Не бойтесь, – продолжал он. – Англичане еще вернутся! Имеющее давние традиции занятие – охота за неуловимыми вражескими лазутчиками – еще вернется к нам! Шпионы не перевелись: они лишь затаились.»
Статью опубликовали. В клубе на короткое время она вызвала всеобщее восхищение и зависть, но вскоре была забыта. Местная английская газета, тесно сотрудничающая с американцами, перепечатала ее полностью, и таким образом однодневка получила еще день жизни. Это должно порадовать старика, говорили все, перед ним сняли шляпу. Прежде чем он окончательно сойдет со сцены, напоследок еще раз признали его заслуги. Потом статью прочитали по радио на Би-би-си, а службе вещания на зарубежные страны, и, наконец, даже всегда покорная и беззубая служба радиовещания самого Гонконга передала материал Би-би-си в слегка измененном виде, и целый день все спорили, означает ли это, что Большой My решил перестать затыкать рот местным службам новостей. Но даже этот продолжительный успех не заставил никого, включая и Люка, и даже самого Карлика, задуматься о том, каким же образом этот старый дьявол сумел найти тропинку и заглянуть в Хай Хейвен с черного хода.
Это просто-напросто доказывало (если кто-то нуждался в доказательствах), что журналисты ничуть не хуже замечают то, что происходит у них под носом. С другой стороны, тогда была суббота и на Гонконг надвигался тайфун.
А в самом Цирке, как совершенно правильно назвал английскую разведслужбу Кро, реакция на его статью была различной, в зависимости от того, как много знали те, кто реагировал. Например, в административно-хозяйственном отделе – у «домоправителей», которые отвечали за те жалкие остатки системы безопасности, которые Цирк сумел сохранить после всех передряг, статья старины Кро вызвала такой всплеск ярости, который может понять только тот, кто хоть однажды ощутил атмосферу, царящую в секретной службе, переживающей тяжелые времена. Даже люди, обычно слывущие терпимыми, жаждали крови и отмщения. Измена! Нарушение обязательств! Лишить пенсии! Установить наблюдение! Отдать под суд, как только вернется в Англию! Те, кто занимал положение немного повыше и не боялся за свою безопасность, смотрели на дело не так непримиримо, хотя и они не знали всего. Ну да, ну да, говорили они, сокрушаясь, но не слишком, так оно обычно и бывает; назовите нам агента, который время от времени не терял бы голову и не делал бы глупостей, особенно если его держали в неведении так долго, как беднягу Кро. Да и то, по правде сказать, он же не раскрыл ничего такого, что не было бы более или менее известно, разве не так? А эти «домоправители» – специалисты по режиму обеспечения секретности и безопасности – должны бы проявить ч у т ь больше сдержанности. Посмотрите, как они на днях набросились на бедняжку Молли Микин, сестру Манка, а ведь она еще совсем дитя, – и все потому, что она бросила какой-то пустой бланк в корзину для бумаг!
И только те, кто б ы л на самом верху, те, кто был посвящен во все тайны, смотрели на дело иначе. Для них статья Кро была шедевром дезинформации – хорошо продуманной и точно рассчитанной. Джордж Смайли оказался на высоте, говорили они. Несомненно, эта история должна была выйти наружу, а молчание всегда нежелательно – на этом сходились все. Следовательно, гораздо лучше сделать так, чтобы сведения вышли наружу так, как это удобно нам. Момент выбран правильно, информация строго дозирована, тон точно выверен: чувствуется, что за этой статьей стоит опыт всей жизни, в каждом мазке видна кисть мастера. Но эта оценка не выходила за рамки очень узкого круга людей.
А в Гонконге члены Шанхайского клуба любителей игры в кегли заключили; как у всех умирающих, у старины Кро появился дар провидения – его материал про Хай Хейвен оказался его лебединой песней. Спустя месяц после появления статьи он отошел от дел, перестал писать, но из Гонконга не уехал, – правда, перебрался с острова на Новую Территорию. Снял там коттедж и объявил всем, что намерен доживать свои дни в этом благословенном краю узкоглазых. Для любителей игры в кегли это было все равно как если бы он перебрался на Аляску. Слишком далеко ехать обратно, говорили они, когда ты выпил.
