он скупал старинные напольные часы, словно желая владеть мгновениями прекрасного прошлого.
Грубые удары в дверь и вопли нарушили музейный покой дома телохранитель не хотел превращаться в пингвина. Неудивительно, что на столь отвратительные звуки явился ещё один хранитель тела и музейных раритетов. Он был приземист, что помогло Чеченцу отправить его в глубокий аут ударом рукоятки финки по плотному загривку. Потом такой же оздоровительный удар в лоб заслужил «пингвин» в китайском пуховике, неосмотрительно тиснувшийся в дверь. В таких случаях говорят, звезды брызнули из глаз, но это был лучик от фонаря, выпавшего из «пингвиньих» ласт. Фонарь мне самому пригодился — с его помощью обнаружил бельевую веревку и связал неудачников, как сиамских близнецов.
Никогда не посещал музеев, это печальный факт из моей короткой биографии, теперь же с лихвой наверстывал упущенное. Стены были облеплены оригинальными картинами, на полках стояли произведения прикладного искусства и фарфоровые безделушки. На полу лежали персидские ковры, по которым удобно было передвигаться не только тени, но и её человеку.
Владелец музея на дому дрых в глубоком кресле перед телевизионным экраном, где герои с торсами с азартом дубасили друг друга, как хозяйки тесто в кастрюле.
Господину Кутепову было лет сорок; трудное детство и такое же отрочество наложили отпечаток на его облик. Он был лысоват, мешковат, плюговат, что ничуть не мешало ему дружить со всеми, кто имел возможность влиять на ход исторического развития общества в отдельно взятом районе.
Он сладко посапывал. Так спит ребенок после веселого денечка, проведенного с друзьями. Будить было грешно ростовщика, а что делать? Пришлось взять на душу и этот грех, щелкнув безопасной плоскостью финки по медной лысинке.
Всхлипнув, заимодавец открыл глаза. Зашлепал ими, как дети по мелководью. Потом остановил взгляд на лезвии, отражающего ложный мир экрана.
— Ыыы, — потерял дар речи.
— Здорово, Кутя, — сказал я. — Не зарежу, если ответишь правду, и ничего кроме правды.
— А ты кто? — выплюнул вопрос.
— Я — Чеченец.
— Ааа, — с явным облегчением перевел дух. — Наслышан о твоих подвигах, поганец такой.
Не люблю, когда меня оскорбляют. Словом. Легким движением вырезал на пергаментном лбу врага вот такой полумесяц:). На вечную память. Подсвеченная экраном кровь, блёкая, залила лицо дурака-говоруна.
— Ааа! — заорал от боли и страха, подставляя ладони под капель. Гад-гад! На кого руку поднял?!
— Еще одно некрасивое слово и отрежу язык, — предупредил. — И то, что ниже.
— Я истекаю кровью, — жаловался, прикладывая подушечку к черепу. — Что за дела: сразу резать? Я — не полено. Можно же договориться, да?
Я был вынужден согласиться: Кутя — не полено, в следующий раз буду более приветлив.
— В следующий раз? — сполз по креслу, потеряв навсегда чувство юмора.
Я успокоил господина Кутепова как мог: если ответы будут правдивы, я мгновенно исчезну из его беспечальной жизни.
При этом в его интересах было бы замечательно, чтобы о наших ночных посиделках никто не узнал. Телохранители пребывают в депрессии, их можно уволить по статье о несоответствии своим служебным обязательствам.
— Да-да, молодой человек, — морщился ветровский нувориш. — Я отвечу на все вопросы, только вы не понимаете…
Я прервал его: понимаю все, лучше пусть припомнит сегодняшний праздничный обед в «Эcspress» с юным Сурковым. Там было ещё двое? Кто они? О чем говорили? Куда потом отправились?
Мой собеседник с облегчением вздыхает: Господи, он-то думал, и начинает изливать душу: в ресторане оказался по своим мелким коммерческим делам, Сурок женихался к Тамарке, известной давалке, и наклюкался до горизонтального состояния, плакаясь всем, что утром потерял пятьсот тысяч баксов на трассе; увезли его, недееспособного, друзья Куркин и Потемкин; его, Кутю, подбросили домой, а куда дальше троица сплавилась этого он не знает и знать не желает.
