Ежедневно по будням сюда устремлялось и на работу и на отдых более двадцати тысяч человек.
Когда они прибыли, вышколенный помощник Рихарда Хаузена по имени Райнер проводил их прямо в кабинет заместителя министра. Столл на секунду задержался в приемной, чтобы взглянуть на забранный в рамку стереоснимок, висевший на стене.
— Дирижеры оркестров, — заметил Столл. — Занятно. Никогда такого не видел.
— Это моя личная задумка, — гордо сообщил Райнер.
Офис Хаузена в Гамбурге располагался на верхнем этаже комплекса в юго-восточном секторе, на краю Штадт-парка, раскинувшегося на ста восьмидесяти гектарах. Войдя в кабинет, они застали хозяина говорящим по телефону. Столл присел, чтобы взглянуть на компьютерный комплекс Хаузена. Ланг присоединился к нему, наблюдая через его плечо. Худ тем временем подошел к огромному обзорному окну. Внизу в золотистом свете второй половины дня отчетливо виднелись спортивные площадки, бассейн, открытый театр и знаменитый орнитологический центр.
Насколько Худ мог судить по внешнему виду, Хаузен опять стал самим собой — сильным и уверенным в себе мужчиной.
Что бы там ни стряслось раньше, с этим либо уже разобрались, либо на время отложили.
Мне бы так уметь, невесело подумал Худ. В своем кабинете он еще мог как-то справиться с болью. Он отстранялся от смерти Чарли, потому что должен был оставаться сильным в глазах подчиненных. Когда Роджерс сообщил о расистской игре, обнаруженной в компьютере Билли Скуайрза, ему стало не по себе, хотя в свое время в Лос-Анджелесе ему пришлось столкнуться с такими проявлениями расизма, что его уже трудно было чем-либо потрясти.
Со всем этим он как-нибудь уж справится, а вот ощущения от встречи в холле отеля так и не отпускали. Все его размышления о Шарон, Энн Фаррис и верности оставались не более чем размышлениями. Слова и домыслы.
Со смертью Скуайрза он смирился уже через несколько недель. А вот она оставалась в нем и по прошествии более чем двадцати лет. Он поражался собственным растерянности, тревоге, тому почти паническому состоянию, в котором разговаривал со швейцаром.
Боже, подумал он, как бы хотелось от нее избавиться. Но это никак не получалось. Сейчас, как и на протяжении всех этих лет, как бы он ни старался, все кончалось тем, что он испытывал ненависть к себе. Сейчас, как и тогда, получалось, что каким-то образом предал их он сам.
Хотя ты никогда не будешь знать этого наверняка, сказал он себе. И сознавать это было почти так же невыносимо, как и то, что случилось. Он не мог себе сказать, из-за чего все так произошло.
С отсутствующим видом он провел рукой поверх внутреннего кармана своего спортивного пиджака. Кармана, где лежало портмоне. В нем хранились билеты. Билеты с воспоминаниями.
Глядя в окно на парк, Худ спрашивал себя, а что бы он сделал, если бы это действительно оказалась она? Поинтересовался бы:
«Как ты жила? Ты счастлива? Да, и между прочим, дорогая, почему ты просто не всадила мне пулю в сердце, чтобы сразу меня прикончить?»
— Красивый вид, не правда ли? — услышал он за спиной голос Хаузена.
Худ с трудом вернулся к реальности.
— Потрясающий вид. А у меня в кабинете нет даже окна...
— Мы с вами занимаемся разными вещами, герр Худ. — Хаузен улыбнулся. — Мне необходимо видеть людей, которым я служу. Мне нужно видеть, как молодые пары толкают перед собой детские коляски. Мне нужно видеть, как, держась за руки, разгуливают пожилые пары. Мне нужно видеть, как резвятся дети...
— Я завидую вам, — признался Худ. — Мне приходится целыми днями пялиться на компьютерные изображения географических карт и оценивать преимущества кассетных боеголовок по сравнению с системами вооружений контейнерного типа.
