Отель принадлежал моему тестю, пока он не умер. А у нас с женой дела идут неважно. По очевидным причинам. А теперь, когда она заболела… – Я пожал плечами. – Да и повар из меня, мягко говоря, посредственный, а вы, я вижу, человек, привыкший к комфорту. Вам будет гораздо удобнее в другом отеле, в «Зиглербрау», например, или «Хёрхэммере» на другом конце города. Оба отеля одобрены для проживания американцев. И в обоих имеются отличные кафе. Особенно в «Зиглербрау».
– Я правильно понимаю: других гостей в отеле нет? – спросил он, не обращая внимания на мои возражения и попытки говорить по-английски. Он изъяснялся по-немецки, понятно, не как мой соотечественник, но со словарем и грамматикой все было в полном порядке.
– Правильно, – подтвердил я. – Номера пустуют. Я же сказал, мы вот-вот закроемся.
– Я спросил только потому, что вы все время повторяете «мы». Ваш тесть умер, жена в больнице. Но вы все твердите «мы», точно тут есть кто-то еще.
– Привычка держателя отеля. Здесь только я и мое умение безупречно обслуживать постояльцев.
Американец вытянул пинтовую бутылку ржаного виски из кармана пиджака и поднял, демонстрируя мне этикетку.
– А могут ваши навыки безупречного хозяина обеспечить пару чистых стаканчиков?
– Это мигом! – Я никак не мог сообразить, что ему нужно. Но уж точно не две комнаты по дешевке – вид у него совсем не тот. И если в его ботинках, до блеска отполированных, и таилась какая ядовитая крыса, я еще ее не учуял. Но вот виски пахло великолепно – честное слово старого гурмана. – А как же ваш друг в машине? Он к нам не присоединится?
– Нет, он не пьет.
Я принес стаканы и не успел спросить, желает ли он добавить в виски воды, как американец уже наполнил оба до краев. Подняв свой против света, он медленно проговорил, задумчиво разглядывая меня:
– Знаете, а вы мне кого-то напоминаете, но вот кого, никак не могу вспомнить.
Я пропустил его замечание мимо ушей. Такое может отпустить только американец или англичанин. В сегодняшней Германии никто не желает припоминать никого и ничего – привилегия побежденных.
– Ну ничего, всплывет, – тряхнул он головой. – Я никогда не забываю лиц. Ладно, неважно. – Он отпил виски и отставил стакан в сторону. Я отхлебнул свое. Я оказался прав: виски было отличным, про что я ему и сказал.
– Послушайте, – начал он. – Так случилось, что ваш отель очень подходит для моих целей. Мне требуются, как я уже сказал, две комнаты на ночь. А может, на две. Зависит от обстоятельств. Деньги у меня есть. Наличные. – Вынув из заднего кармана пачку новехоньких дойчмарок, он снял серебряный зажим и, отсчитав пять двадцаток, что было раз в пять больше цены за две комнаты на две ночи, шлепнул их на стол передо мной. Такие деньги предполагают отсутствие лишних вопросов.
Я допил виски и позволил себе перевести глаза на пассажира, по-прежнему сидящего в «бьюике» на улице. Последнее время я стал несколько близорук, а потому прищурился, стараясь разглядеть его получше. Американец опередил мои вопросы:
– Вы удивляетесь, что с моим другом? Не из странненьких ли? – Он снова наполнил стаканы и ухмыльнулся. – Не волнуйтесь. Теплых чувств друг к другу мы не испытываем, коли вы такое подумали. Если вам доведется поинтересоваться его мнением обо мне, то, думаю, он ответит, что ненавидит меня всем нутром, мразь такая.
– Приятный компаньон в путешествии, – заметил я и взялся за вновь полный стакан. До сотни марок я пока что не дотрагивался, по крайней мере руками. Однако глаза мои то и дело утыкались в эти пять купюр, и американец, заметив это, сказал:
– Давай же, бери деньги. Мы оба знаем, что они тебе нужны. Этот отель не видел постояльцев с того дня, как мое правительство прекратило судебное преследование преступников в Дахау, то есть с прошлого августа. А тому уже почти год, точно? Неудивительно, что твой тесть покончил с собой.
Я молчал. Запашок притаившейся крысы уже щекотал мне ноздри.