— А имя Джафар что-нибудь говорит?
— Джафар? Это наркота, я к этому ни-ни, — испуганно оглянулся на ночные окна.
— Джафар уже с Аллахом, — не выдержав, похвастался. — Не без моей помощи. Так что не бойся, Кутя.
— Али-бека тоже к Аллаху?
— А кто такой Али-бек?
— Это старший брат Джафара.
— Старший брат? — задумался. — Вот этого не знаю: улетел он или нет?
— Чеченец, — проникновенно проговорил мой новый знакомый. — Можешь заказывать панихиду по самому себе.
— Почему?
— Кровная месть. Если они знают, что ты Джафара…
— Война — ху… ня, главное — маневры, — ответил я. — Я на своей территории.
— Боюсь, что Али-бек и сорок его разбойников считают эту территорию тоже своей, — заметил Кутя.
. — Надо их переубедить в этом.
— Тогда мне остается пожелать удачи, Чеченец, — развел руками человек с окровавленным мусульманским знаком во лбу. — Жаль, что не поняли друг друга сразу. Вот что мне говорить любимой мамочке?
Я рассмеялся: смешные люди, сначала они молят, чтобы им сохранили жизнь, а после переживают, как будут выглядеть на светском фуршете.
Мы расстались друзьями, напоследок я получил дополнительную информацию, где можно быстро обнаружить троих загулявшихся приятелей.
Ночка выдалась веселой. Я чувствовал себя блохой, перепрыгивающей из одной промерзлой собачьей шкуры на другую.
И все только потому, что причудился странный сон. Если с Сурком ничего не случилось и он самым хамским образом находится в теплом овине, то ледяной промоины ему не миновать. Своими руками затолкаю туда, предварительно кастрировав за треп.
Путеводный свет холодной луны привел меня в тупик «Первомайский», здесь, в одном из развалюх, как утверждал ростовщик, находился притон бабушки Федоры, где у каждого страждущего была законная возможность назюзюкаться до красножопых дьяволят и нанюхаться до воздушных замков, из бойниц которых удобно улетать в небытие.
Чтобы не вспугнуть любителей эфирных полетов и вредных чертей, я оставил джип у магазинчика «Товары для дачников» и проковылял по глубокому снегу в тупичок.
Местный дом культуры имени бабы Федоры, обнаруживавшийся в кособокой хатке, просвечивался праздничными огоньками; оттуда слышались вопли, мат и здравницы в честь Рождества.
Появление Чеченца на празднике жизни осталось незамеченным. Дым стоял коромыслом. И в нем плавали призраки — кажется, моя мечта осуществилась: наконец угодил в царствие теней. Правда, некоторые блевали и мочились, как живые, что никак не меняло сути происходящего.
Как догадался, «слободская» братва низшего пошиба отдыхала после праведных трудов, чтобы в новом году с новыми силами продолжить битву за урожай в закрома родины, то есть в «общак».
Многие были знакомы по детству, когда мы бились до первой крови и не били лежачих. Теперь времена и законы изменились: враг упал, добей его или он выпустит из тебя кишки.
Мне удалось извлечь на мороз Долгоносика, с которым мы, помнится, дружили; у него был знаменитый на всю округу шнобель и по этой уважительной причине строптивый характер. Приятель брыкался в снежной вихре, не понимая, что от него требуют, затем, протрезвев, признал меня.
— Леха, сука такая, ты из меня пломбир ладишь?
— Ищу Сурка или Куркина, или Потемкина?
— Не так быстро? Кого ищешь?
Я повторил имена. Долгоносик повел простуженным клювом и сказал, что конфиденциальная информация нынче стоит деньжонок. Я тиснул ему в зубы зеленый хруст и он сообщил, что Сурка не видел лет сто, Потемыч пробегал мимо ещё вчера, а Куркин отвалил к бабенке на хазу.
— К Тамарке? — рявкнул.
— Не, — удивился моему предположению, — к Орлихе.
— Где живет? — отчаянно взвизгнул, понимая, что этот бесконечный лабиринт по простуженным улочкам и переулочкам слободки не закончится никогда.
— Так это, — неопределенно отмахнул рукой в ночь, — тама.
