…»
Бакланов ставит бутылку на стол, говорит:
- Ты ведь не веришь, что я тебя пригласил сюда по чистой дружбе. А зря! Имей в виду - идет большая игра, очень большая! Но в этой игре такие пешки, как мы с тобой, летят в первую очередь…
За стеной прозвучал новый пышный тост за папу Сулико, который воспитал такого замечательно-талантливого сына…
Бакланов поморщился:
- Ты видишь, что делается! Народ привык воровать! В одном грузинском фильме какой-то человек прямо говорит своему соседу: «На что ты живешь? У тебя на заводе, кроме сжатого воздуха, ведь украсть нечего!» И хоть ты их три миллиона посади - не поможет. Потому что рыба гниет с головы. Теперь ты видишь, за какую ты команду играешь? Брежнев каждые два месяца пускает слух, что он вот-вот умрет, еле дышит, и никто его не трогает, все ждут… годами! А тем временем это правящее семейство создало в стране огромную левую индустрию, нечто вроде второго нэпа. Всякое жулье в неделю по сто тысяч зарабатывает, а мы с тобой из-за этого дерьма стали почти врагами. А нам объединиться надо, старик, объединиться и оздоровить страну. Чтоб у власти были люди с чистыми руками…
- Руками или кулаками? - спросил я.
Бакланов замер, и его рука с шашлыком застыла в воздухе.
- Что ты имеешь в виду? - спросил он.
- Коля, - сказал я. - Если у вас все так чисто, почему ты меня боишься?
- С чего ты взял?
- Очень просто. Второй раз уговариваешь меня выйти из этого дела. В субботу приставили ко мне открытую слежку и прослушиваете телефон. А сейчас меня даже по радио нашел…
Он положил шашлык на тарелку, вытер салфеткой руки и произнес:
- Ладно. Ты по-человечески не понимаешь. Тогда я тебе так скажу: ты нам еще не мешаешь, но скоро начнешь мешать. Потому что ты - как танк, прешь напролом, тебя только снарядом можно остановить. Прямым попаданием.
Мы смотрели друг другу в глаза, и это была затяжная пауза.
- Коля, - спросил я, - насчет прямого попадания - это что? Предупреждение?
- С ума сошел! Это я в переносном смысле! - воскликнул он с чрезмерной пылкостью и тут же спрятал глаза, взялся за шашлык. - Просто я тебя как друг прошу в последний раз: идет большая игра, и если у тебя есть какие-то карты, мы могли бы классно сыграть вмеcте, я тебе такого пикового туза подброшу - ты ахнешь! И если ты пойдешь этим тузом - я тебе гарантирую, что через неделю все изменится. Ну, Генеральным, может, ты не будешь - не пройдешь по анкетным данным, но место Каракоза - твое. А ты - «прямое попадание»! Если завтра тебе кирпич на голову упадет - тоже я буду виноват?
Он еще говорил что-то насчет нашей будущей совместной работы и, увлекшись, размахивая шашлыком на шампуре, рисовал мне радужные перспективы, но я уже почти не слышал его. Я понял, что он мне предлагает. Если я скажу сейчас «да», если я вступлю с ним в сговор, они хоть сегодня передадут мне «убийцу» Мигуна - Бориса Буранского, любовника дочери Брежнева. И я, назначенный Брежневым, «беспристрастный» следователь, закреплю «чистосердечные признания» Буранского. А тогда - как раз к заседанию Политбюро 4 февраля - кроме материалов «Каскада», еще и мокрое дело на семье главы государства. Красиво? А если я скажу «нет» - завтра же кирпич может упасть мне на голову прямым попаданием. Идет большая игра, в этой игре уже убрали Мигуна, открыто допрашивают Галину Брежневу, так что им стоит покончить со мной, если я действительно вот-вот начну им мешать?
Я встал.
- Спасибо, Коля. Если ты предупредил меня по своей инициативе - спасибо тебе, а если тебя уполномочили, то передай им, что я подумаю. Скорей всего, я пошлю вас всех к бениной маме - и тебя, и Мигуна, и Брежнева. И пойду цветы возить с Кавказа - это доходней. - Я вытащил из кармана полсотни, положил на стол и опередил притворно-протестующий жест Бакланова: - Это от будущего спекулянта цветами будущему Генеральному прокурору, расплатишься за обед.