И еще прошел слух – совершенно необоснованный, так как склонности Кро были совсем не такими, – что он нашел себе компаньона – хорошенького паренька-китайца. Это были козни Карлика: ему не понравилось, что старик своей статьей утер ему нос.
И только Люк упорно не хотел вычеркивать австралийца из своей жизни. Однажды утром, после ночного дежурства, он решил съездить и навестить его. Без какой-либо определенной цели – просто так, и еще потому, что этот старый дуралей был ему небезразличен. «Кро беззаботен и жизнерадостен, – рассказывал он потом, – не чужд земного – совсем как раньше». Хотя внезапное появление Люка в берлоге Кро было немного некстати. У него гостил друг – но не мальчик-китаец, а человек, которого он представил как Джорджа и который приехал в Гонконг по делам, с особым поручением: низенький, толстенький, близорукий, в круглых очках. Судя по всему, он также нагрянул к Кро неожиданно. Отведя Люка в сторону, журналист объяснил ему, что этот Джордж – сотрудник одного из английских газетных синдикатов, на который Кро работал когда-то много тысяч лет назад. «Он занимается стариками, ваша милость. Совершает поездку по Азии».
Кем бы он ни бил, било ясно, что Кро относится к невысокому толстячку с величайшим почтением – он даже называл его «ваше святейшество». Люк понял, что он здесь лишний, и уехал, так и не напившись.
Вот так обстояло дело. Тайное бегство Тесинджера глухой ночью; почти смерть, а потом воскрешение старика Кро; его лебединая песня наперекор всем скрытым, но многочисленным цензурным рогаткам; интерес Люка к миру секретных служб, не дававший ему покоя; на редкость удачное использование Цирком зла в своих интересах. Ничто не было запланировано, но жизнь распорядилась так, что все это оказалось прологом ко многому из того, что произошло впоследствии. Та суббота, когда к Гонконгу приближался тайфун; зыбь на поверхности зловонной, слегка колышущейся лужи, где суетятся и копошатся множество людишек; хор из древнегреческой трагедии, который уже устал, а героя все еще нет. Забавно, что несколькими месяцами позже Люку выпало счастье снова выступить в роли шекспировского гонца, приносящего весть, и объявить, что герой прибывает. Эту новость получили а корпункте по телексу, в день его дежурства, и он оповестил скучающую братию со свойственной ему горячностью:
– Парни! Послушайте, что я вам скажу! У меня важные новости! Джерри Уэстерби скоро снова будет с нами, ребята! Он снова едет на Восток, вы слышите? Снова ишачит на свою паршивую газетенку!
– Его сиятельство! – сразу же откликнулся Карлик, кривляясь и всем своим видом изображая бурный восторг, – это как раз то, чего нам не хватает – немножко голубой крови, чтобы поубавить вульгарности! Да здравствует благородство, ypa! – Непечатно выругавшись, он бросил скомканную салфетку в стойку. – Господи Иисусе, – пробормотал он затем и залпом осушил стакан.
Судьбоносный призыв
В тот день после обеда, когда пришла телеграмма, Джерри Уэстерби с пишущей машинкой пристроился на затененной стороне балкона своего полуразвалившегося деревенского дома. Неизменный мешок со старыми книгами лежал у его ног. Письмо принесла почтмейстерша – одетая во все черное нескладная, угловатая крестьянка, которая, после ухода из жизни людей, пользовавшихся уважением деревенских жителей, стала главным лицом в этой забытой Богом тасканской деревушке. Она была довольно коварным существом, но сегодня сознание важности происходящего пробудило в ней лучшие чувства, и, несмотря на жару, она почти бегом поднималась по выжженной солнцем тропинке. Впоследствии в книге регистрации корреспонденции было записано, что историческое событие – вручение письма – произошло в пять часов ноль шесть минут пополудни, что было неправдой, но придавало записи внушительность. На самом деле это произошло ровно в пять. В доме худенькая девушка – кожа да кости, – которую привез Уэстерби и которую в деревне прозвали Сироткой, изо всех сил колотила по жесткому куску козлятины, делая это с такой же яростью, как и все, за что бралась. Почтмейстерша заметила ее издалека – девушка стояла у открытого окна; локти в стороны, нижняя губа закушена, и, как обычно, хмурый взгляд исподлобья.
