Еще нашлось письмо из мемориального госпиталя «Рочестер Стронг», из штата Нью-Йорк, с перечислением медицинского оборудования, отправленного в Гармиш-Партенкирхен через авиабазу Рейн-Майн.
Валялся в отделении и блокнот. Первая страница его оказалась чистой, но я сумел различить на ней отпечатки слов, написанных на предыдущей, вырванной. Я позаимствовал несколько страничек в надежде, что позже мне удастся, зачернив следы, прочитать, что было написано Джейкобсом.
Я сложил все обратно в бардачок, захлопнул его и оглянулся на заднее сиденье. Там лежали экземпляры «Геральда», «Зюддойче цайтунг» и сложенный зонт. Что ж, улов невелик, но я все-таки узнал о Джейкобсе немного больше, чем знал прежде. Узнал, что пользуется он серьезным оружием, куда сбыл ценности. Узнал, что его интересует доктор Геббельс, а может, и этот фриц Гёте тоже, под настроение. Случается, мелочи помогают раскопать многозначительную информацию.
Выбравшись из машины, я тихонько захлопнул дверцу и зашагал на северо-восток в направлении Зонненбихля, срезая путь через территорию бывшего госпиталя, а теперь центра реабилитации и отдыха для американских служащих.
Я начал подумывать, не пора ли возвращаться в Мюнхен и, пока нет новых клиентов, попытаться разыскать таинственную Бритту Варцок. Может, стоит наведаться в церковь Святого Духа, а вдруг она объявится там снова. Или опять потолковать с беднягой Феликсом Клингерхофером из Американских зарубежных авиалиний, вдруг сумеет вспомнить что-то еще кроме того, что живет она в Вене.
Обратная дорога в Мёнх заняла больше времени, чем я рассчитывал. Я не учел, что по большей части она шла в гору, и даже без рюкзака на спине в дом я вполз отнюдь не счастливым странником. Расшнуровав ботинки, я растянулся на кровати и прикрыл глаза. Энгельбертина только спустя несколько минут обнаружила, что я вернулся, и зашла ко мне. По ее лицу я тотчас понял: что-то неладно.
– Эрик получил телеграмму, – сказала она. – Из Вены. Его мать умерла. Он очень расстроился.
– Вот как? А я думал, они ненавидят друг друга.
– Ну да. В этом все и дело. Он осознал, что уже никогда больше не сможет помириться с ней. Никогда. – Она показала мне телеграмму.
– Вряд ли мне удобно читать ее… – бубнил я, уже бегая глазами по строчкам. – А где Эрик?
– У себя в комнате. Сказал, хочет побыть один.
– Что ж, это понятно, – вздохнул я. – Потерять мать – это потяжелее, чем расстаться с любимой кошкой… Если только ты не кот.
Энгельбертина грустно улыбнулась и взяла меня за руку.
– А у тебя есть мать?
– Была. И отец тоже, если мне не изменяет память. Только где-то по пути я потерял обоих. Такая вот небрежность.
– И я тоже, – опять вздохнула Энгельбертина. – У нас с тобой много общего, верно?
– Да, – без особого энтузиазма согласился я. На мой взгляд, общее у нас было только одно, и это происходило либо в ее спальне, либо в моей. Я еще раз взглянул на телеграмму: – Тут говорится, что Груэн получает большое наследство.
– Да, но только если он лично съездит в Вену, встретится с юристами и заявит на него права, – пояснила она. – Но я не представляю себе, как это можно осуществить. В его теперешнем состоянии поездка просто невозможна.
– Он настолько плох?
– То, что он прикован к коляске, – еще полбеды. Но ему еще вырезали селезенку.
– Про это я не знал. Это серьезно?
– При потере селезенки увеличивается риск подхватить инфекцию, – объяснила она. – Селезенка – это вроде как фильтр крови и ее резервный запас. Вот почему Эрик так легко устает. – Энгельбертина покачала головой. – Очень сомнительно, чтоб ему удалось добраться до Вены. Даже на машине Генриха. Вена ведь почти в пятистах километрах отсюда?
– Не помню. Я уже давно не живу в Вене. И не могу сказать, чтобы я особо обожал венцев. Они оказались отъявленными немцами, только на австрийский лад.
– Как Гитлер?