Он взял деньги, а я мысленно усмехнулся: когда они придут к власти, они будут брать взятки точно так же, как нынешние, даже еще больше…
14 часов 50 минут
Я вышел из ресторана на Советскую площадь. Под заснеженным памятником основателю Москвы князю Юрию Долгорукому ходили, громко урча, голодные голуби. Какая-то старуха, сама по виду нищенка, бросала им пригоршни хлебных крошек, но, опережая голубей, на эти крошки налетала туча воробьев и выклевывала крошки из глубокого свежего снега.
Я стоял, не зная, куда мне податься.
Справа от площади была Пушкинская улица с Прокуратурой СССР, но на кой мне теперь идти туда?
Меся ботинками снег, я пошел влево, к улице Горького - по ней тек поток прохожих, и меня потянуло просто к нормальным людям, без этих кремлевских интриг и страстей. Конечно, горький осадок еще бередил душу простым сознанием, что я струсил. Струсил именно тогда, когда уже ясно, что Мигуна убили не случайно и когда сам Бакланов признал, что я «вот-вот буду им мешать», то есть раскрою тайну этого преступления. Но, с другой стороны, если я выясню, кто убил Мигуна и кто стоит в заговоре против Брежнева, максимум, что меня ждет - повышение в чине до старшего следователя и увеличение зарплаты на 60 рублей в месяц. Так стоит ли рисковать жизнью и этим чистым снегом, ворчаньем голубей, улицей Горького, запахом апельсинов, за которыми выстроилась очередь у Елисеевского магазина? Какая мне разница - останется Брежнев или 4 февраля его обвинят в развале экономики, потворстве коррупции и взяточничестве и вместо него парады на Красной площади будет принимать Суслов, Кириленко, Андропов, Гришин или Романов? Разве они отнимут у меня сына, Ниночек, хруст снега под ногами, знобящий взгляд прохожей блондинки на площади Пушкина и этого чудака-мороженщика в белом халате, который в такой снегопад кричит, притоптывая валенками: «Ма-ароженое! Самое мароженое в мире мороженое!»…
Я пересек Пушкинскую площадь и открыл дверь «Международного телеграфа». Этот крохотный филиал Центрального телеграфа появился здесь пять лет назад, в разгар еврейской эмиграции, чтобы отделить тех, кто звонит за рубеж, от прочей публики. Потому что слишком много народу звонит теперь за границу - в США, Австрию, Италию и Израиль - и это деморализует остальную публику. А в этом небольшом «Международном телеграфе» на Пушкинской площади будущие эмигранты слышат только сами себя. Я вошел в тесное, всего на пять кабин, помещение и тут же услышал из какой-то кабины громкий женский голос с неистребимым еврейским акцентом:
- Моня, я получила! Я получила разрешение! Через десять дней выезжаю! Что? Нет, теперь не дают месяц на сборы, забудь! Теперь дают десять дней и - катись! И то счастье! Я ждала разрешения всего 16 месяцев, а Гуревичи ждут уже третий год! Но всё! Через десять дней я буду с вами!…
Похоже, эта женщина плакала там, в кабине, от счастья, и я почти позавидовал ей. А из другой кабины был слышен четкий мужской голос, он диктовал.
- Заферман Евсей Иванович, вызов присылай по адресу: Москва, улица Пирогова, 6. Капустин Олег Яковлевич, вызов по адресу: Набережная Шевченко.
Я подошел к барьерчику телеграфистки и подумал вдруг: а не сказать ли этому чудаку, чтобы он и мне заказал вызов из Израиля? Это сразу решит все вопросы: из Прокуратуры выгонят, дело Мигуна отнимут и останется только действительно цветами торговать на Колхозном рынке. Но телеграфистка уже сурово говорила в прикрепленный к ее наушникам и торчащий перед ее губами микрофон:
- Гражданин, ваше время вышло! Разъединяю!
Из будки высунулась рыжая борода, и молодой парень сказал:
- Не имеете права, у меня еще четыре минуты! Я заплатил!
Я взял телеграфный бланк и, облокотившись на барьер, написал:
«МОСКВА, ПУШКИНСКАЯ УЛИЦА, 15-А, ПРОКУРАТУРА СССР, НАЧАЛЬНИКУ СЛЕДСТВЕННОЙ ЧАСТИ ГЕРМАНУ КАРАКОЗУ
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
СРОЧНО УЛЕТАЮ НА ЮГ ДОГУЛЯТЬ С ДЕВОЧКАМИ ПРОШУ ОСВОБОДИТЬ МЕНЯ ОТ ЗАНИМАЕМОЙ ДОЛЖНОСТИ И ВООБЩЕ КАТИТЕСЬ ВЫ ВСЕ КОЛБАСКОЙ ПО МАЛОЙ СПАССКОЙ
ШАМРАЕВ»
Подумал, что бы еще такое добавить к тексту хулиганское, но решил, что и за эти две строки меня, конечно, выгонят с работы - даже не нужно вызова из Израиля. Но телеграфистка, прочитав текст, нервно швырнула мне эту телеграмму обратно, на стойку барьера:
- Я не приму такую телеграмму!
