Разве эта власть большая, чем красота? Моя грация уже давно заслужила пальму первенства. Обратитесь к какому-нибудь другому, более тщеславному дереву.
Тогда повстречали деревья смоковницу.
— Что? Царствовать? Разве вам мало моей сладости? Зачем мне становиться царицей? Чтобы меня возненавидели все — от мала до велика? У меня нет слабости к деспотизму.
Так ходили и ходили деревья, и, наконец, пришли к кизилу. Стали его просить.
— Только этого мне не хватало! — вспылил тот. — Я не могу стать царем. У меня нет качеств, которые нужны царю. Но даже если вы меня и выберете, будет ли у меня власть? Я должен буду отчитываться перед вами. А завтра вам прийдет в голову выбрать другого царя… Что ж это за царствование, если у тебя нет силы и никто не трепещет перед тобой?.. Вот у животных — другое дело… Хе-хе!.. Там лев!.. И зачем вы только затеяли эту мышиную возню?
Деревья подумали, подумали и решили, что он прав — ни к чему им выбирать царя. У зверей есть царь, у людей — царек, а у деревьев его нет. И поэтому они не преследуют друг друга, не уничтожают, а мирно живут. И главное, умирают стоя.»
И почему я не родился в стране деревьев? Интересно, кем был бы?.. Дубком? Тополем? Аль ясенем?..
На этом мое одиночество было нарушено появлением Арсения и двух костоломов. В сравнении с ними упокоенные Кеша и Рома вспомнились мне древнегреческими философами на берегу Эдегейского моря. Я насторожился кажется, предстоит тяжелый разговор?
— Ну? — осклабился Арсений. — Как с памятью, дорогой товарищ?
— Не жалуюсь, — признался я.
— Тогда где дискетка?
— Меня уже спрашивали? Или я ошибаюсь?
— Не груби старшим… по званию, Чеченец, — пошутил. — Я к тебе всей доброй душой…
— И эти тоже… с доброй душой?
— Вот за них не отвечаю, — с сожалением цыкнул языком. — Живут своей содержательной жизнью. — На квадратных физиономиях костоломов отобразилось что-то на подобие улыбки. — Любители, кстати, антрекотов и анекдотов. Могу рассказать для затравки?
Я пожимаю плечами и слушаю анекдот про зайца, который зашел в вагон электрички и кричит, мол, кто хочет получить в морду?! Звери молчат. Еще раз спрашиваю, кто хочет в морду?! Опять молчание. Заяц в третий раз: Так кто хочет в морду, мать вашу так?! Волк: Ну я? Заяц: Иди в тамбур, там дают. Я уже получил.
Смешной анекдот. Он подействовал на меня самым странным образом — в отличии от зайчика, я почувствовал угрозу своей безопасности и решил нанести упреждающий удар тем, кто находился со мной в одном «тамбуре».
Убить меня не убьют, молниеносно решил я, а выступать в качестве обреченного антрекота?.. И успеваю нанести спецназовский удар армейской бутсой в пах «нового особиста»…
Последнее, что хорошо помню: его заячий взвизг, доставивший мне полное душевное удовольствие…
Дальнейшее уже не имело для Чеченца существенного значения. Тем более тень не может чувствовать боли. Как не может чувствовать боль тот, кто пришел дать людям свободу.
и поднимается из руин мечта о городе который здесь был о городе который здесь будет которого нет.
Сквозь полуденное жаркое марево я увидел пыльный восточный город. Он плыл в синеве теплого моря и вечности вместе со своими нищими глинобитными улочками, богатыми кварталами с плоскими крышами, выложенными цветной мозаикой, горлопанистыми базарами, остроконечными минаретами, золотыми куполами церквей…
Потом я увидел молодого человека. Он был покоен лицом и светел: на его плечах лежали легкие белые хламиды. И только тяжелые запыленные армейские бутсы с металлическими заклепками и рантом выдавали залетевшего на час небожителя из другого времени.
ХРАНИ, ГОСПОДИ, НАШИ ДУШИ

Этот длинный путь позади: он тянется целую вечность,
А этот длинный путь впереди — другая вечность.

