Там, за прозрачными стенами цеха, мужчины и женщины в лабораторных халатах, масках и шапочках осуществляли сложнейший процесс фоторедуцирования, который превращал полноразмерные кальки в миниатюрные чипы и печатные платы.
По-прежнему представительный, но несколько расстроенный известием о нападении на съемочную площадку, Ланг приступил к проведению экскурсии.
— Сотрудники работают с восьми до пяти часов с двумя перерывами на один и на полчаса. В подвальном помещении у нас есть спортзал и бассейн, а также кушетки и душевые кабины для тех, кто хотел бы прилечь или освежиться во время перерыва.
— Представляю себе, что бы было, появись кушетки и душевые кабины на рабочих местах в Вашингтоне, — заметил Столл. — Каждый забросил бы всякую работу.
Продемонстрировав гостям самый маленький первый этаж, Ланг провел их на более просторный второй. Не успели они подняться, как у Хаузена раздался сигнал сотового телефона.
— Может быть, что-то новое о нападении, — предположил он, отходя в угол.
Не дожидаясь, когда к ним снова присоединится заместитель министра, Ланг показал американцам, как бесшумные автоматические машины осуществляют массовое производство чипов. Чуть-чуть приотстав от группы, Столл принялся изучать панели управления, с особым вниманием он следил затем, как в вакуумных камерах штамповочные автоматы выполняют работу, которая раньше делалась твердой рукой, паяльником и пассатижами. Водрузив свой рюкзак на стол, он перекинулся парой слов с одной из сотрудниц, понимавшей по-английски, которая с помощью микроскопа проверяла готовые процессоры. Когда Столл попросил ее, нельзя ли ему заглянуть в окуляры, техник вопросительно посмотрела на Ланга, и тот кивком дал добро. Столл ненадолго приник к микроскопу, после чего похвалил отличное качество процессора, превращающего звуковые сигналы в цифровой.
После того, как экскурсия по второму этажу завершилась, группа направилась к лифту, где приостановилась в ожидании Хаузена. Тот все еще стоял с телефоном в углу, сгорбившись и заткнув одно ухо пальцем, больше слушая, чем отвечая. Тем временем Столл заглянул в свой рюкзак, а затем, подхватив его, присоединился к остальным. Он улыбнулся Полу, и тот подмигнул в ответ.
— Сожалею, — сообщил им Ланг, — но показать вам третий этаж, где проводятся научно-исследовательские работы, у меня не получится. Поверьте, лично я ничего против вас не имею, но, боюсь, наши акционеры восстанут. Понимаете, сейчас мы работаем над новой технологией, которая перевернет всю отрасль.
— Понятно, — кивнул Столл. — А эта ваша технология, она случайно не связана с квантовыми частицами, принципом суперпозиции и квантовой механикой, а?
Уже во второй раз за этот день Ланг заметно побледнел. Казалось, он что-то хочет сказать, но у него это никак не получается.
Столл широко улыбнулся.
— Помните об устройстве для обрезки заплесневевшего хлеба, о котором я вам говорил?
Ланг кивнул, так и не раскрыв рта.
— Что ж, герр Ланг, — Столл пошлепал ладонью по рюкзаку, крепко зажатому в другой руке, — я дал вам почувствовать только легчайший привкус того блюда, которое с его помощью можно приготовить.
* * *
Хаузену показалось, что рухнул мир, когда он услышал этот голос из прошлого, кошмарного прошлого, хотя он никак не мог поверить в его реальность.
— Приветик, Хасье, — послышался в трубке голос с сильным французским акцентом. Это была кличка Хаузена времен его студенчества, когда он учился в Сорбонне в Париже. Хасье — «бык», финансовый спекулянт, играющий на повышение, и лишь считанные люди знали об этом его прозвище.
— Привет, — неуверенно откликнулся заместитель министра. — Кто это?
— Это твой друг и сокурсник Жерар Дюпре, — ответил голос в трубке.
Лицо Хаузена превратилось в бледную маску. Манера говорить была менее живой и агрессивной, чем ему помнилось, но он подумал, что это вполне мог быть и Дюпре. На мгновение Хаузен лишился дара речи. В его голове пронеслась кошмарная череда лиц и событий.