- Почему?
- Это хулиганство, а не телеграмма! Совершенно обнаглели! Один в Прокуратуру хамские телеграммы посылает, другой в Израиль адреса диктует! Эй, рыжий, освободи кабину!
- Я не выйду, пока вы меня не соедините! - донеслось из кабины. - У меня еще четыре минуты!
- Я сейчас милицию позову! Сталина на вас нет, распустились, сажать вас некому! Господи, когда вы уже все уберетесь в свой Израиль?! - Она посмотрела на меня и повторила: - Я же сказала, я не приму эту телеграмму, иди отсюда!
- Ты примешь эту телеграмму, - сказал я в спокойном бешенстве. И положил перед ней свое красное удостоверение Прокуратуры СССР и свой второй мандат - персональный гербовый бланк Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева, где было сказано, что всем учреждениям страны надлежит выполнять мои требования, поскольку я выполняю правительственное поручение. Увидев этот документ и личную подпись Брежнева, телеграфистка онемела, быстро сосчитала слова в телеграмме и спросила, поперхнувшись:
- Простая телеграмма? Срочная?
- Сначала соедините этого человека, пусть он договорит свои четыре минуты, - сказал я.
И она покорно постучала рычажком связи с Центральным телеграфом:
- Дежурненькая! Дай мне еще раз Израиль, Тель-Авивчик…
16 часов 45 минут
Сам не знаю - как, но около пяти часов вечера я оказался на улице Качалова. Видимо, как преступника тянет на место преступления, так и меня подсознание вывело к месту незаконченного расследования. Ранние сумерки уже давно зачернили московское небо, на улицах зажглись фонари, вокруг них в черном воздухе висели шары падающего снега. Нагруженные тяжелыми авоськами люди осторожно шли по скользким, заснеженным тротуарам, толпились на троллейбусных остановках. Но на тихой улице Качалова было не многолюдно, тротуары были посыпаны песком, окна высотных «правительственных» домов светились яркими желтыми огнями, а сквозь стеклянную витрину булочной я увидел небольшую очередь за хлебом, и в глубине булочной, в кафетерии - фигуры неутомимого Пшеничного, Марата Светлова, Ниночки, Ожерельева, Ласкина. Они стояли там вокруг какой-то пухлой, лет девяти девочки с косичками, в беличьей шубке. Держа на коленях детскую скрипку, девочка сидела за столиком, уминала пирожное и, болтая в воздухе ногами, рассказывала что-то членам моей бывшей следственной бригады. Они еще не знали, что их бригадир следователь Шамраев уже сдался и прекратил расследование. Теперь мне предстояло набраться мужества и сказать им об этом всем вмеcте, при Ниночке.
Я вздохнул и вошел в булочную.
- Игорь! - тут же оживленно крикнула Нина. - Иди сюда! Послушай! - И сказала девочке: - Катя, это наш самый главный начальник. Ну-ка, повтори ему, кого ты видела здесь 19-го вечером?
- А я уже все пирожное съела, - сказала Катя, стряхивая с черного футляра своей скрипки крошки «наполеона» и собираясь встать.
- Я тебе сейчас еще куплю, Катюха, - сказал ей Светлов. - Но ты лопнешь, это уже будет пятое!
- А я домой возьму, - заявила Катя.
- Только сначала повтори то, что ты нам рассказывала…
- Ой! - тяжело вздохнула Катя, словно разговаривала с болванами. - Ну, сколько можно повторять одно и то же! Ну, я видела, как вон из того дома двое дядей тащили третьего дядю, который хромал на одну ногу, а на штанах у него была кровь. Вот и все, чего я видела.
- А куда они его потащили? - спросил Светлов.
- Так я ведь уже сказала: они посадили его в машину и уехали.
- А какая была машина? «Волга»?
- А ты обещал пирожное, - ответила Катя.
