и американской разведок они внедрились в хранилища документов в Линце и Вене и стали отслеживать так называемых военных преступников, используя как прикрытие эмиграционную организацию. Сначала они установили местонахождение освобожденных из лагерей военнопленных. Следить за этими было легко, особенно получая подсказки от союзников. А затем, подготовившись, приступили к казням. Повесили нескольких человек. Но одному удалось выжить, и они сменили тактику: мелкая могила, пуля в затылок – они копируют действия «батальонов порядка» в Восточной Европе.
Готовина позволил себе тонкую улыбку, близкую к восхищению:
– Действуют они очень эффективно. Количество «старых товарищей», казненных «Накамом», колеблется между тысячью и двумя. Нам это стало известно, потому что наша группировка в Вене сумела схватить одного члена «Накама», и тот перед смертью выложил им все, что я только что рассказал. Так что, герр Гюнтер, вам следует остерегаться жидков, а не англичан или янки. Тех волнует лишь одно – коммунизм, и случается, они даже помогают нашим людям бежать из Германии. Нет, остерегаться вам следует лишь еврейских ребят. А особенно тех, кто не похож на евреев. Тот, которого наши в Вене схватили и пытали, был абсолютно арийского типа. Представляете? Красавец.
– Так что же можно сообщить моей клиентке?
– Вы что, Гюнтер, не слушали? Варцок мертв. Будь он жив, так уже танцевал бы в Аргентине танго. И это факт. Доберись он до Аргентины, его жена давно бы уже получила от него известие, поверьте мне.
– Я имел в виду, каково теперь ее положение в глазах Римской католической церкви?
Готовина пожал плечами:
– Пусть потерпит еще немного и подает заявление. Суд определит, считается ли она свободной и может вступить в новый брак или нет.
– Суд? Вы имеете в виду – со свидетелями и всем прочим?
– Забудьте, герр Гюнтер. – Готовина раздраженно отвел взгляд. – Архиепископ лишит меня сана, если узнает хоть десятую часть того, о чем я вам рассказал. Так что повторять где-то свои слова я ни под каким видом не стану ни перед каноническим судом, ни этой дамочке. И даже вам не буду. – Поднявшись, он уставился на меня сверху вниз. Солнце освещало его сзади, и он казался всего лишь темным силуэтом, а не реальным человеком. – И вот вам еще совет. Бесплатный. Бросьте вы это дело. «Товарищество» не любит расспросов и не любит ищеек, даже тех, которым мнится, будто вынюхивание сойдет им с рук, потому что у них тоже когда-то имелась наколка под мышкой. Для людей, которые задают слишком много вопросов о «Товариществе», все кончается смертью. Я ясно все растолковал, господин ищейка?
– Давненько мне не угрожал священник, – отозвался я. – Теперь я понимаю, как чувствовал себя Мартин Лютер.
– При чем тут Лютер! – Голос у Готовины стал еще раздраженнее. – И больше не смейте обращаться ко мне. Даже если сам премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион попросит вас выкопать яму в его саду в полночь. Доехало, господин ищейка?
– Словно сообщение поступило от самой святой инквизиции, перевязанное красивой ленточкой и припечатанное свинцовой печатью с ликом святого Петра.
– Я так понимаю, это означает «да»? Но у тебя, Гюнтер, лицо еретика. Не тот у тебя типаж, чтоб остерегаться совать нос в дела, которых не следует касаться.
– Вы, отец, не первый, кто говорит мне такое. – Я встал. – Мне удобнее принимать угрозы стоя.
Но насчет моего лица Готовина был прав. Глядя на его базиликообразную голову, крест и воротничок, меня так и тянуло отправиться прямиком домой, отпечатать девяносто пять своих тезисов и приколотить к дверям его церкви. Я попытался изобразить благодарность за то, что он открыл мне, и – заодно – что-то вроде легкого раскаяния, однако понимал: лицо мое выражает лишь бунтарство и бесстрашие.
– Но все равно спасибо. Я ценю вашу помощь и добрый совет. Немного духовного руководства нам всем полезно. Даже и таким, как я, неверующим.
– Не поверите мне, крупно промахнетесь, – холодно проговорил он.
– Я, отец, и сам не знаю, во что верить. – Теперь я специально прикидывался тупым. – Правда не знаю. Знаю лишь одно: жизнь – это лучшее из того, что я когда-либо видел прежде. И, возможно, она лучше того, что я увижу, когда умру.
– Это, Гюнтер, похоже на атеизм. А атеизм в Германии всегда опасен.
– Ну, какой атеизм, отец! Это всего лишь то, что мы, немцы, называем мировоззрением.
– Оставь это Богу. И не суйся в чужие дела, если соображаешь, что для тебя хорошо, а что плохо.
Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за воротами сада. Вернулась белка. Цветы воспряли. Голубь встряхнул головой, пытаясь очухаться после меткого попадания окурком. Облако уплыло, и снова ярко засияло солнце и зазеленела трава.