— Да-да, это Дюпре, — прервал его воспоминания голос. — Человек, которому ты угрожал. Человек, которому ты пригрозил, чтобы он не возвращался. Однако теперь я вернулся. Но уже как революционер Жерар Доминик.
— Трудно поверить, что это ты, — наконец выдавил из себя Хаузен.
— Мне назвать тебе кафе? Или улицу? — Голос стал более жестким. — Или назвать имена девчонок?
— Нет! — оборвал его Хаузен. — Это было твоих рук дело, а не моих!
— Ну, это ты так говоришь.
— Нет! Так и было на самом деле.
— Это ты так говоришь... — медленно повторил голос.
— Как ты узнал мой номер? — спросил Хаузен.
— Нет ничего, что я не смог бы получить, и никого, кого не смог бы отыскать.
Хаузен тряхнул головой.
— Почему именно сейчас? — спросил он. — Прошло целых пятнадцать лет...
— Лишь мгновенье — с точки зрения богов, — рассмеялся собеседник. — Кстати, именно им и угодно теперь тебя осудить.
— Меня осудить? — переспросил Хаузен. — За что? За то, что рассказал правду о твоем преступлении? То, как я поступил, было правильным...
— Правильным?! — Его не стали дослушивать. — Задница ты, Хасье. Верность, вот ключевое слово. Верность и в радости и в горе. Верность при жизни и в момент смерти. Это то, что отличает человека от недочеловека. И стремясь избавиться от всех недолюдей, Хасье, я планирую начать с тебя.
— Ты остался все таким же чудовищем, как и был, — заключил Хаузен. Его ладони вспотели. Ему пришлось сильнее сжать трубку, чтобы не дать ей выскользнуть из руки.
— Нет, — возразил Дюпре, — я стал куда чудовищней. Много чудовищней. Потому что теперь у меня есть не только стремление к исполнению собственных желаний, но и я создал средства для претворения их в жизнь.
— Ты создал? — возмутился Хаузен. — Это твой отец создал эти средства...
— Их создал я! — оборвал его Дюпре. — Я. Все сам. Все, что я имею, заработано мной самим. Папаше повезло после войны. Всякий владелец фабрики в то время стал бы богат. Нет, он был таким же дураком, как и ты, Хасье. Правда, его хватило на то, чтобы сделать красивый жест — вовремя умереть.
Это какое-то сумасшествие, подумал Хаузен.
— Дюпре, — произнес он вслух. — Или я должен называть тебя Домиником? Я не знаю, где ты и кто ты теперь, но я сегодня тоже не тот, кем был. Гораздо выше. Я уже совсем не тот студентик, которого ты помнишь.
— Как же, как же, я в курсе, — рассмеялся собеседник. — Я следил за твоими назначениями. За каждым из них. За твоим ростом в правительстве, за кампанией, которую ты затеял против неофашистских группировок. Женитьба, рождение дочери, развод. Между прочим, милая девочка, твоя дочь. Ей нравится заниматься балетом?
Хаузен еще сильней сжал трубку.
— Только тронь ее, я отыщу тебя и прикончу!
— Что за грубые слова от столь осторожного политика, — посетовал Дюпре. — Но в том-то и заключается прелесть отцовства, не правда ли? Если что-то угрожает ребенку, все остальное теряет смысл. И карьера, и здоровье.
— Если воюешь — то только со мной, — предупредил Хаузен.
— Я понимаю, Хасье, — успокоил того собеседник. — Alors, по правде говоря, я всегда старался держаться подальше от девочек-подростков. Столько проблем. Ну, ты понимаешь.
Хаузен разглядывал линолеум на полу, но перед его глазами стоял молодой Жерар Дюпре. Подлый, безжалостный, исходящий злобой. Но сам он не может себе позволить поддаться гневу. Даже в ответ на расчетливые угрозы в адрес его девочки.
— Так ты собрался меня судить? — спросил Хаузен, с трудом заставляя себя успокоиться. — Как бы больно я не упал, ты упадешь больнее.
— О, я так не думаю, — возразил Дюпре. — Видишь ли, в отличии от тебя, я накладывал слой за слоем преданных услуг, которые отделяют меня от моей деятельности. Фактически, мною создана империя из доверенных лиц, которые мыслят так же, как и я. Я даже нанял человека, который помог мне отследить жизнь и деяния Рихарда Хаузена. Его уже нет в живых, но он успел снабдить меня массой сведений о тебе.