Светлов усмехнулся и ушел к продавщице за пирожным, а Пшеничный, сияя своими голубыми глазами, торжествующе протянул мне «Протокол допроса несовершеннолетней свидетельницы Екатерины Ужович, 9 лет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Бакланов ставит бутылку на стол, говорит:
- Ты ведь не веришь, что я тебя пригласил сюда по чистой дружбе. А зря! Имей в виду - идет большая игра, очень большая! Но в этой игре такие пешки, как мы с тобой, летят в первую очередь…
За стеной прозвучал новый пышный тост за папу Сулико, который воспитал такого замечательно-талантливого сына…
Бакланов поморщился:
- Ты видишь, что делается! Народ привык воровать! В одном грузинском фильме какой-то человек прямо говорит своему соседу: «На что ты живешь? У тебя на заводе, кроме сжатого воздуха, ведь украсть нечего!» И хоть ты их три миллиона посади - не поможет. Потому что рыба гниет с головы. Теперь ты видишь, за какую ты команду играешь? Брежнев каждые два месяца пускает слух, что он вот-вот умрет, еле дышит, и никто его не трогает, все ждут… годами! А тем временем это правящее семейство создало в стране огромную левую индустрию, нечто вроде второго нэпа. Всякое жулье в неделю по сто тысяч зарабатывает, а мы с тобой из-за этого дерьма стали почти врагами. А нам объединиться надо, старик, объединиться и оздоровить страну. Чтоб у власти были люди с чистыми руками…
- Руками или кулаками? - спросил я.
Бакланов замер, и его рука с шашлыком застыла в воздухе.
- Что ты имеешь в виду? - спросил он.
- Коля, - сказал я. - Если у вас все так чисто, почему ты меня боишься?
- С чего ты взял?
- Очень просто. Второй раз уговариваешь меня выйти из этого дела. В субботу приставили ко мне открытую слежку и прослушиваете телефон. А сейчас меня даже по радио нашел…
Он положил шашлык на тарелку, вытер салфеткой руки и произнес:
- Ладно. Ты по-человечески не понимаешь. Тогда я тебе так скажу: ты нам еще не мешаешь, но скоро начнешь мешать. Потому что ты - как танк, прешь напролом, тебя только снарядом можно остановить. Прямым попаданием.
Мы смотрели друг другу в глаза, и это была затяжная пауза.
- Коля, - спросил я, - насчет прямого попадания - это что? Предупреждение?
- С ума сошел! Это я в переносном смысле! - воскликнул он с чрезмерной пылкостью и тут же спрятал глаза, взялся за шашлык. - Просто я тебя как друг прошу в последний раз: идет большая игра, и если у тебя есть какие-то карты, мы могли бы классно сыграть вмеcте, я тебе такого пикового туза подброшу - ты ахнешь! И если ты пойдешь этим тузом - я тебе гарантирую, что через неделю все изменится. Ну, Генеральным, может, ты не будешь - не пройдешь по анкетным данным, но место Каракоза - твое. А ты - «прямое попадание»! Если завтра тебе кирпич на голову упадет - тоже я буду виноват?
Он еще говорил что-то насчет нашей будущей совместной работы и, увлекшись, размахивая шашлыком на шампуре, рисовал мне радужные перспективы, но я уже почти не слышал его. Я понял, что он мне предлагает. Если я скажу сейчас «да», если я вступлю с ним в сговор, они хоть сегодня передадут мне «убийцу» Мигуна - Бориса Буранского, любовника дочери Брежнева. И я, назначенный Брежневым, «беспристрастный» следователь, закреплю «чистосердечные признания» Буранского. А тогда - как раз к заседанию Политбюро 4 февраля - кроме материалов «Каскада», еще и мокрое дело на семье главы государства. Красиво? А если я скажу «нет» - завтра же кирпич может упасть мне на голову прямым попаданием. Идет большая игра, в этой игре уже убрали Мигуна, открыто допрашивают Галину Брежневу, так что им стоит покончить со мной, если я действительно вот-вот начну им мешать?
Я встал.
- Спасибо, Коля. Если ты предупредил меня по своей инициативе - спасибо тебе, а если тебя уполномочили, то передай им, что я подумаю. Скорей всего, я пошлю вас всех к бениной маме - и тебя, и Мигуна, и Брежнева. И пойду цветы возить с Кавказа - это доходней. - Я вытащил из кармана полсотни, положил на стол и опередил притворно-протестующий жест Бакланова: - Это от будущего спекулянта цветами будущему Генеральному прокурору, расплатишься за обед.
