В «Эсspess» Куркин и Потемкин наткнулись на проспиртованного Сурка, который проплакался им о безвозвратных потерях на скоростной магистрали.
— И где этот мудак?
— Отвезли к дедам.
— Туда, где были?
— Да.
— Зачем?
— Сказали, чтобы привезли…
— Джафар дружил со Шмарко?
— У них бизнес, — передернул плечами. — Я не знаю… Честно…
— Собирайся, Сусанин, — сбросил его одежды.
— Куда?
Я не утрудил себя ответом. Чувствовал, что наконец цапнул за ниточку. Теперь не порвать бы её и не упустить.
Оказался прав: ходил близ да около, ведомый призрачными видениями. Но ситуация пока остается запутанной донельзя.
«Воры в законе» работают в одной связке с группировкой Али-бабы? А не был ли я использован в качестве идиота, руками которого они избавились от конкурента? Тогда будет понятна гибель и близких подручных отчима Грымзова и Литвяк. В эту схему подпадают и железнодорожные менты; они перестарались, выполняя заказ хозяев, за что и поплатились. Военизированная «Красная стрела» наказала их за смерть Алисы, разгромив передовой отряд врага на даче красного командарма Иванова.
Могу и заблуждаться: женщина — жертвоприношение, шваркнутое в огонь войны. А вся эта смертельная кутерьма происходит из-за дискеты, где таится некая сверхважная информация.
Возможно, Лаптев, предчувствуя скорую гибель, оставил потомкам послание, способное взорвать нынешний властный миропорядок?
Многое бы отдал, чтобы найти компакт-диск. Даже жизнь? Вот насчет этого не знаю. Не уверен. Однако то, что с каждым шагом приближаюсь к вратам преисподней, откуда смердит, как из общественного привокзального клозета, нет никакого сомнения.
… Веселенькая рождественская ночка продолжалась. Не ошибусь, предположив, что для кого-то она будет последней. Надеюсь, что не для меня.
Мысли о вечности посещали и голову моего пленника, сидящего кулем на переднем сидении. Срывающим голосом он указывал дорогу. Джип переваливался на проселочных ухабах — впереди угадывалась деревенька, где проживали «Ленин» и его друзья.
Какая встреча ждет впереди? Вожди всегда были экстремистам и необходимо приготовиться к любым неожиданностям. Вплоть до огнестрельного противоборства.
Нет, еду к ним с самыми сердечными пожеланиями за горячим самоварчиком задать всего несколько вопросов. И мы найдем общий язык, особенно, когда дедульки приметят лезвие финки у прыгающего туда-сюда кадыка внука.
Понимаю, что травмирую юношу, да выбирать не приходится: такие жестокие правила игры. Если их можно назвать правилами.
— Хочешь выжить, слушай меня, — предупредил внука, когда остановились за несколько домов от прибежища «вождей».
— Да-да.
— Я не один, — проверял АКМ. — За нами будет идти Чеченец, мой лучший друг.
— Чеченец? — не понял, оглядываясь.
Я засмеялся — ищи ветра в поле, и мы выбрались из теплой машины. Медленно начали перемещаться, продавливая ветер грудью.
«Вожди» вели экстренное заседание — сквозь плотные разводы мороза на окнах просачивался негасимый свет будущих радикальных преобразований.
Тихо открыв дверь в холодные сенцы, я и внучек продвинулись вперед. Конечно же, под моими ногами, как и в прошлый раз, рвануло еб… ное ведро с колодезной водой. Матерясь, я затолкнул молодого Сусанина в горницу первым.
Все мои предостережения оказались напрасны: на столе горел золотом медный самовар, искрились слюдяные сахарные головки, гнулись баранки, топали на водопой мраморные слоники, то есть все было без изменений, за одним маленьким исключением: два заседателя встретили нас с преступным равнодушием в остекленевших взорах. Пулевые отверстия 5,45 мм в стариковских телах и пятна крови на льняных рубахах полностью оправдывали их небрежность поведения.
Я снова не ошибся: эта веселенькая рождественская ночь сказалась для них конечной остановкой. Интересно, кто тот кондуктор, ссадивший столь грубо дедков с трамвая Жизни? У них ведь был надежный билет, дающий права бесплатного проезда?