– Нет, Гитлер был очень немецким австрийцем. Вот в чем разница. – Я примолк. – А о какой сумме идет речь, как думаешь? Я о наследстве.
– Наверняка не знаю. Но семье Груэн принадлежал один из самых больших сахарных заводов в Центральной Европе. – Энгельбертина пожала плечами. – Так что, наверное, очень много. А на сладкое все падки, верно?
– В Австрии точно, – согласился я. – Там на сладкое летят, как…
– А ты ничего не забыл? – перебила она меня. – Я, между прочим, австриячка.
– И спорю, очень этим гордишься. Когда нацисты аннексировали Австрию в тысяча девятьсот тридцать восьмом, я жил в Берлине и помню, как австрийские евреи хлынули в Берлин, потому что надеялись, что берлинцы терпимее венцев.
– И как – терпимее?
– Некоторое время были. Берлин нацисты никогда особо не жаловали, знаешь ли. Им потребовалось много времени, чтобы поставить город на колени. Много времени и много крови. Берлин служил просто витриной для известных событий, но истинным сердцем нацизма всегда был Мюнхен. И не удивлюсь, если остается им до сих пор. – Я закурил. – Знаешь, Энгельбертина, я завидую тебе. У тебя хотя бы есть выбор: называть себя австриячкой или еврейкой. А я немец, и уже ничего не могу с этим поделать. А сейчас это все равно что носить метку Каина.
Энгельбертина сжала мне руку.
– У Каина был брат, – заметила она. – А у тебя есть друг, человек, похожий на тебя, словно родной брат. Может, ты сумеешь помочь ему, Берни? Ведь это твоя работа – помогать людям?
– Ты говоришь так, будто быть детективом – благородное призвание. Парсифаль, Святой Грааль и пять часов Вагнера! Это не обо мне, Энгельбертина. Я скорее рыцарь пивной кружки и три минуты могу послушать какую-нибудь музычку полегче.
– Ну так соверши хоть разок что-нибудь благородное! – отрезала она. – Что-то хорошее, бескорыстное. Я уверена, ты сумеешь придумать – что. Для Эрика, например.
– Ну, не знаю. Зачем совершать хорошие поступки?
– Я могу тебе сказать. Если у тебя есть время и терпение слушать и желание переменить свою жизнь.
Ну вот, дождался. Это она, конечно, о религии. Нет, я не стану обсуждать эту тему, а уж тем более с ней.
– Впрочем, кое-что я смогу сделать, – заторопился я. – Кое-что благородное. Ничего благороднее, не опрокинув в себя пары кружек пива, придумать я пока не могу.
– Что ж, давай послушаем. Сейчас мне как раз хочется, чтобы ты произвел на меня впечатление.
– Моя дорогая девочка, тебе всегда этого хочется, – ответил я. – Но я тут ни при чем. Ты смотришь на меня так, как будто думаешь, что я не способен совершить ничего дурного. Но я способен. И совершаю. – Я помолчал немного. – Скажи, ты действительно считаешь, что я сильно похож на Эрика?
Она кивнула:
– Ты и сам это знаешь, Берни.
– Из близких родственников у него была только мать, так?
– Да. Только мать.
– И она не знала, что он прикован к инвалидному креслу?
– Знала, что он тяжело ранен, – и все. Подробности ей были неизвестны.
– Тогда скажи: как ты думаешь, я смогу сойти за него?
Энгельбертина пристально взглянула в мое лицо, чуть поразмышляла и закивала:
– Замечательная идея! Насколько я знаю, он уже лет двадцать не был в Вене. А за двадцать лет люди здорово меняются.
– Особенно за такие двадцать, – вздохнул я. – Где его паспорт?
– Блестящая мысль! – воскликнула Энгельбертина.
– Но не очень благородная.
– Зато практичная. А в этой ситуации практичность еще получше благородства. Мне бы такое и в голову не пришло!
Встав, она открыла бюро, вынула бумажный пакет и протянула его мне.
Я достал паспорт и фотографию. Срок действия паспорта еще не вышел. Критически вгляделся в фото. Потом передал паспорт ей. Энгельбертина взглянула на снимок и пробежала пальцами по моим волосам, словно проверяя, не слишком ли много в них седины.