— Ваше дело — искоренять коррупцию и тиранию. Мое же дело... — Хаузен примолк и, сделав движение рукой, как бы извлек следующую фразу из воздуха. — Мое же дело, — повторил он, — является противоположностью вашего. Я стараюсь способствовать духовному росту и сотрудничеству.
— Соедини нас воедино — и получился бы истинный библейский патриарх...
— Вы имеете в виду судья, — оживился Хаузен.
— Простите? — не понял Худ.
— Судья, — повторил Хаузен. — Извините, я не собирался вас поправлять. Просто Библия — мое хобби. Увлечение еще с тех пор, когда я учился в католическом интернате. И особенно мне нравится Ветхий Завет. Вы знакомы с историей судей?
Худу пришлось признаться, что нет. Он полагал, что те судьи мало чем отличались от современных, но не стал произносить этого вслух. Когда он был мэром Лос-Анджелеса, на стене его кабинета висела табличка со словами: «Если сомневаешься, заткнись». Это правило служило ему верой и правдой на протяжении всей его карьеры.
— Судьи были выходцами из иудейских племен, они становились героями. Их можно назвать случайными правителями, потому что они никак не были связаны с предшествующими лидерами. Но как только они начинали властвовать, их наделяли моральным правом улаживать любые споры.
Хаузен снова глянул в окно. Оживление его слегка погасло. Худ обнаружил, что всерьез заинтригован этим человеком, который ненавидел неонацистов, знал иудейскую историю и, похоже, как сказал бы герой старого фильма про привидения в исполнении Гэри Мура. «имел свой секрет».
— В юности, герр Худ, у меня был период, когда я верил, что такой судья является высшей и самой правильной формой лидерства. Я даже считал, что это известно Гитлеру. Он был судьей. Возможно, это у него от Бога.
— Вы считали, что, убивая людей и развязав войну, Гитлер творит Божий промысел? — Худ не отрываясь смотрел на Хаузена.
— Судьи убили много людей и развязали не одну войну. Вы должны учесть, герр Худ, что Гитлер поднял нас из развалин после поражения в Первой мировой, помог покончить с депрессией, вернул обратно земли, которые многие немцы считали по праву своими, и напал на те народы, которых недолюбливали в стране многие немцы. Как вы думаете, почему неонацизм обретает силу сегодня? Да потому, что многие немцы по-прежнему верят, что Гитлер был прав.
— Однако сегодня вы боретесь с этими людьми. Что заставило вас понять, что Гитлер ошибался? — спросил Худ.
— Я не хотел бы показаться невежливым, герр Худ, — невесело и с усилием заговорил Хаузен, — но об этом я не беседовал еще ни с одним человеком. Тем более мне не хотелось бы взваливать этот груз на нового друга.
— Отчего же? — качнул головой Худ. — Новые друзья раскрывают новые перспективы.
— Только не здесь, — с нажимом ответил Хаузен. Заместитель министра прикрыл веки, и Худ мог с уверенностью сказать, что сейчас тот не видит ни парка, ни гуляющих по нему людей. Он находился где-то и с чем-то, что его угнетало. Худ знал, что Хаузен ошибается. Из них, взятых вместе, не вышло бы ни патриарха, ни судьи. Вместе они были парой мужиков, которых преследовали события многолетней давности.
— Однако поскольку вы человек, способный посочувствовать, я поделюсь с вами одной своей мыслью, — сказал Хаузен.
— Остыньте, болельщики, — послышался за их спинами голос Столла. — Что тут у нас происходит?
Худ отвернулся от окна. Хаузен придержал его за плечо, не дав приблизиться к Столлу.
— В послании От Иакова, глава вторая, строфа десять, сказано: «Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем». — Хаузен убрал руку с плеча Худа. — Я верю в Библию, и в это утверждение я верю прежде всего.
— Господа... meine Herren, — позвал их Столл. — Подойдите, пожалуйста, сюда.
Хаузен стал еще более интересен Худу, но директор Оперативного центра распознал знакомые тревожные нотки в голосе Столла, указывавшие на то, что что-то не так. И тут он увидел, что Ланг прикрыл себе рот ладонью, как если бы только что стал свидетелем автокатастрофы.
Худ ободряюще хлопнул по плечу стоически державшегося Хаузена и поспешил к компьютеру.