Мои отцы-командиры учили никогда не терять присутствие духа. Тело предаст — дух никогда. И они были правы. Это я понял, когда после прогулки по Святой земле, обнаружил свое тело, подвешенным на дыбе.
Нельзя сказать, что испытывал удовольствие от полета в клетке: ломило вывернутые руки, швы на брюхе расходились, а тяжелые армейские бутсы пудовыми гирями…
А вот душа была спокойна и легкомысленна. Она плавала по огромному подземному бункеру облачком и поглядывала на телесный кокон с мирским сожалением, мол, что делать, Бог терпел и нам велел.
Дальний прожектор слепил глаза и я не знал, где находится Чеченец. Должно, размышлял где-нибудь в потемкам о смысле своей потаенной жизни?
Я не испытывал страха. Когда свободен дух, какой может быть страх? И перед кем? Все эти азиатские способы умерщвления доказывали, у затейников из общества спасения самих себя то ли клиняло мозговые извилины, то ли они настолько были слабы духом, что пытались это всячески скрыть. Таким вот оригинальным живодерским способом.
Затейники со стрелами не понимали: они смешны и бессильны в своем патологическом желании запугать вольного человека. Помимо всего, я был защищен… дискеткой, которую все мечтали найти. Где этот маленький пластмассовый кусочек с как бы металлической застежкой? Ни одна живая душа не знала о её местонахождении. Об этом мог ведать только тот, кто бегло переходил из мира света в мир теней. Имя ему было — Чеченец.
И пока он будет молчать, буду жить я. И пока буду жить я, будет существовать он. Как говорится, в этом житейском вопросе наши жизненные интересы полностью совпадают.
А то, что нас ждут трудные времена сомневаться не приходилось. Полет на дыбе покажется полетом на дельтаплане над крымскими ущельями и мелким морским заливом.
И я понимал господина Арсения: владеть несметными сокровищами и подыхать от голода. Да, ещё быть битым в родных стенах. Обидно.
Обидно и мне, что оказался поразительным обалдуем, так и не взявшего в толк, что смертельная игра переходит в свое логическое окончание. А это значит, тот, кто переставляет фигурки на поле жизни, жалеть их не будет.
Имеется две противоборствующие как бы группы: «Русь-ковер» и «Красная стрела». Они разные, как луна и солнце, но цель одна — вырвать из мира теней полезную для собственной жизнедеятельности информацию.
Думаю, отчим прекрасно понимал, что одновременная игра за две команды к добру не приведет и поэтому решился застраховаться. Не учел лишь нашего национального характера: мы сначала рубим сук, на котором сидим, а потому изумляемся, почему кувыркаемся вверх тормашками вниз.
И все бы хорошо, да в эту вполне гармоничную схему не подпадает одна из главных фигур — офицер по имени Вирджиния, она же моя первая и последняя любимая женщина.
По сути дела о ней ничего не знаю. Одно твердо знаю: она сладострастная баба и ей тоже нужна информация.
Не ради же спортивного интереса и азарта меня запустили в потустороннее пространство? Чтобы туда пробиться необходима соответствующая работа всех служб. Каких? И кто, всесильный, стоит за хрупкими, скажем так, плечами майора? Неизвестно.
А что, если самое первое её появление в городке Ветрово было не случайным? Работа в школе — прикрытие, на самом деле — выполнение специального задания родины.
Нас, доверчивых школяров, она привлекла легкостью и независимостью: говорила и делала, что хотела. Потом перезнакомилась со всеми нашими родителями. Да-да, так оно и было. С моей мамой — лучшая подружка, с отчимом — дружеские беседы под дачной луной и вытье соседских собак…
Тут я вздернулся на дыбе от воспоминаний: проклятье! Ведь однажды даже приревновал её к Лаптеву. На что Вирджиния, смеясь, сказала, что у неё с ним исключительно деловые контакты… Я тогда удивился про себя: какие могут быть контакты с торгашом?
Потом её видели в обществе директора ковровой фабрики имени «Розы Люксембург». Тоже деловые контакты? Или обсуждали поведение на уроках детишек: Саньки Серова и Лехи Иванова?