– Конечно, прическу тебе придется сменить, – заметила она. – Ты старше Эрика. Но вот забавно, выглядишь ты не намного старше… Да, ты вполне сможешь сойти за него. – Она подпрыгнула на кровати. – Слушай, а почему бы не спросить его самого?
– Нет, – остановил я ее. – Давай подождем до вечера. Сейчас он наверняка слишком расстроен и не может толком ни о чем думать.
27
– Безумная идея! – воскликнул Эрик, когда я закончил излагать ему свой план. – Ничего безумнее в жизни не слыхал.
– Но почему? – недоуменно спросил я. – Ты же говорил, что никогда не встречался с вашим семейным адвокатом. И он не знает, что ты в инвалидной коляске. Покажу ему твой паспорт, и он увидит копию человека с фотографии, несколько постаревшую и немного пополневшую. Я подпишу бумаги. И ты получаешь наследство. Что может быть проще? Если нет никого, кто помнит тебя по-настоящему.
– Моя мать была очень трудным человеком, – сказал Груэн, – и друзей у нее было немного. Проблемы у нее возникали не только со мной. Мой отец с трудом выносил ее. Она даже на его похороны не пошла. Но послушай, им же известно, что я врач. Предположим, тебе зададут какой-нибудь медицинский вопрос…
– Я ведь еду забрать наследство, – возразил я, – а не устраиваться на работу в госпиталь.
– И то правда. – Груэн рассматривал содержимое своей трубки. – И все-таки есть в этом что-то, что мне не по душе. Как-то нечестно это.
– Эрик, Берни прав. – Энгельбертина поправила плед у него на ногах. – Что может быть проще?
Груэн взглянул на Хенкеля и протянул паспорт ему. Хенкель по поводу моего плана еще не высказался.
– Генрих, а ты как думаешь?
Хенкель долго вглядывался в фотографию.
– Сомнений, что Берни легко сможет сойти за тебя, постаревшего, по-моему, никаких, – заключил он. – И нет также сомнений, что для наших исследований деньги весьма пригодятся. Майор Джейкобс все тянет и тянет с покупкой электронного микроскопа. Говорит, нам придется подождать до весны будущего года, когда утвердят новый бюджет.
– Про это я и забыл, – протянул Груэн. – Ты прав. Деньги нам очень пригодятся. Деньги моей матери поддержат нашу работу. – Он горько рассмеялся. – Господи, вот бы она разозлилась!
– Я истратил, Эрик, значительную сумму своих денег, – продолжал Хенкель. – Мне не жалко – ты же знаешь. Я сделаю, что угодно, чтобы синтезировать эту вакцину. Но на Джейкобса в последнее время мало надежды. Если б у нас появились деньги, мы смогли бы позволить себе избавиться от него и вообще от янки. Тогда наше научное достижение станет исключительно немецким, как и было задумано.
– Что ж, если Берни и в самом деле поедет вместо меня, это действительно решит множество проблем. Самому мне туда никак не добраться. В этом ты прав.
– Вопрос в том, Берни, – сказал Хенкель, – справишься ли ты? Ты ведь только-только встал на ноги – вчера жаловался, что быстро устаешь.
– Со мной все в порядке, – отмахнулся я от его тревог. – Все будет отлично.
Во всех отношениях отдых в доме Хенкеля пошел мне на пользу. Я чуть пополнел, посвежел. И даже поднаторел в шахматной игре, благодаря полезным подсказкам Груэна. На первый взгляд, комфортнее мне и быть не могло, будь я даже блохой в гриве любимого коня императора Калигулы. И все-таки мне ужасно хотелось съездить в Вену. Одна из причин была та, что, потрудившись над листками из блокнота майора Джейкобса, я сумел прочитать отпечаток адреса в Вене. Хорл-гассе, 42, квартира 3, Девятый округ. По любопытному совпадению, тот же самый адрес, что продиктовали мне по телефону, когда я искал Бритту Варцок. А другой причиной была Энгельбертина.
– Тогда я согласен, – заявил Груэн, вдыхая искру жизни в трубку. – Но у меня есть несколько условий, и их обязательно придется учесть. Первое: Берни, мы тебе заплатим. Моя семья богата, и я буду навечно у тебя в долгу за эту услугу, так что оплата будет достойной. Думаю, двадцать тысяч австрийских шиллингов соответствующая сумма за оказание такой ценной услуги.