Глава 25
Четверг, 9 часов 50 минут, Вашингтон, федеральный округ Колумбия
— Спасибо, генерал. Я вам искренне благодарен. Но моим ответом будет «нет».
Роджерс сидел в своем кабинете, откинувшись на спинку кресла. Он очень хорошо чувствовал, что голос на другом конце защищенной линии действительно был вполне искренним. Ему также было известно, что, коль скоро владелец этого сильного голоса что-то заявлял, то он крайне редко брал свои слова обратно. И таков был Бретт Огаст еще с шестилетнего возраста.
Однако Роджерс был тоже искренен — искренен в своем желании заполучить полковника в отряд «Страйкер» А генерал был не из тех, кто легко отступает, особенно если ему известны как сильные, так и слабые стороны объекта.
Ветеран войны во Вьетнаме с десятилетним стажем службы в Управлении специальных операций ВВС США, Огаст с детства дружил с Роджерсом и обожал самолеты даже больше, чем генерал свои кинобоевики. По выходным двое мальчишек проезжали на велосипедах пять миль по двадцать второму шоссе до аэродрома Брэдли, близ города Хартфорд, что в штате Коннектикут. Там они просто сидели на пустом поле, наблюдая, как взлетают и садятся самолеты. Они родились достаточно рано, чтобы воочию видеть, как винтовые машины уступали место реактивным, и Роджерс живо помнил свой мальчишеский восторг, когда в вышине с ревом пролетал один из бывших тогда еще в новинку «Боингов-707». Огаст же в эти моменты вообще едва ли не сходил с ума.
Каждый день после школы ребята вместе готовили уроки. Чтобы дело шло быстрее, они ввели разделение труда — каждый выполнял свою часть общих заданий. Покончив с уроками, мальчишки приступали к любимому занятию — изготовлению моделей самолетов. Модели оформлялись очень тщательно, буквально каждая мелочь должна была быть на своем месте.
Даже та фактически единственная драка, которая между ними случилась, произошла из-за спора о том, где же должна быть расположена белая звезда у «фантома» FH-1. На коробке с картинкой она находилась под хвостовым оперением, а Роджерс считал, что это не правильно. После драки они отправились в библиотеку, чтобы выяснить, кто же был прав. Прав оказался Роджерс. Звезда располагалась посередине между крылом и хвостовой частью самолета. Огаст по-мужски принес извинения.
А еще Огаст боготворил астронавтов и переживал любое осложнение или триумф американской космической программы. Роджерс подумал, что никогда не видел Бретта счастливей, чем в тот день, когда в Хартфорд привезли первую американскую обезьяну-астронавта по имени Хэм, чтобы показать ее широкой публике. При виде настоящего космического путешественника Огаст буквально пришел в состояние эйфории. Даже позже, когда юноша сообщил Роджерсу, что наконец-то затащил в постель Барби Матиас, он и то не выглядел таким довольным.
Когда пришло время идти на службу, Роджерс пошел в армию, а Огаст — в ВВС, но оба, в конце концов, очутились во Вьетнаме. Пока Роджерс участвовал в боевых действиях на земле, Огаст совершал разведывательные полеты на север. При выполнении одного из заданий Огаст был сбит северо-западнее и попал в плен. Он провел больше года в лагере для военнопленных, но в 1970 году все-таки сбежал вместе с еще одним товарищем. Три месяца они пробирались на юг, пока их, наконец, не обнаружил патруль морской пехоты.
От своих испытаний Огаст не ожесточился, а наоборот, был воодушевлен мужеством американских военнопленных, которому сам стал свидетелем. Он вернулся в Штаты, набрался сил и снова отправился во Вьетнам. Там он организовал разведывательную сеть для поиска попавших в плен американцев. После ухода армии США он еще целый год оставался в подполье, а затем в течение трех лет помогал президенту Филиппин Фердинанду Mapкосу бороться с последователями Моро. После этого он служил офицером связи между ВВС и НАСА, помогая обеспечивать безопасность при запуске спутников-шпионов, и, наконец оказался в Центре космических операций как специалист по антитеррористической деятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70