Он взял деньги, а я мысленно усмехнулся: когда они придут к власти, они будут брать взятки точно так же, как нынешние, даже еще больше…
14 часов 50 минут
Я вышел из ресторана на Советскую площадь. Под заснеженным памятником основателю Москвы князю Юрию Долгорукому ходили, громко урча, голодные голуби. Какая-то старуха, сама по виду нищенка, бросала им пригоршни хлебных крошек, но, опережая голубей, на эти крошки налетала туча воробьев и выклевывала крошки из глубокого свежего снега.
Я стоял, не зная, куда мне податься.
Справа от площади была Пушкинская улица с Прокуратурой СССР, но на кой мне теперь идти туда?
Меся ботинками снег, я пошел влево, к улице Горького - по ней тек поток прохожих, и меня потянуло просто к нормальным людям, без этих кремлевских интриг и страстей. Конечно, горький осадок еще бередил душу простым сознанием, что я струсил. Струсил именно тогда, когда уже ясно, что Мигуна убили не случайно и когда сам Бакланов признал, что я «вот-вот буду им мешать», то есть раскрою тайну этого преступления. Но, с другой стороны, если я выясню, кто убил Мигуна и кто стоит в заговоре против Брежнева, максимум, что меня ждет - повышение в чине до старшего следователя и увеличение зарплаты на 60 рублей в месяц. Так стоит ли рисковать жизнью и этим чистым снегом, ворчаньем голубей, улицей Горького, запахом апельсинов, за которыми выстроилась очередь у Елисеевского магазина? Какая мне разница - останется Брежнев или 4 февраля его обвинят в развале экономики, потворстве коррупции и взяточничестве и вместо него парады на Красной площади будет принимать Суслов, Кириленко, Андропов, Гришин или Романов? Разве они отнимут у меня сына, Ниночек, хруст снега под ногами, знобящий взгляд прохожей блондинки на площади Пушкина и этого чудака-мороженщика в белом халате, который в такой снегопад кричит, притоптывая валенками: «Ма-ароженое! Самое мароженое в мире мороженое!»…
Я пересек Пушкинскую площадь и открыл дверь «Международного телеграфа». Этот крохотный филиал Центрального телеграфа появился здесь пять лет назад, в разгар еврейской эмиграции, чтобы отделить тех, кто звонит за рубеж, от прочей публики. Потому что слишком много народу звонит теперь за границу - в США, Австрию, Италию и Израиль - и это деморализует остальную публику. А в этом небольшом «Международном телеграфе» на Пушкинской площади будущие эмигранты слышат только сами себя. Я вошел в тесное, всего на пять кабин, помещение и тут же услышал из какой-то кабины громкий женский голос с неистребимым еврейским акцентом:
- Моня, я получила! Я получила разрешение! Через десять дней выезжаю! Что? Нет, теперь не дают месяц на сборы, забудь! Теперь дают десять дней и - катись! И то счастье! Я ждала разрешения всего 16 месяцев, а Гуревичи ждут уже третий год! Но всё! Через десять дней я буду с вами!…
Похоже, эта женщина плакала там, в кабине, от счастья, и я почти позавидовал ей. А из другой кабины был слышен четкий мужской голос, он диктовал.
- Заферман Евсей Иванович, вызов присылай по адресу: Москва, улица Пирогова, 6. Капустин Олег Яковлевич, вызов по адресу: Набережная Шевченко.
Я подошел к барьерчику телеграфистки и подумал вдруг: а не сказать ли этому чудаку, чтобы он и мне заказал вызов из Израиля? Это сразу решит все вопросы: из Прокуратуры выгонят, дело Мигуна отнимут и останется только действительно цветами торговать на Колхозном рынке. Но телеграфистка уже сурово говорила в прикрепленный к ее наушникам и торчащий перед ее губами микрофон:
- Гражданин, ваше время вышло! Разъединяю!
Из будки высунулась рыжая борода, и молодой парень сказал:
- Не имеете права, у меня еще четыре минуты! Я заплатил!
Я взял телеграфный бланк и, облокотившись на барьер, написал:
«МОСКВА, ПУШКИНСКАЯ УЛИЦА, 15-А, ПРОКУРАТУРА СССР, НАЧАЛЬНИКУ СЛЕДСТВЕННОЙ ЧАСТИ ГЕРМАНУ КАРАКОЗУ
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
СРОЧНО УЛЕТАЮ НА ЮГ ДОГУЛЯТЬ С ДЕВОЧКАМИ ПРОШУ ОСВОБОДИТЬ МЕНЯ ОТ ЗАНИМАЕМОЙ ДОЛЖНОСТИ И ВООБЩЕ КАТИТЕСЬ ВЫ ВСЕ КОЛБАСКОЙ ПО МАЛОЙ СПАССКОЙ
ШАМРАЕВ»
Подумал, что бы еще такое добавить к тексту хулиганское, но решил, что и за эти две строки меня, конечно, выгонят с работы - даже не нужно вызова из Израиля. Но телеграфистка, прочитав текст, нервно швырнула мне эту телеграмму обратно, на стойку барьера:
- Я не приму такую телеграмму!