Я понял, что нужно действовать более решительно, чтобы вырваться из блокады. Ухватив за шиворот орущего приятеля, поволок к машине.
Скоро нам удалось поладить, особенно, когда ещё два вечнозеленых листа залетели в карман Долгоносика.
— А чего такой спех, Леха? Говорят, городские хочут нас подломить? А мы в огороды… запартизаним…
— Кому нужны, отпетая шайка? — огрызался, выкручивая руль. — Сами брызните из огородов, когда Соловей прилетит.
— И на птаху силок найдеца…
Старик Эзоп кусал бы локти, услышав нашу столь веселую болтовню. К его счастью, мы прибыли к дому, где, по утверждению моего спутника, проживала полюбовница Куркина.
Еще немного и моя голова пойдет кругом от этого бесконечного круговорота дерьма в зимней природе. Если и есть круги ада, то выглядят они именно так: полночь, фонарь, снег, пьяный лепет:
— Все, я тебя, Леха, не видал. А Куркин злой, ежели с бабы ссадить, и очередной случайный человечек, превращаясь в бестелесное, исчезает в поземке.
Черт знает что! Если эта ночь когда-нибудь закончится, пойду и поставлю свечку в церковь.
Открываю калитку. Дачный скромный домик с уютно освещенным восковым окошком. Пробегаю по двору, не обращая внимания на глухой лай пса из конуры. Вырываю дощатую дверь из петель и, проникнув сквозь прелый запах ветхих вещей, залетаю в теплую горенку, заставленную мастодонтными шкафами, столами, стульями и деревянной кроватью, схожей на танковый полигон.
Нет, это был не мой день, вернее, ночь. Мало того, что я сам болтался в проруби, скажем так, вечности, но и мешал другим культурно отдыхать. На танковом полигоне двое изображали в натуральном виде случку собак. Жирноватая тетка с мощным, как у трактора «Беларусь», задом, ляжками и отвисшими до пола животом и сиськами в азарте погони за счастьем повизгивала, точно породистая бульдожка. Это была Орлиха. Бр-р-р! На любителя.
Над ней трудился в поте лица и то, что ниже, юноша лет семнадцати. Они были так увлечены собой, что меня не приметили.
Зрелище было тоже на любителя. И не оно застолбило меня. Я узнал юнца — это был праправправнук Ивана Сусанина, который, как известно, плохо кончил. В смысле, в болотных топях родного края, погубив заодно и отряд наивных и доверчивых шляхтичей.
Малолетний защитник отечества попытался было последовать примеру старшего поколения. Неожиданно увидев меня, он так дернулся, будто хотел сгинуть в просторной воронке любимой, не понимающей, что происходит — кто это пытается в неё полностью десантироваться.
— Куркин!? — гаркнул я, окончательно ломая позицию № 1345, если считать по «Каме-сутре».
— Ааа! — исступленно взревела Орлиха от обиды за сломанную судьбу.
— Куркин!? — наступал, как армия.
Стыдливо затягивая себя одеяльцем, юноша признался, что он тот, кого я так искал весь зимний вечер. Судя по испуганному виду, меня не ждали увидеть в этот час полночный. И вообще увидеть. Живым.
Я принялся задавать вопросы по существу волнующего меня дела, да тут вмешалась мадам Орлиха, вспомнившая свои права и обязанности. Она так возмущалась, что пришлось забить кляп в хайло и повязать, как временно умалишенную. А, как известно, ничто так у нас не постоянно, как временное.
Когда проблема с сальной строптивицей, не получившей животного удовлетворения, была решена, возникла другая — Куркин попытался выпрыгнуть в окошко. В чем мама его родила. С перепугу посчитал, что на ветровские земли накатило знойное лето.
Его поведение было подозрительным. Я успокоил юного натуралиста ударом ноги в копчик; да, больно, а что делать? Не каждый праздник заканчивается оргазным фейерверком, случаются и непредвиденные сбои, как в расписании движения поездов.