Я кинулся было протестовать, что это слишком много, но Груэн покачал головой.
– Не желаю даже слушать никаких возражений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Валялся в отделении и блокнот. Первая страница его оказалась чистой, но я сумел различить на ней отпечатки слов, написанных на предыдущей, вырванной. Я позаимствовал несколько страничек в надежде, что позже мне удастся, зачернив следы, прочитать, что было написано Джейкобсом.
Я сложил все обратно в бардачок, захлопнул его и оглянулся на заднее сиденье. Там лежали экземпляры «Геральда», «Зюддойче цайтунг» и сложенный зонт. Что ж, улов невелик, но я все-таки узнал о Джейкобсе немного больше, чем знал прежде. Узнал, что пользуется он серьезным оружием, куда сбыл ценности. Узнал, что его интересует доктор Геббельс, а может, и этот фриц Гёте тоже, под настроение. Случается, мелочи помогают раскопать многозначительную информацию.
Выбравшись из машины, я тихонько захлопнул дверцу и зашагал на северо-восток в направлении Зонненбихля, срезая путь через территорию бывшего госпиталя, а теперь центра реабилитации и отдыха для американских служащих.
Я начал подумывать, не пора ли возвращаться в Мюнхен и, пока нет новых клиентов, попытаться разыскать таинственную Бритту Варцок. Может, стоит наведаться в церковь Святого Духа, а вдруг она объявится там снова. Или опять потолковать с беднягой Феликсом Клингерхофером из Американских зарубежных авиалиний, вдруг сумеет вспомнить что-то еще кроме того, что живет она в Вене.
Обратная дорога в Мёнх заняла больше времени, чем я рассчитывал. Я не учел, что по большей части она шла в гору, и даже без рюкзака на спине в дом я вполз отнюдь не счастливым странником. Расшнуровав ботинки, я растянулся на кровати и прикрыл глаза. Энгельбертина только спустя несколько минут обнаружила, что я вернулся, и зашла ко мне. По ее лицу я тотчас понял: что-то неладно.
– Эрик получил телеграмму, – сказала она. – Из Вены. Его мать умерла. Он очень расстроился.
– Вот как? А я думал, они ненавидят друг друга.
– Ну да. В этом все и дело. Он осознал, что уже никогда больше не сможет помириться с ней. Никогда. – Она показала мне телеграмму.
– Вряд ли мне удобно читать ее… – бубнил я, уже бегая глазами по строчкам. – А где Эрик?
– У себя в комнате. Сказал, хочет побыть один.
– Что ж, это понятно, – вздохнул я. – Потерять мать – это потяжелее, чем расстаться с любимой кошкой… Если только ты не кот.
Энгельбертина грустно улыбнулась и взяла меня за руку.
– А у тебя есть мать?
– Была. И отец тоже, если мне не изменяет память. Только где-то по пути я потерял обоих. Такая вот небрежность.
– И я тоже, – опять вздохнула Энгельбертина. – У нас с тобой много общего, верно?
– Да, – без особого энтузиазма согласился я. На мой взгляд, общее у нас было только одно, и это происходило либо в ее спальне, либо в моей. Я еще раз взглянул на телеграмму: – Тут говорится, что Груэн получает большое наследство.
– Да, но только если он лично съездит в Вену, встретится с юристами и заявит на него права, – пояснила она. – Но я не представляю себе, как это можно осуществить. В его теперешнем состоянии поездка просто невозможна.
– Он настолько плох?
– То, что он прикован к коляске, – еще полбеды. Но ему еще вырезали селезенку.
– Про это я не знал. Это серьезно?
– При потере селезенки увеличивается риск подхватить инфекцию, – объяснила она. – Селезенка – это вроде как фильтр крови и ее резервный запас. Вот почему Эрик так легко устает. – Энгельбертина покачала головой. – Очень сомнительно, чтоб ему удалось добраться до Вены. Даже на машине Генриха. Вена ведь почти в пятистах километрах отсюда?
– Не помню. Я уже давно не живу в Вене. И не могу сказать, чтобы я особо обожал венцев. Они оказались отъявленными немцами, только на австрийский лад.
– Как Гитлер?
– Нет, Гитлер был очень немецким австрийцем. Вот в чем разница. – Я примолк. – А о какой сумме идет речь, как думаешь? Я о наследстве.