«Шлюха, – злорадно подумала старуха. – Вот теперь-то уж ты получишь то, что давно по тебе плачет»
Радио играло на полную мощность. Передавали Верди: Сиротка слушала только классику – в деревне узнали об этом, когда она однажды вечером закатила страшную сцену в таверне – кузнец хотел поставить пластинку с рок-музыкой. Она запустила в него кувшином. И вот от всего этого – от музыки Верди, стука пишущей машинки и грохота молотка, которым Сиротка отбивала козлятину, стоял такой оглушительный шум, что даже итальянец не мог бы не заметить его.
Джерри сидел на деревянном полу, неуклюже расставив колени и повернув ступни мысками внутрь – словно саранча, вспоминала потом почтмейстерша, – нет, может быть, он сидел на подушке, а мешок с книгами использовал как маленькую скамеечку. На полу между ног стояла пишущая машинка. Вокруг были разложены отдельные страницы рукописи – прижаты камнями, чтобы их не унес раскаленный ветер, от которого не было спасения на этой выжженной вершине холма, а рядом, под рукой, стояла оплетенная бутыль с местным красным вином – несомненно, на тот случай (знакомый даже величайшим творцам), если ниспосланное Всевышним вдохновение изменит и его потребуется подкрепить. Джерри был одет, как всегда, чем бы ни занимался: слонялся ли бесцельно по участку, или возился с десятком никудышных оливковых деревьев, или тащился с Сироткой в деревню за покупками, или сидел в таверне за стаканчиком терпкого вина. На нем были желтые ботинки из оленьей кожи, которые Сиротка никогда не чистила, и поэтому мыски у них вытерлись добела; короткие носки, которые она никогда не стирала; заношенная рубашка, которая когда-то была белой, и серые шорты, которые выглядели так, как будто их хорошо потрепали злые собаки, и которые любая порядочная женщина давно бы уже починила. Джерри встретил почтмейстершу знакомым, непрерывно льющимся потоком слов, одновременно и застенчивых, и восторженных, которые по отдельности она не понимала, а улавливала только их общий смысл – как в новостях по радио, – но могла потом изобразить с удивительной достоверностью, показывая при этом свои гнилые, в черных дуплах, зубы.
– Матушка Стефано, черт меня дери, вот это да! Да вы, наверное, совсем изжарились. Какая же Вы молодчина! Вот, промочите-ка горло, – оживленно приговаривал он, спускаясь по кирпичным ступенькам со стаканом вина для нее, расплывшись в широкой до ушей улыбке.
Так улыбаться мог бы удачливый школяр после успешной сдачи экзамена. В деревне его так и звали: Школяр. За девять месяцев по почте ему не приходило ничего, кроме посылок с книгами в мягкой обложке да еженедельного коротенького письма от дочери, а теперь – откуда ни возьмись – эта срочная телеграмма из Лондона, внушающая невольное почтение: лаконичная, как приказ, но с оплаченным ответом аж на пятьдесят слов! Подумать только – пятьдесят – сколько же это стоит! Поэтому неудивительно, что все, кто мог, захотели прочесть ее.