Поначалу разговор не складывался, однако угроза лишиться самого главного мужского достоинства сделала моего собеседника бойким на язык. Выяснилось, что от Шмарко по мобильной связи был получен приказ: узнать и найти тех, кто пустил под откос БМВ с Джафаром и его командой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Грубые удары в дверь и вопли нарушили музейный покой дома телохранитель не хотел превращаться в пингвина. Неудивительно, что на столь отвратительные звуки явился ещё один хранитель тела и музейных раритетов. Он был приземист, что помогло Чеченцу отправить его в глубокий аут ударом рукоятки финки по плотному загривку. Потом такой же оздоровительный удар в лоб заслужил «пингвин» в китайском пуховике, неосмотрительно тиснувшийся в дверь. В таких случаях говорят, звезды брызнули из глаз, но это был лучик от фонаря, выпавшего из «пингвиньих» ласт. Фонарь мне самому пригодился — с его помощью обнаружил бельевую веревку и связал неудачников, как сиамских близнецов.
Никогда не посещал музеев, это печальный факт из моей короткой биографии, теперь же с лихвой наверстывал упущенное. Стены были облеплены оригинальными картинами, на полках стояли произведения прикладного искусства и фарфоровые безделушки. На полу лежали персидские ковры, по которым удобно было передвигаться не только тени, но и её человеку.
Владелец музея на дому дрых в глубоком кресле перед телевизионным экраном, где герои с торсами с азартом дубасили друг друга, как хозяйки тесто в кастрюле.
Господину Кутепову было лет сорок; трудное детство и такое же отрочество наложили отпечаток на его облик. Он был лысоват, мешковат, плюговат, что ничуть не мешало ему дружить со всеми, кто имел возможность влиять на ход исторического развития общества в отдельно взятом районе.
Он сладко посапывал. Так спит ребенок после веселого денечка, проведенного с друзьями. Будить было грешно ростовщика, а что делать? Пришлось взять на душу и этот грех, щелкнув безопасной плоскостью финки по медной лысинке.
Всхлипнув, заимодавец открыл глаза. Зашлепал ими, как дети по мелководью. Потом остановил взгляд на лезвии, отражающего ложный мир экрана.
— Ыыы, — потерял дар речи.
— Здорово, Кутя, — сказал я. — Не зарежу, если ответишь правду, и ничего кроме правды.
— А ты кто? — выплюнул вопрос.
— Я — Чеченец.
— Ааа, — с явным облегчением перевел дух. — Наслышан о твоих подвигах, поганец такой.
Не люблю, когда меня оскорбляют. Словом. Легким движением вырезал на пергаментном лбу врага вот такой полумесяц:). На вечную память. Подсвеченная экраном кровь, блёкая, залила лицо дурака-говоруна.
— Ааа! — заорал от боли и страха, подставляя ладони под капель. Гад-гад! На кого руку поднял?!
— Еще одно некрасивое слово и отрежу язык, — предупредил. — И то, что ниже.
— Я истекаю кровью, — жаловался, прикладывая подушечку к черепу. — Что за дела: сразу резать? Я — не полено. Можно же договориться, да?
Я был вынужден согласиться: Кутя — не полено, в следующий раз буду более приветлив.
— В следующий раз? — сполз по креслу, потеряв навсегда чувство юмора.
Я успокоил господина Кутепова как мог: если ответы будут правдивы, я мгновенно исчезну из его беспечальной жизни.
При этом в его интересах было бы замечательно, чтобы о наших ночных посиделках никто не узнал. Телохранители пребывают в депрессии, их можно уволить по статье о несоответствии своим служебным обязательствам.
— Да-да, молодой человек, — морщился ветровский нувориш. — Я отвечу на все вопросы, только вы не понимаете…
Я прервал его: понимаю все, лучше пусть припомнит сегодняшний праздничный обед в «Эcspress» с юным Сурковым. Там было ещё двое? Кто они? О чем говорили? Куда потом отправились?
Мой собеседник с облегчением вздыхает: Господи, он-то думал, и начинает изливать душу: в ресторане оказался по своим мелким коммерческим делам, Сурок женихался к Тамарке, известной давалке, и наклюкался до горизонтального состояния, плакаясь всем, что утром потерял пятьсот тысяч баксов на трассе; увезли его, недееспособного, друзья Куркин и Потемкин; его, Кутю, подбросили домой, а куда дальше троица сплавилась этого он не знает и знать не желает.
