- Но ты же остался в самолете?
- Вот именно! Я никак не мог понять этот эффект. Из самолета я наблюдал только этот желтый свет - густой такой, вязкий, а потом вдруг все исчезло, и я очутился... в городе.
Цитрус замолчал и, казалось, что-то вспоминал.
- В каком городе?
- Да подожди ты! Я вот все не могу ухватить то состояние, чтобы передать его на словах. Город был одно мгновение, а потом началось совершенно другое. Я словно примерял на себя одежды. И меня бросало из одного предмета в другой, из одного растения в другое, из одного тела в другое... Я метался, как футбольный мяч. Ну как же тебе сказать? Я, двинулись-продвинулись, был то камнем, то бутылкой, то травинкой, то жуком каким-то, то каким-то китайцем, то медведем...
- Что-то тебя трясет, давай я подброшу дровишек?
- Ну подбрось, а я глотну все-таки...
Цитрус рассказывал ещё долго, но все время сбивался, когда пытался объяснить свои ощущения, пережитые в оболочке какого-либо предмета или существа. Ему не хватало слов.
- Мое видение то расширялось до беспредельности, то сужалось в темную точку. И каждый раз вокруг меня был другой мир. Потом - бах! - и оказываюсь кирпичом. И я знаю, что я кирпич, вот что удивительно! Потом меня словно кто-то берет за шиворот, и молниеносно я оказываюсь рыбой... Ну да ладно, перевел дыхание Цитрус, - теперь о главном.
И Дыба узнал, что после всех этих перевоплощений, командир лайнера оказался стоящим на поверхности своего же самолета, застывшего в желтом светящемся облаке. И к нему подошел человек.
- Я знаю, что ты сейчас думаешь, - Цитрус ядовито рассмеялся, - что я допился, что у меня крыша поехала. Да, поехала. А тогда я почему-то ничего не боялся и ничему не удивлялся. Я даже сразу узнал его, хотя никогда не видел. И знаешь, кто это был? - Михаил Юрьевич Лермонтов.
Тут Дыба не выдержал, захохотал.
- А при чем здесь Лермонтов?
- Дурак ты, Серый! Я всегда знал, что ты дурак, что в мозгах у тебя одни плавуны и топляки.
- Да ладно, Палыч, согласись - ты рассказываешь такое, чему нет доказательств.
- И не будет - для тебя, а мне - зачем доказательства? А потом, сволочь, ты что, забыл, как видел себя воином, как ты мне пересказывал о битвах? Я над тобой, что, смеялся?
И Дыба мигом все вспомнил.
- Извини, просто я подумал - сейчас появится нечто инопланетное... Извини.
- Да ладно, двинулись-задвинулись, я понимаю, с такой историей только в психушке сидеть. Самое-то интересное, я его сразу узнал - кто он. Он-то мне не представлялся, хотя одет по современному и лет сорок ему на вид.
Дыба опять не выдержал:
- Ему, кажется, двадцати восьми не было...
- Да знаю я, потом все его стихи перечитал. Ты слушай, балда! Я ведь не только с ним говорил. Он чуть повернется или голову поднимет - уже другой человек. И я, опять же, знаю кто это - либо известный мне, либо нет, но имя знаю, даже если не русский. Но поверь, все очень значительные личности...
Далее Сергею Яковлевичу был коротко поведан разговор с многоликим собеседником. Выходило так, что Цитрусу была назначена некая миссия и дан код-шифр, а проще - ключевое слово, услышав которое, Эдуард Павлович Комаров должен был начинать действовать.
- Последний опять был Лермонтовым. Я его спросил: "А почему я был выбран из всего самолета? А он засмеялся: "Фамилия у вас подходящая." Я думал, что он имеет ввиду какаю-то связь с погибшим космонавтом Комаровым. "Нет, - говорит, - ты теперь настоящий комар, тебе теперь земное бессмертие обеспечено, ты же этого желал." И я вспомнил! Еще подростком я сочинял, как хорошо бы было не умирать, а просто переходить из одного тела в другое. Я даже какой-то трактат пытался написать. А потом забыл, стал взрослым...
- Перемещение души - это у индусов что ли?
- Да, балда.
- Ну и... Чего замолчал? Что дальше-то? Какой код тебе дали и что ты должен сделать?
- Ты понимаешь, я прожил миллионы лет! После того полета у меня даже лицо сморщилось, а было такое кругленькое...
- Да ну тебя! Не хочешь говорить, не говори.