Позабыв обо мне, внучек бросился к бездыханным телам. Я же проник в соседнюю комнатушку, откуда доносился странный и ритмичный стук. Заметил на тахте и полу следы крови, похожие на куски ржавчины. Открытые створки окна гуляли от порывов ветра.
Мной опять упущен шанс поприсутствовать в центре интересных событий. Оно и к лучшему. Потому, что сражаться с фантомами трудно.
Тот, кто поднял руку на «воров законе» либо до крайности силен, либо безумен. Кто? Али-бек и его разбойники? Краснострелочники? Или ещё кто-то? И где Сурок, из-за которого в аккурат я здесь нахожусь?
После того, как я успокоил внучка утверждением, что смерть дедулек была резва, как Орлиха в любовном угаре, мы осмотрели сарай и погреб. Поиски наши завершились удачей. Если то, что мы нашли, можно назвать так.
Я тиснулся в погреб и увидел в мертвящем свете лампочки кадушку, огромную и старую, в потеках рассола.
В кругу льда лежал темный вилок капусты. Это я так подумал, но, когда присмотрелся, понял — голова человека.
Сон в руку. Создавалось впечатление, что Суркова затолкали в бочку и заморозили, пытаясь привести в чувство.
Нет, это было не так: обезглавленное туловище горбатилось, кинутое в угол.
Я не испытывал никаких чувств, как естествоиспытатель, утвердивший себя в мысли, что эксперимент раньше или позже закончится именно так, а не иначе.
Возникает вопрос: почему моего юного друга уничтожили столь экзотическим способом? Для устрашения живых? И кто это сделал? Не удивлюсь, если это работенка янычар Али-бабы, ослепленного кровной местью.
Думаю, Чеченца уже ищут по Ветрово и его окрестностям. Скорее всего, Суркову предложили обмен: жизнь на информацию, и он поверил. А когда рассказал о наших приключениях на трассе, лишился головушки, как предмета, не представляющего никакой ценности для окружающего мира.
Остается только понять, что произошло потом? И где господин Шмарко? Не он ли махнул в окошко в горячечном желании спасти свою шкуру?
Не успел сделать шаг в нужном направлении, мгла снова укрывает путь. Необходимо во что бы то ни стало найти Шмарко. Живым или мертвым. Лучше обнаружить его в первом состоянии; трупы, повторюсь, угрюмы и молчаливы.
Я попытался узнать у внучка о местоположении «вора в законе», тщетно: Куркин был настолько опечален, что не мог сосредоточиться и ныл — он ничего не знает.
— Надо ехать, — сказал я, — если не хотим, чтобы на нас повесили дедков.
— Куда повесили?
— Сюда, — и сдавил юношескую шею, чтобы привести в чувство. — Им не помочь, а нам ещё пожить надо и не у параши.
Дедки продолжали смотреть на нашу суету с безразличием — остывали вместе с домом. Я удивился: внучек, почему глаза им не закрыл? Боюсь, признался тот. А жить не боишься, и протянул руки к лицам, ощутив на миг их погребной холод.
Эх, Сурок-Сурок! Его душа поймет и простит меня: разъезжать с обезглавленной и промерзлой куклой в багажнике не самая удачная затея. И я оставил куклу в погребе. Для диссертационных работ судмедэкспертов.
Пробившись к джипу, мы с юным Сусаниным загрузились и неспеша покатили в родной городок. Не торопились. Торопиться было некуда. Какая может быть гонка со смертью? А то, что костлявая, скрывающаяся за снежным саваном, поджидала одного из нас, сомневаться не приходилось.
Мечта идиота исполнилась — я проснулся в теплом овине, пропахшем овцами, молоком, коровьими лепехами и уверенностью, что наступающий день будет более удачным, чем тот, который сгинул, как путник на зимних ночных просторах.
Возвращаться домой и на дачу мне было не с руки — Али-бек ждал меня, как любовник ждет первого свидания.
Притомился, охотясь за призраками, и желания вступать в ближние бои с превосходящими силами неприятеля не возникало.
Переговорив с печальным внучком, отправились к его дружку Потемкину. Тот оказался малым понятливым и домовитым, не имеющий к роду царевых фаворитов никакого отношения из-за своей природной хлипкости, скуластости и конопатости.