— А имя Джафар что-нибудь говорит?
— Джафар? Это наркота, я к этому ни-ни, — испуганно оглянулся на ночные окна.
— Джафар уже с Аллахом, — не выдержав, похвастался. — Не без моей помощи. Так что не бойся, Кутя.
— Али-бека тоже к Аллаху?
— А кто такой Али-бек?
— Это старший брат Джафара.
— Старший брат? — задумался. — Вот этого не знаю: улетел он или нет?
— Чеченец, — проникновенно проговорил мой новый знакомый. — Можешь заказывать панихиду по самому себе.
— Почему?
— Кровная месть. Если они знают, что ты Джафара…
— Война — ху… ня, главное — маневры, — ответил я. — Я на своей территории.
— Боюсь, что Али-бек и сорок его разбойников считают эту территорию тоже своей, — заметил Кутя.
. — Надо их переубедить в этом.
— Тогда мне остается пожелать удачи, Чеченец, — развел руками человек с окровавленным мусульманским знаком во лбу. — Жаль, что не поняли друг друга сразу. Вот что мне говорить любимой мамочке?
Я рассмеялся: смешные люди, сначала они молят, чтобы им сохранили жизнь, а после переживают, как будут выглядеть на светском фуршете.
Мы расстались друзьями, напоследок я получил дополнительную информацию, где можно быстро обнаружить троих загулявшихся приятелей.
Ночка выдалась веселой. Я чувствовал себя блохой, перепрыгивающей из одной промерзлой собачьей шкуры на другую.
И все только потому, что причудился странный сон. Если с Сурком ничего не случилось и он самым хамским образом находится в теплом овине, то ледяной промоины ему не миновать. Своими руками затолкаю туда, предварительно кастрировав за треп.
Путеводный свет холодной луны привел меня в тупик «Первомайский», здесь, в одном из развалюх, как утверждал ростовщик, находился притон бабушки Федоры, где у каждого страждущего была законная возможность назюзюкаться до красножопых дьяволят и нанюхаться до воздушных замков, из бойниц которых удобно улетать в небытие.
Чтобы не вспугнуть любителей эфирных полетов и вредных чертей, я оставил джип у магазинчика «Товары для дачников» и проковылял по глубокому снегу в тупичок.
Местный дом культуры имени бабы Федоры, обнаруживавшийся в кособокой хатке, просвечивался праздничными огоньками; оттуда слышались вопли, мат и здравницы в честь Рождества.
Появление Чеченца на празднике жизни осталось незамеченным. Дым стоял коромыслом. И в нем плавали призраки — кажется, моя мечта осуществилась: наконец угодил в царствие теней. Правда, некоторые блевали и мочились, как живые, что никак не меняло сути происходящего.
Как догадался, «слободская» братва низшего пошиба отдыхала после праведных трудов, чтобы в новом году с новыми силами продолжить битву за урожай в закрома родины, то есть в «общак».
Многие были знакомы по детству, когда мы бились до первой крови и не били лежачих. Теперь времена и законы изменились: враг упал, добей его или он выпустит из тебя кишки.
Мне удалось извлечь на мороз Долгоносика, с которым мы, помнится, дружили; у него был знаменитый на всю округу шнобель и по этой уважительной причине строптивый характер. Приятель брыкался в снежной вихре, не понимая, что от него требуют, затем, протрезвев, признал меня.
— Леха, сука такая, ты из меня пломбир ладишь?
— Ищу Сурка или Куркина, или Потемкина?
— Не так быстро? Кого ищешь?
Я повторил имена. Долгоносик повел простуженным клювом и сказал, что конфиденциальная информация нынче стоит деньжонок. Я тиснул ему в зубы зеленый хруст и он сообщил, что Сурка не видел лет сто, Потемыч пробегал мимо ещё вчера, а Куркин отвалил к бабенке на хазу.
— К Тамарке? — рявкнул.
— Не, — удивился моему предположению, — к Орлихе.
— Где живет? — отчаянно взвизгнул, понимая, что этот бесконечный лабиринт по простуженным улочкам и переулочкам слободки не закончится никогда.
— Так это, — неопределенно отмахнул рукой в ночь, — тама.