- Почему же, скажу. Подожди пока. Я тогда еле самолет посадил, руки не слушаются, дрожат. Я-то все помнил, а экипаж мой и пассажиры - ни черта! Как будто не было ни облака, ни темноты, ни каких зависаний. Естественно, я подумал, что схожу с ума. Я так и думал, пока тебя не встретил, пока ты мне про себя все не рассказал.
В этот момент Дыба делал глоток из бутылки да так поперхнулся и закашлял, что чуть не задохнулся.
- Я? тебе?.. про себя?... все?
- Ты забыл, я знаю. Ты тогда напился. Да и ничего удивительного, человек не может долго таскать в себе пережитое, хоть дереву, хоть воздуху, да проговорится. А пьяный - тем более. Самый тайный преступник или маньяк будет ходить-шептать-исповедоваться о своих делах, а воздух - это же целый океан, полный жизней. Вот и я тебе рассказал...
- Да что ты мне рассказал! - Этот бичара давно знал о нем и молчал. Что у тебя за миссия? Что у тебя за шифр-код."
- Вспомнить и захотеть, - спокойно сказал Цитрус, и Сергею Яковлевичу почудилось, что лицо у Цитруса стало иным, что это и не Цитрус вовсе, а кто-то, кого он совсем не знает и кого никогда не видел. Слова Цитруса его оглушили, хотя он внутренне и приготовился к чему-то подобному и, может быть, даже уже и знал, что услышит именно эти слова, но услышав, он не сумел подавить в себе страх - неподвластный и безжалостный страх перед неведомым, перед этой бездонной загадкой жизни...
- Это я тебе проболтался! - закричал он, - это я тебе рассказал про бумаги! Чего ты разыгрываешь черта? Ну, признавайся!
Он схватил Цитруса и тряс его, не помня себя.
- Ну вот, двинулись... - ели прохрипел Цитрус, - ты меня и продвинулся порешить...
И Серый отпустил его, отдышался и виновато сказал:
- Устал я от этих загадок, словно в паутине какой-то...
- Привыкай, - и в руке у Цитруса появился нож.
- Ты чего? - попятился Дыба.
- Пойди сюда! - как-то торжественно выпрямился и объявил командир.
Дыба помнил этот нож, Цитрус всегда за ним ухаживал и отточил до совершенства.
- Не боись, дай руку!
И неожиданно сам резанул себе по левой руке. Кровь проявилась на белой сморщенной коже. Словно во сне, и на своей руке Дыба увидел кровь. Цитрус соединил порезы, подержал и удовлетворенно сказал:
- Вот я и начал действовать. А теперь иди. Когда нужно будет, я сам приду.
- Палыч...
- Иди, ты теперь тоже земной бессмертный.
- Палыч, но я же...
- Иди! - и Цитрус вытолкал его из жилища, - привет Ларисе.
Было совсем темно. Он брел к платформе, снег хрустел, небо было звездным, а он ничего не соображал. Он двигался вперед, и не знал куда, и не желал вперед. Ему вдруг остро захотелось вернуться в то состояние, которым он жил с Цитрусом. И он понял, что прежнего Дыбы нет, что он только что окончательно умер. А новый, неизвестный Сергей Яковлевич, ещё не оформился, да и оформится ли? Будь на его месте другой, он бы все пережитое и услышанное назвал городом Туфтой и переулком Соли-Башки. Но Сергей Яковлевич не то, чтобы верил, он наверняка знал, что Цитрус не врет, разве что многое не договаривает...
Он сидел в вагоне и смотрел на бомжа, что притулился у окна. Этот человек был предельно жалок - с замусоленными целофановыми пакетиками, содержимое коих составляло, по-видимому, все его имущество, с неизменными вспухшими синяками под глазами, выражающими никому ненужный мирок больного животного, с руками, покрытыми несмываемой каростой... Дыба отвернулся. В оконном отражении он увидел свое лицо. "Господи! Зачем я так запутался, господи?!"
- Ну что, бригадир, со свиданьицем, что ли? - шепнул ему знакомый голос.
Это был Вадим. В вагоне сидело человек десять и Дыба сразу попытался определить - нет ли ещё кого с Вадимом?
- Привет, - тихо ответил, не глядя в глаза.
Вадим сел напротив и не сводил глаз, непонятно - радуясь или злорадствуя.
- Ты здорово изменился, Сергей Яковлевич. Смотрю и не узнаю - не ты думаю. Говорить будешь?