- Почему?
- Это хулиганство, а не телеграмма! Совершенно обнаглели! Один в Прокуратуру хамские телеграммы посылает, другой в Израиль адреса диктует! Эй, рыжий, освободи кабину!
- Я не выйду, пока вы меня не соедините! - донеслось из кабины. - У меня еще четыре минуты!
- Я сейчас милицию позову! Сталина на вас нет, распустились, сажать вас некому! Господи, когда вы уже все уберетесь в свой Израиль?! - Она посмотрела на меня и повторила: - Я же сказала, я не приму эту телеграмму, иди отсюда!
- Ты примешь эту телеграмму, - сказал я в спокойном бешенстве. И положил перед ней свое красное удостоверение Прокуратуры СССР и свой второй мандат - персональный гербовый бланк Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева, где было сказано, что всем учреждениям страны надлежит выполнять мои требования, поскольку я выполняю правительственное поручение. Увидев этот документ и личную подпись Брежнева, телеграфистка онемела, быстро сосчитала слова в телеграмме и спросила, поперхнувшись:
- Простая телеграмма? Срочная?
- Сначала соедините этого человека, пусть он договорит свои четыре минуты, - сказал я.
И она покорно постучала рычажком связи с Центральным телеграфом:
- Дежурненькая! Дай мне еще раз Израиль, Тель-Авивчик…
16 часов 45 минут
Сам не знаю - как, но около пяти часов вечера я оказался на улице Качалова. Видимо, как преступника тянет на место преступления, так и меня подсознание вывело к месту незаконченного расследования. Ранние сумерки уже давно зачернили московское небо, на улицах зажглись фонари, вокруг них в черном воздухе висели шары падающего снега. Нагруженные тяжелыми авоськами люди осторожно шли по скользким, заснеженным тротуарам, толпились на троллейбусных остановках. Но на тихой улице Качалова было не многолюдно, тротуары были посыпаны песком, окна высотных «правительственных» домов светились яркими желтыми огнями, а сквозь стеклянную витрину булочной я увидел небольшую очередь за хлебом, и в глубине булочной, в кафетерии - фигуры неутомимого Пшеничного, Марата Светлова, Ниночки, Ожерельева, Ласкина. Они стояли там вокруг какой-то пухлой, лет девяти девочки с косичками, в беличьей шубке. Держа на коленях детскую скрипку, девочка сидела за столиком, уминала пирожное и, болтая в воздухе ногами, рассказывала что-то членам моей бывшей следственной бригады. Они еще не знали, что их бригадир следователь Шамраев уже сдался и прекратил расследование. Теперь мне предстояло набраться мужества и сказать им об этом всем вмеcте, при Ниночке.
Я вздохнул и вошел в булочную.
- Игорь! - тут же оживленно крикнула Нина. - Иди сюда! Послушай! - И сказала девочке: - Катя, это наш самый главный начальник. Ну-ка, повтори ему, кого ты видела здесь 19-го вечером?
- А я уже все пирожное съела, - сказала Катя, стряхивая с черного футляра своей скрипки крошки «наполеона» и собираясь встать.
- Я тебе сейчас еще куплю, Катюха, - сказал ей Светлов. - Но ты лопнешь, это уже будет пятое!
- А я домой возьму, - заявила Катя.
- Только сначала повтори то, что ты нам рассказывала…
- Ой! - тяжело вздохнула Катя, словно разговаривала с болванами. - Ну, сколько можно повторять одно и то же! Ну, я видела, как вон из того дома двое дядей тащили третьего дядю, который хромал на одну ногу, а на штанах у него была кровь. Вот и все, чего я видела.
- А куда они его потащили? - спросил Светлов.
- Так я ведь уже сказала: они посадили его в машину и уехали.
- А какая была машина? «Волга»?
- А ты обещал пирожное, - ответила Катя.
Светлов усмехнулся и ушел к продавщице за пирожным, а Пшеничный, сияя своими голубыми глазами, торжествующе протянул мне «Протокол допроса несовершеннолетней свидетельницы Екатерины Ужович, 9 лет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68