Как это не прискорбно осознавать, но, думаю, мы и вправду были лишь прикрытием для неких деяний симпатичной и общительной училки. Каких? Теперь начинаю понимать, что её странная привычка курить папиросину с марихуаной не была случайной. А эта подозрительная дачка, якобы Веркой снимаемая, куда мы однажды с Сашкой завалились без особого на то приглашения?
Нет, предупредили о своем появлении телефонным звоночком — и закатили через час. Вирджиния уже не работала в школе, а находилась, как выразилась, в творческом поиске — и как тому доказательство: на солнечной лужайке корячился мольберт с какой-то мазней.
Мы тогда были настолько одурманены образом прекрасной Дамы, что не задавали себе никаких вопросов. Или не хотели задавать их. Так проще было жить.
А дача вполне соответствовала образу «вольной живописце»: большой кирпичный дом со стеклянной верандой. Хозяйственная постройка, банька. Сад и огород. И над всем этим летний дурманящий сладковатый запах. Теперь понимаю — это был запах смерти. Там, на огородике, прорастали высокие и странные заросли — малахитовый лоскуток цветущей конопли.
Я бы не обратил внимания, да Сашка грозился побегать по конопле в чем мать родила. Зачем, удивился я. Дурашка, ответил мой друг, чтобы собрать пыльцу с голого тельца. И что потом? А потом заправиться в полет. В какой полет? Да, иди ты к черту, не выдержал Саня. Погоди-погоди, попридержал его, ты хочешь сказать, что Верка сигает по этим кустикам нагишом? Ну ты, Леха, совсем дурновой, рассмеялся, уходя от ответа. Совсем шуток не понимаешь, да?
Этот треп мог зародить в мою душу первые сомнения, да был настолько занят своими внутренними желудочными переживаниями, что вынес его за скобки. Меня больше волновала перспектива увидеть любимую женщину обнаженной. А где — это уже не имело никакого значения.
Она же, как понимаю, играла со мной. Я ей был нужен как сытой кошке голодная мышка. Варвара Павловна выполняла какую-то свою колдовскую миссию, а я был лишь одним из многих, кто помогал ей в этом.
— Привет, мальчики, — встретила нас на веранде. Была в атласом халатике, держала в тонких декадентских пальчиках сигарету. — Что случилось?
— Проездом, мадам, в святой город Иерусалим, — дурачился Санька и, наклонившись к её руке, чтобы поцеловать, неожиданно поймал сигарету губами и глубоко затянулся. — О! Какое щастья есть ещё на земле!
— Ах ты, плутишка, — засмеялась Верка. — Оказывается, вы за счастьем?..
— Не-не, — поспешил с уверениями Серов-младший. — Леха за витаминами, — и кивнул на яблоки, лежащие на старых выцветевших газетах. — Угощайся, дорогой друг, и не в чем себе не отказывай.
Яблоки были крупные, подрумяненные солнцем. Я выбрал несколько штук и отправился мыть на улицу. Там была колонка, оснащенная электромотором — я утопил кнопку и раздался подземный гул, и скоро из крана ударил тугой водный залп, окативший меня с головы до ног. Вместе с яблоками. Чертыхаясь, я разделся до плавок, кинул штаны и рубаху на пыльные кусты жасмина и, жуя фруктовый шар, побрел к мольберту.
С помощью грубых мазков на холсте абстракционистский пачкун пытался передать дыхание соседнего леса, край поля с перекошенным ржавым стожком и небесную пикантность. Я решил пошутить — взял кисточку и нарисовал вполне реальные две фигурки, лежащие под стогом душистого сена. Не трудно было догадаться, чем они там занимались.
Потом меня посетила вполне справедливая мысль: а чем там занимается мой друг Сашка, поэт и гаер, умеющий развлекать женщин своим золотым паркером в штанах. Пока я тут на лоне природы, понимаешь… И, натягивая на ходу одежду, ринулся в дом. Конечно, плохо подумал о товарище, да, как говорится, доверять-то доверяй, а любимую с шелковистой прорехой проверяй.
Они сидели в сумеречной комнате в сладковатом удушливом смоге и говорили о чем-то поэтическом, точнее, о каких-то травах. Тогда не обратил внимания на предмет беседы, теперь понимаю о какой травке была речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72