Сначала они споткнулись на слове " д о с т о п о ч т е н н ы й " : « Д о с т о п о ч т е н н о м у Джеральду Уэстерби». Почему? Что это значит? Булочник, который во время войны попал в плен и оказался в Бирмингеме, извлек откуда-то видавший виды словарь: " б л а г о р о д н ы й, д о с т о й н ы й ; т и т у л, к о т о р ы й и м е е т с ы н п э р а ".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Статью опубликовали. В клубе на короткое время она вызвала всеобщее восхищение и зависть, но вскоре была забыта. Местная английская газета, тесно сотрудничающая с американцами, перепечатала ее полностью, и таким образом однодневка получила еще день жизни. Это должно порадовать старика, говорили все, перед ним сняли шляпу. Прежде чем он окончательно сойдет со сцены, напоследок еще раз признали его заслуги. Потом статью прочитали по радио на Би-би-си, а службе вещания на зарубежные страны, и, наконец, даже всегда покорная и беззубая служба радиовещания самого Гонконга передала материал Би-би-си в слегка измененном виде, и целый день все спорили, означает ли это, что Большой My решил перестать затыкать рот местным службам новостей. Но даже этот продолжительный успех не заставил никого, включая и Люка, и даже самого Карлика, задуматься о том, каким же образом этот старый дьявол сумел найти тропинку и заглянуть в Хай Хейвен с черного хода.
Это просто-напросто доказывало (если кто-то нуждался в доказательствах), что журналисты ничуть не хуже замечают то, что происходит у них под носом. С другой стороны, тогда была суббота и на Гонконг надвигался тайфун.
А в самом Цирке, как совершенно правильно назвал английскую разведслужбу Кро, реакция на его статью была различной, в зависимости от того, как много знали те, кто реагировал. Например, в административно-хозяйственном отделе – у «домоправителей», которые отвечали за те жалкие остатки системы безопасности, которые Цирк сумел сохранить после всех передряг, статья старины Кро вызвала такой всплеск ярости, который может понять только тот, кто хоть однажды ощутил атмосферу, царящую в секретной службе, переживающей тяжелые времена. Даже люди, обычно слывущие терпимыми, жаждали крови и отмщения. Измена! Нарушение обязательств! Лишить пенсии! Установить наблюдение! Отдать под суд, как только вернется в Англию! Те, кто занимал положение немного повыше и не боялся за свою безопасность, смотрели на дело не так непримиримо, хотя и они не знали всего. Ну да, ну да, говорили они, сокрушаясь, но не слишком, так оно обычно и бывает; назовите нам агента, который время от времени не терял бы голову и не делал бы глупостей, особенно если его держали в неведении так долго, как беднягу Кро. Да и то, по правде сказать, он же не раскрыл ничего такого, что не было бы более или менее известно, разве не так? А эти «домоправители» – специалисты по режиму обеспечения секретности и безопасности – должны бы проявить ч у т ь больше сдержанности. Посмотрите, как они на днях набросились на бедняжку Молли Микин, сестру Манка, а ведь она еще совсем дитя, – и все потому, что она бросила какой-то пустой бланк в корзину для бумаг!
И только те, кто б ы л на самом верху, те, кто был посвящен во все тайны, смотрели на дело иначе. Для них статья Кро была шедевром дезинформации – хорошо продуманной и точно рассчитанной. Джордж Смайли оказался на высоте, говорили они. Несомненно, эта история должна была выйти наружу, а молчание всегда нежелательно – на этом сходились все. Следовательно, гораздо лучше сделать так, чтобы сведения вышли наружу так, как это удобно нам. Момент выбран правильно, информация строго дозирована, тон точно выверен: чувствуется, что за этой статьей стоит опыт всей жизни, в каждом мазке видна кисть мастера. Но эта оценка не выходила за рамки очень узкого круга людей.
А в Гонконге члены Шанхайского клуба любителей игры в кегли заключили; как у всех умирающих, у старины Кро появился дар провидения – его материал про Хай Хейвен оказался его лебединой песней. Спустя месяц после появления статьи он отошел от дел, перестал писать, но из Гонконга не уехал, – правда, перебрался с острова на Новую Территорию. Снял там коттедж и объявил всем, что намерен доживать свои дни в этом благословенном краю узкоглазых. Для любителей игры в кегли это было все равно как если бы он перебрался на Аляску. Слишком далеко ехать обратно, говорили они, когда ты выпил.