– Наверняка не знаю. Но семье Груэн принадлежал один из самых больших сахарных заводов в Центральной Европе. – Энгельбертина пожала плечами. – Так что, наверное, очень много. А на сладкое все падки, верно?
– В Австрии точно, – согласился я. – Там на сладкое летят, как…
– А ты ничего не забыл? – перебила она меня. – Я, между прочим, австриячка.
– И спорю, очень этим гордишься. Когда нацисты аннексировали Австрию в тысяча девятьсот тридцать восьмом, я жил в Берлине и помню, как австрийские евреи хлынули в Берлин, потому что надеялись, что берлинцы терпимее венцев.
– И как – терпимее?
– Некоторое время были. Берлин нацисты никогда особо не жаловали, знаешь ли. Им потребовалось много времени, чтобы поставить город на колени. Много времени и много крови. Берлин служил просто витриной для известных событий, но истинным сердцем нацизма всегда был Мюнхен. И не удивлюсь, если остается им до сих пор. – Я закурил. – Знаешь, Энгельбертина, я завидую тебе. У тебя хотя бы есть выбор: называть себя австриячкой или еврейкой. А я немец, и уже ничего не могу с этим поделать. А сейчас это все равно что носить метку Каина.
Энгельбертина сжала мне руку.
– У Каина был брат, – заметила она. – А у тебя есть друг, человек, похожий на тебя, словно родной брат. Может, ты сумеешь помочь ему, Берни? Ведь это твоя работа – помогать людям?
– Ты говоришь так, будто быть детективом – благородное призвание. Парсифаль, Святой Грааль и пять часов Вагнера! Это не обо мне, Энгельбертина. Я скорее рыцарь пивной кружки и три минуты могу послушать какую-нибудь музычку полегче.
– Ну так соверши хоть разок что-нибудь благородное! – отрезала она. – Что-то хорошее, бескорыстное. Я уверена, ты сумеешь придумать – что. Для Эрика, например.
– Ну, не знаю. Зачем совершать хорошие поступки?
– Я могу тебе сказать. Если у тебя есть время и терпение слушать и желание переменить свою жизнь.
Ну вот, дождался. Это она, конечно, о религии. Нет, я не стану обсуждать эту тему, а уж тем более с ней.
– Впрочем, кое-что я смогу сделать, – заторопился я. – Кое-что благородное. Ничего благороднее, не опрокинув в себя пары кружек пива, придумать я пока не могу.
– Что ж, давай послушаем. Сейчас мне как раз хочется, чтобы ты произвел на меня впечатление.
– Моя дорогая девочка, тебе всегда этого хочется, – ответил я. – Но я тут ни при чем. Ты смотришь на меня так, как будто думаешь, что я не способен совершить ничего дурного. Но я способен. И совершаю. – Я помолчал немного. – Скажи, ты действительно считаешь, что я сильно похож на Эрика?
Она кивнула:
– Ты и сам это знаешь, Берни.
– Из близких родственников у него была только мать, так?
– Да. Только мать.
– И она не знала, что он прикован к инвалидному креслу?
– Знала, что он тяжело ранен, – и все. Подробности ей были неизвестны.
– Тогда скажи: как ты думаешь, я смогу сойти за него?
Энгельбертина пристально взглянула в мое лицо, чуть поразмышляла и закивала:
– Замечательная идея! Насколько я знаю, он уже лет двадцать не был в Вене. А за двадцать лет люди здорово меняются.
– Особенно за такие двадцать, – вздохнул я. – Где его паспорт?
– Блестящая мысль! – воскликнула Энгельбертина.
– Но не очень благородная.
– Зато практичная. А в этой ситуации практичность еще получше благородства. Мне бы такое и в голову не пришло!
Встав, она открыла бюро, вынула бумажный пакет и протянула его мне.
Я достал паспорт и фотографию. Срок действия паспорта еще не вышел. Критически вгляделся в фото. Потом передал паспорт ей. Энгельбертина взглянула на снимок и пробежала пальцами по моим волосам, словно проверяя, не слишком ли много в них седины.
– Конечно, прическу тебе придется сменить, – заметила она. – Ты старше Эрика. Но вот забавно, выглядишь ты не намного старше… Да, ты вполне сможешь сойти за него. – Она подпрыгнула на кровати. – Слушай, а почему бы не спросить его самого?
