И эти записи начнут передавать по «Голосу Америки» и опубликуют в западной печати. И весь мир услышит, что в домашнем кругу говорят Брежнев, его сын, дочь, брат и его приятели Устинов и Мигун о советской власти, членах вашего Политбюро, внутренней и внешней политике сов. правительства, военных планах Генштаба и так называемом международном коммунистическом движении.
Телефон, по которому со мной можно связаться в Европе: 0611-34-18-10, но имейте в виду: это только «ансверинг сервис» - служба приема записок по телефону.
Итак, Вы получите это письмо 26-го, я жду освобождения Гиви ровно неделю, а если не получу своего жениха - 4 февраля иду к американским корреспондентам.
Аня Финштейн
Европа, 23 января 1982 г.
P. S. Не бойтесь, это письмо вам доставит не ЦРУ. Я нашла человека, который сегодня летит в СССР в турпоездку».
- Ха! - сказал Светлов. - Наивная дура! Я сейчас запрошу списки туристов, которые прибыли в Москву за последние два дня, я найду этого типчика…
- Подожди, - сказал я. - Ты понимаешь что-нибудь в этом письме?
- Что ж тут не понять! Ее папа каким-то образом записал домашние разговоры Брежнева, а потом почему-то бежал из СССР, а пленки не вывез и не успел уничтожить. И теперь она будет шантажировать нас этими пленками, чтобы мы ей отдали преступника, который поджег «Россию»! Фигу ей! Ей Мигун его не отдал, а мы уж… Подожди! - вдруг прищурился он и снова стал перечитывать письмо… - Но ведь ее первое письмо могло и не попасть к Мигуну… И тогда… Тогда это и есть те пленки, которые ищут Краснов, Бакланов и Маленина!
Я снял телефонную трубку и, полистав телефонный справочник, набрал номер начальника Главпочтамта Москвы Мещерикова.
- Виктор Борисович, вас беспокоит следователь Шамраев из Прокуратуры СССР. Я вам в субботу отправил постановление о выемке почтово-телеграфной корреспонденции Мигуна…
- Я знаю, знаю, - пробасил он. - Я вам как раз готовлю ответ. Дело в том, что всю почту товарища Мигуна с 19 января изымает Следственное управление КГБ СССР.
- А до 19-го?
- А до 19-го вся почта ему доставлялась лично.
- Вся?
- Ну, конечно! А как же!
- Спасибо, - я положил трубку и повернулся к Светлову. - Поехали на Комсомольскую площадь, в цензуру.
- Но меня урки ждут! - сказал он. - И кроме того, что делать Ожерельеву с женой Мигуна? Он ждет указаний. Я еду мимо него.
- Сначала мы с тобой едем в цензуру, - сказал я. - А жена этого Мигуна пусть пока смотрит кино: во всяком случае, нам сейчас не до нее, пусть Ожерельев ее пока не трогает, - я сложил письмо Ани Финштейн и спрятал в карман. - Поехали.
Светлов посмотрел на меня, вздохнул:
- Не было печали! Мало двух убийц искать, так теперь еще эти пленки! Чего ты ввязался в это дело?!
- Мы эти пленки искать не будем, - ответил я. И продолжил в ответ на его удивленный взгляд: - Если это те пленки, которые ищут Краснов, Бакланов и Маленина, то мы тут в гонку ввязываться не будем. Мы просто отдадим ей этого грузина, и все. Если он еще жив, конечно.
В кабинет вошел капитан Ласкин, доложил:
- Марат Алексеевич, эту Тамару Бахши опознали в «Национале». Каждый вечер бывает там в валютном баре. Вечером мы ее там прихватим.
- Нет уж! - воскликнул Светлов. - Прихватывать ее буду я! Лично!