И еще прошел слух – совершенно необоснованный, так как склонности Кро были совсем не такими, – что он нашел себе компаньона – хорошенького паренька-китайца. Это были козни Карлика: ему не понравилось, что старик своей статьей утер ему нос.
И только Люк упорно не хотел вычеркивать австралийца из своей жизни. Однажды утром, после ночного дежурства, он решил съездить и навестить его. Без какой-либо определенной цели – просто так, и еще потому, что этот старый дуралей был ему небезразличен. «Кро беззаботен и жизнерадостен, – рассказывал он потом, – не чужд земного – совсем как раньше». Хотя внезапное появление Люка в берлоге Кро было немного некстати. У него гостил друг – но не мальчик-китаец, а человек, которого он представил как Джорджа и который приехал в Гонконг по делам, с особым поручением: низенький, толстенький, близорукий, в круглых очках. Судя по всему, он также нагрянул к Кро неожиданно. Отведя Люка в сторону, журналист объяснил ему, что этот Джордж – сотрудник одного из английских газетных синдикатов, на который Кро работал когда-то много тысяч лет назад. «Он занимается стариками, ваша милость. Совершает поездку по Азии».
Кем бы он ни бил, било ясно, что Кро относится к невысокому толстячку с величайшим почтением – он даже называл его «ваше святейшество». Люк понял, что он здесь лишний, и уехал, так и не напившись.
Вот так обстояло дело. Тайное бегство Тесинджера глухой ночью; почти смерть, а потом воскрешение старика Кро; его лебединая песня наперекор всем скрытым, но многочисленным цензурным рогаткам; интерес Люка к миру секретных служб, не дававший ему покоя; на редкость удачное использование Цирком зла в своих интересах. Ничто не было запланировано, но жизнь распорядилась так, что все это оказалось прологом ко многому из того, что произошло впоследствии. Та суббота, когда к Гонконгу приближался тайфун; зыбь на поверхности зловонной, слегка колышущейся лужи, где суетятся и копошатся множество людишек; хор из древнегреческой трагедии, который уже устал, а героя все еще нет. Забавно, что несколькими месяцами позже Люку выпало счастье снова выступить в роли шекспировского гонца, приносящего весть, и объявить, что герой прибывает. Эту новость получили а корпункте по телексу, в день его дежурства, и он оповестил скучающую братию со свойственной ему горячностью:
– Парни! Послушайте, что я вам скажу! У меня важные новости! Джерри Уэстерби скоро снова будет с нами, ребята! Он снова едет на Восток, вы слышите? Снова ишачит на свою паршивую газетенку!
– Его сиятельство! – сразу же откликнулся Карлик, кривляясь и всем своим видом изображая бурный восторг, – это как раз то, чего нам не хватает – немножко голубой крови, чтобы поубавить вульгарности! Да здравствует благородство, ypa! – Непечатно выругавшись, он бросил скомканную салфетку в стойку. – Господи Иисусе, – пробормотал он затем и залпом осушил стакан.
Судьбоносный призыв
В тот день после обеда, когда пришла телеграмма, Джерри Уэстерби с пишущей машинкой пристроился на затененной стороне балкона своего полуразвалившегося деревенского дома. Неизменный мешок со старыми книгами лежал у его ног. Письмо принесла почтмейстерша – одетая во все черное нескладная, угловатая крестьянка, которая, после ухода из жизни людей, пользовавшихся уважением деревенских жителей, стала главным лицом в этой забытой Богом тасканской деревушке. Она была довольно коварным существом, но сегодня сознание важности происходящего пробудило в ней лучшие чувства, и, несмотря на жару, она почти бегом поднималась по выжженной солнцем тропинке. Впоследствии в книге регистрации корреспонденции было записано, что историческое событие – вручение письма – произошло в пять часов ноль шесть минут пополудни, что было неправдой, но придавало записи внушительность. На самом деле это произошло ровно в пять. В доме худенькая девушка – кожа да кости, – которую привез Уэстерби и которую в деревне прозвали Сироткой, изо всех сил колотила по жесткому куску козлятины, делая это с такой же яростью, как и все, за что бралась. Почтмейстерша заметила ее издалека – девушка стояла у открытого окна; локти в стороны, нижняя губа закушена, и, как обычно, хмурый взгляд исподлобья.