Обо мне был наслышан, и поэтому хотел проявить самое сердечное радушие. Плач младенца в дому помешал это сделать немедленно. Я спросил про овин и получил подтверждение — он имеет место быть в хозяйстве. Туда и поспешили, за исключением младенца и супруги.
В сараюшке жили три овцы и корова. Мы нарушили аграрную идиллию: овечки затолкались, будто почувствовав волка, а пеструха шумно вздохнула и покосилась на нас большим солидоловым зрачком. Пока мы разбивали походный бивуак на духовитом сене, хозяин без лишних слов нациркал в цинковое ведерко молока.
В три часа ночи случился легкий ленч. С беседами по душам. Потемкин мгновенно уяснил возникшую неприятную для многих ситуацию и поинтересовался, чем он может помочь?
— Найти Шмарко, — сказал я. — И лучше живым.
— Поищем, — последовал неопределенный ответ.
Потом я уснул. Спал без сновидений, чутко, слушая дыхание животины и ветра. Затем на минуту сорвался в душистую сеном бездну, и очнулся от скрипа калитки и снега. В оконцо прорастало утро. Дыша на морозные узоры, я ощутил запах арбузных корок. Такой запах возникает от выпавшего за ночь снежка и предчувствия удачи.
И не ошибся — ранняя прогулка Потемкина по окрестностям дала результат. Меня ждали, но с одним условием — время разговора не больше пяти минут.
— Почему?
— Помирает Шмарко, — получил равнодушный ответ.
— Как это?
— Так, вчерась ж стрельнули, — сказал Потемкин. — И поморозился страшно.
Пришлось торопиться — госпожа удача грозила повернуться крутым бедром. Джип за ночь промерз, не машина — холодильная камеру. Плюхнувшись за руль, почувствовал себя пингвином на льдине.
Но, думаю, находился в более благоприятном состоянии, чем «вор в законе». Что произошло прошлой ночью в деревеньке? Узнаю ли? Зачем врать тому, кто готов предстать перед своим Создателем?
Мы выехали из дремавшей слободки на трассу. Утренний холодный диск солнца, мелькающий в черных деревьях, где ещё путалась ночь, напоминал колесико лимона, которое плавало в стакане чая, оставленного с вечера. Поля и небесная сфера сливались в единое целое, насыщенное свободным дыханием зимы.
Наша поездка была недолга, завернули на проселочную дорогу и пробились к новой деревеньке, тонущей корабликами домиков в снежных заносах.
Я полагался, что молва о бездыханности Шмарко преувеличена. И с этим мнением заступил в неказистый домик, скрипящий от дряхлости. Запах лекарств, крови и боли напомнил мне военный госпиталь в Ханкале.
На высокой койке со стальными набалдашниками лежал вор в законе, трудно узнаваемый из-за муки на лице. Дышал тяжело и порывисто. Сельский коновал наблюдал за пациентом. В углу сидела старушка в платочке и жевала пряник.
— Пять минут, — предупредил дедок-коновал, делая инъекцию умирающему. — Очень плох-с: почки, печень… И поморозился, бедолажный.
— Комара-то тридцать семь попов хоронили, три дня в колокола все звонили… — вдруг прошамкала старушка. — Отходит душа, так налейте нам вина…
Дедок в досаде отмахнулся на нее, а я увидел, как разлепились веки мертвеца, и плавающие во впадинах глазниц протухшие зрачки просветлели.
— Чеченец, — просипел, — ты ещё живой, братан?
— Живой.
— А я уже нет.
— Кто?
— Не знаю, — напряженно дышал. — Может… бобики… в масках были… Кто-то чужой… Как ниндьзя…
— Али-бек?
— Не… мы дружим… дружили…
— А Сурка сдали зачем?
— Джафара… замочили… Зачем?
— На войне как на войне, — ответил. — Как Али-бека найти?
— Он тебя сам… — попытался улыбнуться. — Ты, Чеченец, даже больше труп, чем я.
— Меня подставили с Лаптевым?
— Чуток, — на губах лопнул кровавый волдырь.
— Как это «чуток»? — не понял.
— Это к Хозяину, — сделал движение рукой к тумбочке. — От Шмарко, скажешь, от дубаря… Сдох, скажи, и ничего не нашел… Чужие, скажи, ходют…
Я увидел на тряпичной салфетке листок в клетку из школьной тетрадки, на ней — каракули цифр телефона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72