Черепахи безголосы и у них нет зубов, а один клюв, которым они отрывают кусочки зелени.
Вот и некоторая категория однозубых бичей напоминала Сергею Яковлевичу безобидных черепах, которые поклюют объедков, а если посягают на их тело, то такой бич сжимает голову в плечи, словно в панцирь, подгибает ноги и руки и ждет, когда опасность его минует.
Но такая категория очень малочисленная. В основном, бич может быть немотивированно зол и даже агрессивен. "Бич - это не востребованный воин", - так осознал Сергей Яковлевич, которого теперь звали просто - Серый.
На протяжении тысячелетий народы сбивались в стаи и шли мутузить другие народы. Воины имели одну цель - завоевать и ограбить. Для них даже выживание не было целью. Обложили город и если не штурмовали, то брали измором, а потом грабили. А при штурме каждый воин становился просто голой страстью, устремляющейся на встречу смерти или сеющей смерть.
Не нужно было ходить на работу, чего-то высчитывать, решать какие-то ничтожные проблемы, заводящие в тупик, чувствовать себя беспомощным и ненужным, давить в себе инстинкты, превращаясь в толстую бочку-хим.завод по переработке пищи. Воины погибали молодыми, сильными, полными энергии и жизнелюбия. Оставшиеся оплодотворяли женщин, и те поставляли новую жизнелюбивую плоть, и вновь образовывались стая, войско, орда. И вновь молодые воины шли в битву, пускали стрелы, рубили саблями уши, руки и черепа и, забрызганные густой кровью, оказывались мертвыми или насилующими свою законную добычу.
И Серый уже понимал, что не только бичи, но и горькие пьяницы, алкоголики, да и многие иные меланхолические трезвенники - это просто несостоявшиеся воины или точнее - ходячие тени-призраки не погибших воинов. Многие из них должны были погибнуть, но это не случилось, и они пережили свою судьбу, свое предназначение и ходят живыми трупами по земле, нося в себе безотчетную злобу или невыразимую тоску.
Цитрус на такие суждения ударяющегося в философию Серого реагировал болезненно:
- Может, я и черепаха и живой труп, но и все, кто наплаву, - дерьмо вонючее.
Цитрус уважал себя. Тем более, что у него была тайная надежда "пароль - кодовое выражение", которое ему было дадено во время встречи с "нечто".
Он никогда не забывал, что он был летчиком, и как бы продолжал летать при любых перемещениях по Москве. "От винта", "есть контакт", "пошел отрыв", "торможение", "выпустили шасси", "идем заданным курсом" и прочие словосочетания выскакивали из него постоянно..
Уже три месяца Дыба жил в "шкуре бича". Цитрус привез ему паспорт - на удивление почти новенький и с физиономией, подходящей под данные Сергея Яковлевича, который, впрочем, зарос и покрылся щетиной, но скоро уже не брезговал собственными задубевшими руками и пропахшей потом и дымом одеждой.
Уже дважды их задерживали и, продержав по несколько часов в камере, выпускали. Каждый день они пили водку. Собственно, это и была основная ежедневная цель Цитруса - добыть водку. Способов было множество - от работ на разгрузках-погрузках до сдачи бутылок и элементарного попрошайничества.
Серый жил в плаще и днем и ночью. Плащ скрывал его все ещё крепкое тело, откормленное, как говорил Цитрус, на сиротских харчах. Водку Цитрус называл "горючим для полетов" или "авиатопливом" и относился к ней, как к самой дорогой ценности. И когда однажды Дыба по неловкости разбил бутылку, Цитрус три дня с ним не разговаривал, хотя ему тут же была куплена на заначку новая бутылка. Все мог забыть при пробуждении Цитрус, но всегда помнил, сколько осталось не допито. Пил он исключительно водку, пиво считал мочой и выпивал ровно полбутылки, а потом стекленел, но передвигался, иногда, видимо, засыпая на ходу. Проходило часа два, и он мог начать заново. На ежедневную заправку "топливом" у них уходило по две-три, а то и четыре бутылки в день. Через месяц такого рациона и Дыба уже не мог не заправляться. Сначала ему необходимо было постоянно снимать напряжение от такой непривычной стрессовой жизни. Проснувшись в своем логове, на голом матрасе, на чердаке давно заброшенного детского сада, он вначале не понимал, где находится, и первой мыслью было - идти в ванную. Но, всмотревшись в паутину между балками, он с ужасом постигал свое положение и говорил себе - "Нужно вылазить из этого дерьма!" Потом пробуждался Цитрус и, отплевываясь и кашляя, говорил, что пора выходить на взлетную полосу, доставал заначку и отмечал - сколько нужно выпить. После первых глотков на голодный желудок горючее делало свое дело, и они взлетали. Мир приобретал вполне сносные черты, и вся эта борьба за существование вновь казалась острым рисковым приключением.