— Существуют еще законы, — заметил Хаузен. — И существует множество способов сделать кого-то соучастником.
— И кому это лучше знать, как не тебе? — ехидно уточнил Дюпре. — В любом случае на это парижское дело вышел срок давности. Сам закон теперь уже не станет трогать ни тебя, ни меня. Но подумай, что будет с твоей репутацией, если об этом узнают люди? Если начнут появляться фотографии о той ночи?
Фотографии? Хаузен задумался. Камера — неужели они могли попасть в кадр?
— Мне хотелось, чтобы ты просто знал о моих планах тебя уничтожить, — продолжил голос в трубке. — Я хочу, чтоб ты думал об этом. Чтоб ты этого ждал.
— Не выйдет, — ответил Хаузен. — Я найду способ, как с тобой справиться.
— Возможно, — согласился Дюпре. — Но ведь тогда все равно останется эта прелестная тринадцатилетняя танцовщица. Хоть я лично и зарекся иметь дело с малолетками, но отдельные члены моей группировки...
Хаузен нажал кнопку и отключил телефон. Он засунул его обратно в карман и повернулся лицом к холлу. Изобразив вымученную улыбку, он поинтересовался у ближайшего служащего, как пройти в туалет. Затем он махнул рукой Лангу, чтобы тот забирал всех вниз, не дожидаясь его самого. Ему необходимо было уединиться, хоть чуть-чуть подумать о том, что делать дальше. Зайдя в туалетную комнату, Хаузен склонился над раковиной. Он набрал в ладони воды и окунул в них лицо. Вода медленно стекала в раковину. Даже когда ладони остались пустыми, он так их и не отвел от лица.
Жерар Дюпре.
Имя, которое он надеялся больше не услышать никогда в жизни, лицо, которое он не желал бы увидеть даже мысленным взором.
Однако он возвратился, возвратился и сам Хаузен — обратно в Париж, в самую мрачную ночь в его жизни, полную страха и чувства вины, позабыть о которых он не мог на протяжении долгих-долгих лет.
Так и не оторвав лица от ладоней, Хаузен заплакал. И это были слезы страха и.., стыда.
Глава 16
Четверг, 8 часов 16 минут, Вашингтон, федеральный округ Колумбия
Подбросив Билли до школы и дав себе пару минут передышки, чтобы немного отойти от «яростной битвы» на игровом автомате, Роджерс позвонил по установленному в машине радиотелефону Дарреллу Маккаски. Офицер связи между Оперативным центром и ФБР уже выехал на работу, и Роджерс отловил его тоже в автомобиле. Генерал отнюдь не удивился бы, окажись они во время разговора где-то совсем рядом. Он все больше убеждался, что все эти чудеса техники — не что иное, как чей-то способ получать тысячи долларов за продажу двух пустых консервных банок с проволокой между ними. Правда, эти консервные банки были снабжены шифраторами, которые изменяли частоту передачи разговора на одном конце линии, а затем превращали его в нормальный голос на другом. Сигналы, случайно услышанные с постороннего радиотелефона, казались бы полной бессмыслицей.
— Доброе утро, Даррелл, — поздоровался Роджерс.
— Доброе утро, генерал, — ответил тот недовольным голосом, как это случалось у него по утрам. — И не спрашивайте меня про вчерашний волейбол. Наши продули министерству обороны.
— Ладно, не буду, — пообещал ему Роджерс. — Послушайте, я тут кое-что накопал и хотел бы, чтобы вы это проверили. Группа под названием АТБ — ассоциация «Только для белых». Вы случайно о такой не слышали?
— Как же, наслышан, — отозвался Маккаски. — Только не надо говорить, что ветер шепнул вам на ухо про «Балтик-авеню». Это считается большим секретом.
— Нет, — успокоил его Роджерс, — мне про это ничего не известно.
«Балтик-авеню» было текущим кодовым названием мероприятий, осуществляемых ФБР для борьбы с внутренними врагами. Оно было взято из игры «Монополия». Улица «Балтик-авеню» следовала сразу же за клеткой «давай ходи», то есть это означало начало операции. Пароль менялся еженедельно, и Роджерс с нетерпением ожидал наступления очередного понедельника, когда Маккаски называл ему новый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70