– Нет, он не святой Франциск Ассизский, – сообщил я им всем. – Да вы как пить дать уже поняли это и сами.
15
Вернувшись в офис, я позвонил по номеру, оставленному фрау Варцок. Низкий раскатистый голос, возможно женский, чуть менее настороженный, чем охрана тюрьмы Шпандау, ответил: фрау Варцок сейчас нет дома. Я назвался и оставил свой телефон. Голос без ошибок повторил сообщение. Я поинтересовался, говорю ли я с горничной, и голос подтвердил, да, это горничная. Положив трубку, я попытался представить себе эту горничную, но каждый раз она получалась похожей на Уоллеса Бири , одетого в черное платье, с метелкой из перьев в одной руке, а другой сжимающего шею какого-нибудь тощего мужичонки. Я слышал, сейчас немало немецких женщин переодевается в мужское платье, чтобы их не изнасиловали Иваны. Но теперь у меня впервые появилась мысль, что предприимчивый гомосексуалист мог переодеться горничной по противоположным мотивам.
Время еле ползло, так же как и машины за моим окном. Медленно проехали несколько легковушек, пара грузовиков, мотоцикл военной полиции США. На другой стороне улицы на почту не спеша входили, а через некоторое время выходили люди. Любой, кто ждал письма в Мюнхене, знает, что спешить бесполезно – ждать придется долго. А для таксиста на стоянке у парадной двери время тянулось еще томительнее, чем для меня. Но зато он мог себе позволить сбегать без малейшего риска в киоск за сигаретами и вечерней газетой. А я был уверен, стоит мне отлучиться – и я пропущу звонок.
Через какое-то время я решился на провокацию: накинув куртку, я вышел, оставив дверь открытой, и направился в туалет. Подойдя к двери, я приостановился на минутку и лишь представил себе, что бы я там сделал… как раздался телефонный звонок. Старый трюк детективов, только почему-то в кино его никогда не показывают.
Звонила Бритта Варцок. После хриплых рулад горничной голос ее звучал сладко, как у мальчика-хориста. Она чуть запыхалась, точно бежала.
– Вы поднимались по лестнице? – поинтересовался я.
– Я немножко нервничаю, вот и все. Разузнали что-нибудь?
– Много чего. Хотите приехать сюда? Или мне приехать к вам? – Ее визитку я крутил в пальцах. Поднес к носу: от карточки слабо пахло лавандовой водой.
– Нет! – поспешно, резко ответила она. – Вам не стоит приходить, если не возражаете. У нас ремонт. Беспорядок, все покрыто простынями от пыли. Нет-нет. Давайте встретимся в «Вальтер-шпиле», в отеле «Фир Яресцайтен».
– Вы уверены, что там принимают марки?
– Вообще-то нет. Но плачу я, так что вам, герр Гюнтер, нечего тревожиться. Мне там нравится. Это единственное место в Мюнхене, где умеют прилично смешивать коктейль. А у меня предчувствие, что крепкая выпивка мне не помешает. Независимо от того, что вы мне сообщите. Ну, скажем, через час? Вам подходит?
– Я приду.
Я положил трубку, ощущая беспокойство: как-то слишком уж рьяно она воспротивилась моему приходу в дом на Рамерсдорфе. А что, если существует другая причина, отчего она не желает моего посещения? Не та, какую она услужливо мне предоставила? Что, если она утаивает от меня что-то? И я решил проследить за Бриттой после нашей встречи.
Отель находился всего в нескольких кварталах от меня, рядом с Резиденц-театром, который все еще отстраивали после бомбежек. Снаружи отель выглядел большим, но ничем не примечательным, что само по себе было примечательно, так как после бомбежек отель сгорел почти дотла. Надо отдать должное строителям Мюнхена. Имей они достаточно кирпичей и сверхурочных, так и Трою вмиг отстроили бы.
Я вошел через парадную дверь, готовый поделиться со здешним рестораном своим обширным опытом держателя отеля. Интерьер – сплошной мрамор и дерево, что вполне соответствовало выражению на физиономиях работающих тут «пингвинов». Громогласно жаловался на что-то консьержу американец военный; консьерж поймал мой взгляд в тщетной надежде, что я вмажу янки по уху и хоть ненадолго заткну его. Но за ту цену, что они брали с постояльцев за ночь, консьерж может и потерпеть. Ко мне подлетел какой-то тип похоронного вида в визитке и прицепился будто рыба-лоцман. Согнувшись в поклоне, он осведомился, не может ли мне помочь. В больших отелях такое поведение обслуживающего персонала именуют сервисом, но мне показалось просто назойливостью, словно он поинтересовался, как это жалкая личность вроде меня имеет наглость даже помышлять о том, чтобы втереться в общество обычных их посетителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56