А спустя месяц Серый ударился в философствование - и открыл для себя мировоззрение воина. Водка теперь помогала ему концентрироваться на этой новой для него теме, и Цитрус только и слушал умозаключения новоявленного "мыслителя", как он стал поддразнивать Дыбу.
Постепенно Цитрус стал главенствовать в их отношениях. Во-первых, у него был ни чем не заменимый опыт бродяжничества, во-вторых, он до сих пор считал себя командиром лайнера и поэтому видел в своем компаньоне не то радиста, не то временного пассажира, но даже не второго пилота или бортпроводника. Когда они встречали старых знакомых Цитруса, то он либо представлял его Серым, либо вообще никак не представлял, но своими указаниями всегда демонстрировал, что он старший. Дыба сначала злился, а потом понял, что так и ему удобнее - не нужно думать о завтрашнем дне и о предстоящих маршрутах. Да и Цитрусу Серый был очень выгоден. Его теперь уже никто не бил, потому что хоть Дыба и выглядел бичом, но было в его лице и глазах что-то, что не позволяло всяческим "отморозкам" вступать с ним в серьезный конфликт. И потом он всегда доставлял пьяного Цитруса в безопасное место и давал ему проспаться, а сам тем временем сидел рядом, погруженный в свои философствования.
Однажды Цитрус решил отблагодарить Серого за очередное заступничество перед бригадиром шайки бичей с Ярославского вокзала. Им в этот день чуть обоим не перепало за то, что Цитрус взялся попрошайничать у пассажиров электричек.
Они купили две бутылки, и Цитрус сказал:
- Пошли, двинулись-продвинулись, в гости.
- Какие гости? К кому?
- Есть тут у меня одна знакомая стюардесса, давно я у неё не делал посадки, но она моя должница.
Он привел её к старому, довоенных времен дому, на втором этаже позвонил. Это была коммунальная квартира, и знакомая Цитруса занимала большую комнату с балконом. Она оказалась женщиной лет тридцати пяти миловидной, фигуристой, но, видимо, хорошо выпивающей. На удивление оробевшему Дыбе она приняла их радушно и даже обижалась, что Цитрус забыл о ней.
- Ты, Палыч, совсем озверел, у тебя совести нет. Я уж думала - тебя закопали. Почему меня забыл?
- Да тут, двинулись-раздвинулись, все дела, да погода нелетная.
- Какие у тебя дела. Женился, что ли?
- Ну ладно тебе, Лариса. Я к тебе коллегу привел познакомиться.
Увидев водку, Лариса ушла жарить картошку. Жила она бедно, но не грязно. У неё имелся японский телевизор, но вся остальная мебель могла справить пятидесятилетний юбилей.
- Ну, как тебе она? - деловито спросил Цитрус.
- Баба как баба.
- Вот и хорошо, сделаешь промежуточную посадку.
- Ты что? Сватаешь меня, что ли?
- Ты уже два месяца без бабы. Моя пипетка многого не просит, а ты мужчина в соку, тебе, двинулись-передвинулись, о здоровье нужно подумать.
Дыба не нашелся, что ответить, а только расхохотался. Но когда выпили, поговорили о том о сем, Цитрус напрямик спросил захмелевшую Ларису:
- Угодишь Серому, чисто для меня?
- Ты же знаешь, тебе я отказать не могу.
- Да что вы, ей-богу! - изумился Сергей Яковлевич.
- Ну тогда я последнюю выпью и пойду, у меня ещё дело неотложное.
- Когда появишься-то?
- Вот годовщина будет, вместе съездим, помянем, - и на прощанье Серому: - Ты тут смотри, в грязь лицом не ударь.
- Да вместе пойдем!
- Сиди, тебе сказали, не подводи экипаж!