– Несладко, наверное, тебе приходится, – продолжил американец. – Очень несладко. Теперь, когда судебные процессы закончились, кому охота приезжать и проводить тут отпуск? Дахау – это вам не Кони-Айленд, верно? Конечно, может, тебе еще и повезет. Может, заполучите с десяток евреев, которым придет охота прогуляться по аллее памяти.
– Переходи к сути, – перебил я.
– Ладно, – согласился американец, залпом допил виски и достал из кармана золотой портсигар, – герр комиссар Гюнтер.
Я принял предложенную сигарету и позволил ему дать мне прикурить. Спичку он зажег о ноготь большого пальца.
– Ты все-таки поосторожнее, – заметил я, – а то, пожалуй, испортишь себе маникюр.
– Или его мне можешь испортить ты? Так?
– Все может быть.
– Не стоит хамить мне, приятель! – расхохотался он. – Другие уже пробовали – эти фрицы до сих пор выгребают крошево изо рта.
– Ну, не знаю, – протянул я. – Не похож ты как-то на крутого парня. Или в этом сезоне у крутых модно так одеваться?
– Знаешь ты там чего или не знаешь, Верни, старина, не так уж для меня и важно. Позволь для начала рассказать тебе, что знаю я. А знаю я много. Например, что вы с женой приехали сюда прошлой осенью, чтобы помогать старику управлять отелем. А он покончил с собой как раз накануне Рождества, и твоя жена свихнулась из-за этого. И что раньше ты служил криминал-комиссаром в «Алексе», в Берлине. Полицейским был. Как и я.
– Ты не похож на полицейского.
– Спасибо. Принимаю как комплимент, герр комиссар.
– Комиссаром я был десять лет назад. Служил инспектором, потом частным детективом.
Американец резко кивнул на окно:
– Тот парень в машине прикован к рулю наручниками. Он военный преступник. Таких ваши газеты называют «Красная Куртка» . В войну он работал тут, в Дахау. Сжигал трупы в крематории, за что и был приговорен к двадцати годам тюрьмы. Если спросишь меня, так он заслуживает, чтоб его вздернули на виселице. Все они заслуживают виселицы. Но если б его повесили, то он не сидел бы сейчас в машине, помогая мне в расследовании. И я не имел бы удовольствия познакомиться с тобой.
Янки пустил струю дыма в резной деревянный потолок и снял крошку табака со своего розового красноречивого языка. Врежь я ему коротким апперкотом – он лишился бы его кончика. Я был заодно с парнем в машине, ненавидевшим янки. Мне тоже не нравились манеры американца и чувство превосходства, какое он тут демонстрировал. Но бить его, пожалуй, не стоит. Я находился в американской оккупационной зоне, и оба мы знали: американцы легко могут обеспечить мне немалые неприятности, а я их не желал. Особенно после всех трудностей, что поимел с Иванами. Так что кулаки свои я попридержал. К тому же мешало еще одно маленькое обстоятельство – сотня марок. А сотня марок они и есть сотня марок.
– Парень этот, что сидит в машине, оказывается, был другом твоего тестя. – Отвернувшись, янки двинулся в бар. – Думаю, он с дружками своими, эсэсовцами, частенько наведывался сюда. – Я увидел, как он обежал взглядом грязные стаканы на стойке, забитые окурками пепельницы и пивные потеки на полу. Всё мои следы. Бар был единственным местом в отеле, где я по-настоящему чувствовал себя как дома.
– Наверное, твой бар знавал времена и получше, а? – Он расхохотался. – Знаешь, Гюнтер, тебе, по всему видать, надо снова стать копом. К гостиничному делу ты не годишься, это уж точно.
– Никто не умоляет тебя оставаться тут и брататься со мной.
– Брататься? – снова расхохотался он. – Ты думаешь, мы этим занимаемся? Нет, что ты! Я никак не могу испытывать братских чувств к человеку, способному жить в таком месте.
– Не напрягайся. Я в семье единственный ребенок и потому подобных чувств начисто лишен. Если откровенно, по мне так лучше окурки из пепельниц выковыривать, чем болтать с тобой.