«Шлюха, – злорадно подумала старуха. – Вот теперь-то уж ты получишь то, что давно по тебе плачет»
Радио играло на полную мощность. Передавали Верди: Сиротка слушала только классику – в деревне узнали об этом, когда она однажды вечером закатила страшную сцену в таверне – кузнец хотел поставить пластинку с рок-музыкой. Она запустила в него кувшином. И вот от всего этого – от музыки Верди, стука пишущей машинки и грохота молотка, которым Сиротка отбивала козлятину, стоял такой оглушительный шум, что даже итальянец не мог бы не заметить его.
Джерри сидел на деревянном полу, неуклюже расставив колени и повернув ступни мысками внутрь – словно саранча, вспоминала потом почтмейстерша, – нет, может быть, он сидел на подушке, а мешок с книгами использовал как маленькую скамеечку. На полу между ног стояла пишущая машинка. Вокруг были разложены отдельные страницы рукописи – прижаты камнями, чтобы их не унес раскаленный ветер, от которого не было спасения на этой выжженной вершине холма, а рядом, под рукой, стояла оплетенная бутыль с местным красным вином – несомненно, на тот случай (знакомый даже величайшим творцам), если ниспосланное Всевышним вдохновение изменит и его потребуется подкрепить. Джерри был одет, как всегда, чем бы ни занимался: слонялся ли бесцельно по участку, или возился с десятком никудышных оливковых деревьев, или тащился с Сироткой в деревню за покупками, или сидел в таверне за стаканчиком терпкого вина. На нем были желтые ботинки из оленьей кожи, которые Сиротка никогда не чистила, и поэтому мыски у них вытерлись добела; короткие носки, которые она никогда не стирала; заношенная рубашка, которая когда-то была белой, и серые шорты, которые выглядели так, как будто их хорошо потрепали злые собаки, и которые любая порядочная женщина давно бы уже починила. Джерри встретил почтмейстершу знакомым, непрерывно льющимся потоком слов, одновременно и застенчивых, и восторженных, которые по отдельности она не понимала, а улавливала только их общий смысл – как в новостях по радио, – но могла потом изобразить с удивительной достоверностью, показывая при этом свои гнилые, в черных дуплах, зубы.
– Матушка Стефано, черт меня дери, вот это да! Да вы, наверное, совсем изжарились. Какая же Вы молодчина! Вот, промочите-ка горло, – оживленно приговаривал он, спускаясь по кирпичным ступенькам со стаканом вина для нее, расплывшись в широкой до ушей улыбке.
Так улыбаться мог бы удачливый школяр после успешной сдачи экзамена. В деревне его так и звали: Школяр. За девять месяцев по почте ему не приходило ничего, кроме посылок с книгами в мягкой обложке да еженедельного коротенького письма от дочери, а теперь – откуда ни возьмись – эта срочная телеграмма из Лондона, внушающая невольное почтение: лаконичная, как приказ, но с оплаченным ответом аж на пятьдесят слов! Подумать только – пятьдесят – сколько же это стоит! Поэтому неудивительно, что все, кто мог, захотели прочесть ее.
Сначала они споткнулись на слове " д о с т о п о ч т е н н ы й " : « Д о с т о п о ч т е н н о м у Джеральду Уэстерби». Почему? Что это значит? Булочник, который во время войны попал в плен и оказался в Бирмингеме, извлек откуда-то видавший виды словарь: " б л а г о р о д н ы й, д о с т о й н ы й ; т и т у л, к о т о р ы й и м е е т с ы н п э р а ".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116