Он ушел. Она вернулась в комнату.
- Вот так всегда - придет, три стопки выпьет и бежит.
- А кого Вы поминать собрались?
- Да сына моего с мужем. Палыч, когда мой Антошка совсем маленький был, всю свою зарплату полгода на лекарства отдавал, хотя у самого семья была. Спас он тогда Антошку, а потом и меня спас, когда мои в доме сгорели. И вот эту комнату купил мне. Давно это было. И ничего хорошего из меня не вышло. Что, совсем он дошел? Мне говорит, что сторожем работает, что дом у него.
- Да нет, все правильно. Выпивает разве лишнее.
- Да ладно, итак, все понятно. Пойдем, я тебе ванну налила.
- Да пойду я. Чего он тут жеребятину устроил...
- Все нормально. Посидим, поговорим, выспишься, а завтра на волю побежишь.
И Дыба соблазнился горячей ванной и мягкой чистой постелью. Он совсем смирился, когда она вошла в ванну и стала тереть его мочалкой, смывая грязь и пот кочевой жизни.
- А ты мужик красивый, - сказала она, когда он прошмыгнул в её комнату, опасаясь соседей. - Тебя теперь и не узнать. Чего запустил себя так?
- Обстоятельства подвели.
Они говорили-выпивали, и ему было хорошо с ней, казалось - что ещё нужно - крыша над головой и обычная жизнь с понимающей тебя женщиной. Сергей Яковлевич расслабился, в душе он, конечно, понимал, что все эти желания кратковременны, что он уже запутан в сетях предопределенного ему жребия, и сети эти сжимают его все крепче, словно кто-то пытается выжать из него некий неведомый ему смысл.
Потом она взялась стелить постель, явно рассчитанную на двоих, и он, глядя, как она это делает, совсем умиротворился и расчувствовался - давно он не соприкасался с простым домашним ощущением жизни. Разве что в далеком детстве, когда это делала мать или в молодые годы жизни с первой женой...
Она сказала:
- Ложись, - и вышла.
Он забрался под сладкое одеяло на сладкие простыни - и постель казалась ему раем, а, когда она легла рядом и прижалась к нему, он словно нырнул в глубокий родник мягкой и теплой нежности, и чувство огромной наполненности захлестнуло его утомленный разум...
В эту ночь им не удалось сомкнуть глаз. Зато спали они днем до двух часов.
- Придешь? - спросила она, когда он, посмотрев на часы, заторопился.
Он хотел сказать "да", но вспомнил - кто он сейчас есть.
- Не знаю.
Она отвернулась к стенке, и он ушел.
Выходя из подъезда, он почувствовал себя словно не в своей шкуре.
Ну конечно, он был чист и выбрит, Лариса привела в порядок его плащ и выстирала и высушила одежду. "Когда только она это сделала?"
Он зашел в подворотню и собрал в ладони пыль от штукатурки, помазал ею плащ, а кусочек от угля растер в ладонях.
На чердаке Цитруса не было, но скоро он пришел с бутылкой - уже хорошо накаченный.
Они выпили, и Цитрус съехидничал:
- У тебя рожа, как у киллера, ты случайно кого-нибудь не убивал?
- Заткнись! - впервые не удержался Дыба и добавил: - ты сам меня к ней привел.
- Больше туда никогда не ходи! Иначе я тебя приземлю на кладбище.
Больше они об этом не говорили.
Наступил октябрь, а они никак не могли найти подходящее теплое место. Две недели им удалось перекантоваться в кочегарке, но потом оттуда попросили. Вокзалы, бесхозные подвалы, чердаки домов с трубами отопления, жилые подъезды - где только они не находили пристанище на ночь, пока однажды им не подвернулся случай. Недалеко от станции "Яуза" они нашли бесхозную землянку-погреб. Таких здесь было несколько, в них хранили зимой картошку жители близлежащих многоэтажных домов. Здесь оказалась даже буржуйка. Соорудили два топчана и со стройки натаскали досок. Утеплились, как могли, приобрели замок, а хозяева остальных погребов надавали - кто матрас, кто одеяло, кто посуду, поставив условие присматривать за своими картофельными хранилищами и гаражами.
- Здесь у нас два года жили двое, старожилы, мы их не трогали, да вот куда-то пропали, - сообщили им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34