– Нет, – остановил я ее. – Давай подождем до вечера. Сейчас он наверняка слишком расстроен и не может толком ни о чем думать.
27
– Безумная идея! – воскликнул Эрик, когда я закончил излагать ему свой план. – Ничего безумнее в жизни не слыхал.
– Но почему? – недоуменно спросил я. – Ты же говорил, что никогда не встречался с вашим семейным адвокатом. И он не знает, что ты в инвалидной коляске. Покажу ему твой паспорт, и он увидит копию человека с фотографии, несколько постаревшую и немного пополневшую. Я подпишу бумаги. И ты получаешь наследство. Что может быть проще? Если нет никого, кто помнит тебя по-настоящему.
– Моя мать была очень трудным человеком, – сказал Груэн, – и друзей у нее было немного. Проблемы у нее возникали не только со мной. Мой отец с трудом выносил ее. Она даже на его похороны не пошла. Но послушай, им же известно, что я врач. Предположим, тебе зададут какой-нибудь медицинский вопрос…
– Я ведь еду забрать наследство, – возразил я, – а не устраиваться на работу в госпиталь.
– И то правда. – Груэн рассматривал содержимое своей трубки. – И все-таки есть в этом что-то, что мне не по душе. Как-то нечестно это.
– Эрик, Берни прав. – Энгельбертина поправила плед у него на ногах. – Что может быть проще?
Груэн взглянул на Хенкеля и протянул паспорт ему. Хенкель по поводу моего плана еще не высказался.
– Генрих, а ты как думаешь?
Хенкель долго вглядывался в фотографию.
– Сомнений, что Берни легко сможет сойти за тебя, постаревшего, по-моему, никаких, – заключил он. – И нет также сомнений, что для наших исследований деньги весьма пригодятся. Майор Джейкобс все тянет и тянет с покупкой электронного микроскопа. Говорит, нам придется подождать до весны будущего года, когда утвердят новый бюджет.
– Про это я и забыл, – протянул Груэн. – Ты прав. Деньги нам очень пригодятся. Деньги моей матери поддержат нашу работу. – Он горько рассмеялся. – Господи, вот бы она разозлилась!
– Я истратил, Эрик, значительную сумму своих денег, – продолжал Хенкель. – Мне не жалко – ты же знаешь. Я сделаю, что угодно, чтобы синтезировать эту вакцину. Но на Джейкобса в последнее время мало надежды. Если б у нас появились деньги, мы смогли бы позволить себе избавиться от него и вообще от янки. Тогда наше научное достижение станет исключительно немецким, как и было задумано.
– Что ж, если Берни и в самом деле поедет вместо меня, это действительно решит множество проблем. Самому мне туда никак не добраться. В этом ты прав.
– Вопрос в том, Берни, – сказал Хенкель, – справишься ли ты? Ты ведь только-только встал на ноги – вчера жаловался, что быстро устаешь.
– Со мной все в порядке, – отмахнулся я от его тревог. – Все будет отлично.
Во всех отношениях отдых в доме Хенкеля пошел мне на пользу. Я чуть пополнел, посвежел. И даже поднаторел в шахматной игре, благодаря полезным подсказкам Груэна. На первый взгляд, комфортнее мне и быть не могло, будь я даже блохой в гриве любимого коня императора Калигулы. И все-таки мне ужасно хотелось съездить в Вену. Одна из причин была та, что, потрудившись над листками из блокнота майора Джейкобса, я сумел прочитать отпечаток адреса в Вене. Хорл-гассе, 42, квартира 3, Девятый округ. По любопытному совпадению, тот же самый адрес, что продиктовали мне по телефону, когда я искал Бритту Варцок. А другой причиной была Энгельбертина.
– Тогда я согласен, – заявил Груэн, вдыхая искру жизни в трубку. – Но у меня есть несколько условий, и их обязательно придется учесть. Первое: Берни, мы тебе заплатим. Моя семья богата, и я буду навечно у тебя в долгу за эту услугу, так что оплата будет достойной. Думаю, двадцать тысяч австрийских шиллингов соответствующая сумма за оказание такой ценной услуги.
Я кинулся было протестовать, что это слишком много, но Груэн покачал головой.
– Не желаю даже слушать никаких возражений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56