Я понял, что нужно действовать более решительно, чтобы вырваться из блокады. Ухватив за шиворот орущего приятеля, поволок к машине.
Скоро нам удалось поладить, особенно, когда ещё два вечнозеленых листа залетели в карман Долгоносика.
— А чего такой спех, Леха? Говорят, городские хочут нас подломить? А мы в огороды… запартизаним…
— Кому нужны, отпетая шайка? — огрызался, выкручивая руль. — Сами брызните из огородов, когда Соловей прилетит.
— И на птаху силок найдеца…
Старик Эзоп кусал бы локти, услышав нашу столь веселую болтовню. К его счастью, мы прибыли к дому, где, по утверждению моего спутника, проживала полюбовница Куркина.
Еще немного и моя голова пойдет кругом от этого бесконечного круговорота дерьма в зимней природе. Если и есть круги ада, то выглядят они именно так: полночь, фонарь, снег, пьяный лепет:
— Все, я тебя, Леха, не видал. А Куркин злой, ежели с бабы ссадить, и очередной случайный человечек, превращаясь в бестелесное, исчезает в поземке.
Черт знает что! Если эта ночь когда-нибудь закончится, пойду и поставлю свечку в церковь.
Открываю калитку. Дачный скромный домик с уютно освещенным восковым окошком. Пробегаю по двору, не обращая внимания на глухой лай пса из конуры. Вырываю дощатую дверь из петель и, проникнув сквозь прелый запах ветхих вещей, залетаю в теплую горенку, заставленную мастодонтными шкафами, столами, стульями и деревянной кроватью, схожей на танковый полигон.
Нет, это был не мой день, вернее, ночь. Мало того, что я сам болтался в проруби, скажем так, вечности, но и мешал другим культурно отдыхать. На танковом полигоне двое изображали в натуральном виде случку собак. Жирноватая тетка с мощным, как у трактора «Беларусь», задом, ляжками и отвисшими до пола животом и сиськами в азарте погони за счастьем повизгивала, точно породистая бульдожка. Это была Орлиха. Бр-р-р! На любителя.
Над ней трудился в поте лица и то, что ниже, юноша лет семнадцати. Они были так увлечены собой, что меня не приметили.
Зрелище было тоже на любителя. И не оно застолбило меня. Я узнал юнца — это был праправправнук Ивана Сусанина, который, как известно, плохо кончил. В смысле, в болотных топях родного края, погубив заодно и отряд наивных и доверчивых шляхтичей.
Малолетний защитник отечества попытался было последовать примеру старшего поколения. Неожиданно увидев меня, он так дернулся, будто хотел сгинуть в просторной воронке любимой, не понимающей, что происходит — кто это пытается в неё полностью десантироваться.
— Куркин!? — гаркнул я, окончательно ломая позицию № 1345, если считать по «Каме-сутре».
— Ааа! — исступленно взревела Орлиха от обиды за сломанную судьбу.
— Куркин!? — наступал, как армия.
Стыдливо затягивая себя одеяльцем, юноша признался, что он тот, кого я так искал весь зимний вечер. Судя по испуганному виду, меня не ждали увидеть в этот час полночный. И вообще увидеть. Живым.
Я принялся задавать вопросы по существу волнующего меня дела, да тут вмешалась мадам Орлиха, вспомнившая свои права и обязанности. Она так возмущалась, что пришлось забить кляп в хайло и повязать, как временно умалишенную. А, как известно, ничто так у нас не постоянно, как временное.
Когда проблема с сальной строптивицей, не получившей животного удовлетворения, была решена, возникла другая — Куркин попытался выпрыгнуть в окошко. В чем мама его родила. С перепугу посчитал, что на ветровские земли накатило знойное лето.
Его поведение было подозрительным. Я успокоил юного натуралиста ударом ноги в копчик; да, больно, а что делать? Не каждый праздник заканчивается оргазным фейерверком, случаются и непредвиденные сбои, как в расписании движения поездов.
Поначалу разговор не складывался, однако угроза лишиться самого главного мужского достоинства сделала моего собеседника бойким на язык. Выяснилось, что от Шмарко по мобильной связи был получен приказ: узнать и найти тех, кто пустил под откос БМВ с Джафаром и его командой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72