- Да о чем, Вадим?
- Ну, спроси обо мне.
- Как ты?
- Я - вот! - и Вадим показал правую руку, на ней не хватало двух пальцев, и кожа на обрубках была нежно-розовая. - Кусачками отстегнули.
- Что так? - опустил голову Дыба.
- Инвалид я теперь, - с удовольствием проговорил Вадим, - почкам тоже хана. Память о тебе, золотом. Тебя же до сих пор ищут, наших всех изуродовали.
- Кто?
- У тебя хотел спросить, до сих пор не знаю - кто и за что. Один вопрос задавали: где ты можешь прятаться? А ты вот спокойно в электричках разъезжаешь, со вполне законопослушной физиономией.
- Ты что, сдать меня хочешь?
Вадим сплюнул, поиграл желваками, глаза его неприятно сузились.
- Они пальцы оттяпали, а я им тебя сдавать буду. Нет, Сергей Яковлевич, отошел я. И от злости на тебя и от дел наших, что ты мне в наследство оставил. Наши ребята после всех этих дел, - он снова показал обрубки, - разбежались. Я теперь мирным бизнесом на хлеб зарабатываю. Ты-то не больно дал заработать, за собой все утащил.
- Сам все потерял.
- Так уж и все! Небось, заначки-то делал!
- За границей заначки, на сметах, о которых все знают.
- Может и так, - хмыкнул Вадим, - ты вот что скажи - как оно ощущение - из князя да в грязь?
- Приятно, - улыбнулся Дыба.
- И мне приятно, а то я думал - сидишь на теплых островах да над нами ухохатываешься.
- Если бы...
- Вадим! - позвал женский голос.
- Иду! - отозвался он. - Это жена с дочкой. Старого знакомого, говорю, встретил... Что я хотел тебе сказать, та сволота, что нас пытала, просто наемники-беспредельщики, отморозки, а вот среди них были двое, очень культурные, крови боялись... Так вот, слышал я один разговор и понял, что из-за рубежа идет интерес к тебе. Намотай на ус, может пригодится.
- Вадим!
- Да иду! Ну, прощай, бригадир, больше уж точно не увидимся, если, конечно, на опознание не позовут.
- Спасибо тебе за все, - протянул руку Сергей Яковлевич.
И тут же получил резкий сильный удар в живот - задохнулся, скорчился.
- А это тебе - мое пожалуйста, - услышал.
А когда боль отпустила, и поднял голову - в вагоне уже не было ни Вадима, ни жены с дочкой. Только бомж смотрел прямо перед собой пустыми сонными глазами. Электричка подходила к Ярославскому вокзалу.
Глава девятая, повествующая о беседах
с дядей Осей, о знакомстве Афанасия
с модельером-моделистом-инспектором
Игорешей, о пьяном запое и об утомившей
всех российской болезни.
Жить в Переделкино не так уж скверно, а скорее даже - очень приятно. Особенно это известно тем, кто ещё при коммунистах отвоевал здесь кусочек престижной земли. Тысячи шустрых писателей поумерали, а их дачи каким-то чудом перешли к их праздным родственникам. Живого классика сегодня здесь редко встретишь, а завтра днем с огнем не найдешь.
- Недавно заходила в московский Союз писателей, так там стенд со списком писателей умерших за год - длиннющий, аж почему-то страшно стало, рассказывала Ольга.
Она и Афанасий сидели, пили чай и перебирали имена знаменитостей, что ещё существовали по соседству. А так как Афанасий имел дело со странными бумагами, то его стали интересовать писатели, а с некоторыми из них он даже познакомился у Сиплярского, к которому иногда захаживал. Вернее, даже не к нему, а к дяде Осе - всезнающему и всепомнящему старику.
С Ольгой они остались вдвоем и прожили вместе уже полтора месяца. Ирина с детьми обосновалась в Москве, в новой квартире, и была страшно довольна. Она беспрерывно что-то покупала, делала ремонты и строила планы. Дети ходили в частную школу. И Афанасий в общем и целом был спокоен и доволен создавшейся ситуацией, если бы...
Ему приходилось крутиться между тремя женщинами, и ни с одной из них он не мог порвать отношений. Сначала ему было гнусно, и он увиливал от свиданий, но потом он как-то не то, чтобы смирился, а просто перестал болезненно терзаться, решив, что тем самым приносит жертву ради своих бумажных опытов. Это звучит цинично, но в жизни всякое бывает, и в конце-концов - все люди разные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34