– Знаешь, Вольф, тот парень в машине, – перебил американец, – такой предприимчивый тип! Прежде чем сжигать трупы, он выдергивал у них щипцами золотые коронки. А еще у него был секатор – откусывать пальцы с обручальными кольцами. У него даже водились специальные щипцы, ими он обыскивал интимные местечки мертвецов, разыскивая свернутые купюры, драгоценности и золотые монеты. Поразительно просто, чего он только не находил. Хватило добра, чтобы заполнить ящик из-под винных бутылок. Он его в саду твоего тестя закопал перед самым освобождением лагеря.
– И ты желаешь выкопать его?
– Лично я копать не собираюсь. А вот он, – американец ткнул пальцем в парадную дверь, – выкопает, если соображает, что для него хорошо, а что плохо.
– А почему ты решил, что ящик еще там? – осведомился я.
Он пожал плечами:
– Сто процентов, что герр Хендлёзер, твой тесть, не нашел его. Если б нашел, так отель пребывал бы в куда лучшем состоянии. И, возможно, тогда он не положил бы голову на рельсы, словно Анна Каренина. Хотя пари держу – дожидаться поезда ему пришлось гораздо меньше, чем ей. Вот уж что у вас, фрицев, отлажено превосходно. Тут я отдаю вам должное. В вашей проклятой стране всё по-прежнему работает с точностью часов.
– А сотня марок за что? Чтобы я держал рот на замке?
– Ну да. Но молчать тебе следует не потому, почему ты думаешь. Видишь ли, я оказываю тебе услугу. Тебе и всем остальным в городке. Ведь если выплывет, Гюнтер, что в твоем саду кто-то выкопал ящик с золотом и драгоценностями, все жители поимеют массу хлопот с другими охотниками за сокровищами. Сюда хлынут беженцы, солдаты, английские и американские, отчаявшиеся немцы, алчные Иваны. Короче, в кого ни ткни – все! Вот почему я действую неофициально, без шума. Так-то, друг.
– Слухи о сокровище могут оказаться выгодными для бизнеса, – возразил я, снова возвращаясь к столу; деньги по-прежнему лежали там. – Это может привлечь в город толпы народа.
– А когда они ничего не найдут? Подумай об этом. Дело может обернуться головной болью – я такое уже наблюдал.
Я кивнул. Не могу сказать, что меня не одолевало искушение взять его деньги, но я не желал иметь никакого касательства к золоту, извлеченному изо рта трупов, и потому подтолкнул купюры обратно к нему.
– Копай на здоровье. И можешь делать что пожелаешь с тем, что найдешь. Но запах твоих денег мне не нравится. Похоже на долю от мародерства. А в мародерстве я ни в войну не участвовал и, уж конечно, не желаю участвовать сейчас.
– О-о-о! Надо же! Фриц с принципами. Черт, а я считал, Адольф Гитлер поубивал всех таких парней.
– Номер стоит три марки за ночь, – заявил я. – За каждую комнату. Плата вперед. Горячая вода есть и днем, и ночью. Но если пожелаешь чего еще, кроме пива или чашки кофе, то плата за это отдельная. Еда для немцев все еще нормирована.
– Все по-честному, – откликнулся он. – А насчет тебя я ошибался. И мне вроде как надо извиниться. Извини.
– И мне вроде как надо извиниться. – Я плеснул себе еще немного его виски. – Каждый раз, как я смотрю на эти деревья, я вспоминаю, что происходило по другую сторону посадок.
2
Спутник американца был среднего роста, темноволосый, с оттопыренными ушами, темные пасмурные глаза опущены. В толстом твидовом костюме и простой белой рубашке. Галстук отсутствовал: несомненно, из опаски, как бы он на нем не повесился. Со мной он не заговаривал, я с ним тоже. Когда он вошел в отель, голова его втянулась в узкие плечи, словно на него давил груз стыда, – другого объяснения придумать я не сумел. Но, может, я все нафантазировал. В общем, мне стало жаль его. Если б карты легли по-другому, возможно, в машине американца сидел бы я.
Была и еще причина для моей жалости: вид у него был совсем больной, его била лихорадка. Вряд ли ему справиться с задачей копать яму в саду. Так я и сказал американцу, когда тот приволок инструменты из недр багажника.
– Он же совсем больной, ему в больницу надо.
– Туда он и отправится. Потом. Если найдет ящик, то получит свой пенициллин. – Янки пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56