13 часов 00 минут
Заседание у Андропова продолжалось. Здесь, в этом просторном кабинете, сидели сейчас люди, которым практически принадлежит вся надзирающая и карательная власть в стране. И они знали это, а потому их речь была нетороплива, никто не форсировал голос, не пикировался. Все были отменно вежливы и взаимно внимательны:
- Приходится признать, - говорил начальник Следственного управления КГБ генерал Борис Курбанов, - что при осмотре места происшествия 19 января лично я допустил несколько ошибок. Я не заметил там ни следов борьбы, ни следа второй пули на форточке. И, поскольку я не подозревал, что это может быть убийство, я не послал на экспертизу предсмертную записку Сергея Кузьмича. Все это, как я знаю, сделал следователь Шамраев. И если бы не эти подозрительные контакты Бориса Буранского с иностранными агентами, я бы первый сказал товарищу Краснову: отдайте этого Буранского Прокуратуре, пусть они разбираются. Но если этот Буранский - завербованный иностранный агент, то тут все сложней. Тут возникает не только перспектива разоблачения враждебной акции иностранных разведок, но и более интересная идея - перевербовка агентов, с которыми имел дело этот Буранский, то есть контригра с западными разведками. А это уже целиком в ведении нашего 8-го Управления. Конечно, - улыбнулся он, - у Прокуратуры или у МВД может возникнуть впечатление, что они провели всю основную работу, а мы тут снимаем пенку…
Все рассмеялись, Краснов сказал:
- Лично мы готовы пожертвовать наградами ради дела…
И все присутствующие взглянули на Генерального прокурора СССР Рекункова и начальника следственной части Прокуратуры Германа Каракоза. Рекунков взял у сидевшего рядом с ним Щелокова красную коленкоровую папку с грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» и надписью «Дело Б. Буранского» и, листая его, негромко прокашлялся в кулак, произнес:
- Кх-м!… Честно говоря, я с самого начала мечтал отбояриться от этого дела. Как говорится, баба с возу…
Снова все разулыбались, Краснов даже облегченно откинулся в кресле, но тут Рекунков продолжил:
- Но я вижу, что при расследовании этого дела мой следователь Шамраев и товарищи из Отдела разведки допустили ряд ляпсусов. Например, нет протокола допроса телохранителей Мигуна и его шофера…
- Они оба в отпуске, где-то на юге… - сказал Пирожков, чуть нервничая.
- Ну, это неважно, их можно вызвать, - заметил Андропов.
- Вот именно, - сказал Рекунков. - Нужно их вызвать, допросить: как так, что они выстрелов не слышали? Все-таки два выстрела прозвучало, если верить этому Буранскому. А кроме того, надо провести следственный эксперимент - отвезти этого Буранского на квартиру, пусть он по минутам покажет, как дело было. А внизу, в вестибюле, где сидел телохранитель, посадить понятых, пусть послушают - донесутся до них выстрелы или нет.
- Это все и мы сможем сделать, - сказал Курбанов. - Он у нас не только по минутам, он по секундам все покажет!
Все усмехнулись, а Генеральный все тем же, чуть врастяжку, тоном сказал:
- Я понимаю… Но вы и меня поймите: мне же идти к Леониду Ильичу и говорить ему, что я отказался от этого дела. Но для этого мне нужны веские причины, - и он посмотрел в глаза Щелокову: - Вот положите в дело протоколы допроса телохранителя и шофера Мигуна, результаты следственного эксперимента с этим Буранским и - все, я поеду к Леониду Ильичу, доложу, что убийца или там не убийца найден и мы отдаем его в руки КГБ.
- Но это еще черт знает сколько времени займет, - сказал Краснов.
- Ну, а куда нам спешить? - спросил его Рекунков. - Буранский от вас не сбежит, я надеюсь?

В это же время
На Комсомольской площади, слева от Ленинградского вокзала, во дворе старого кирпичного здания грузовой таможни стоит новый серо-бетонный многоэтажный куб с узкими окнами - «Отдел досмотра почтовых вложений при Министерстве внешней торговли СССР». Но хотя сотрудники этого «Отдела» получают зарплату действительно в Министерстве внешней торговли, ни для кого из посвященных в их работу людей не секрет, что подчиняется этот отдел не Главному таможенному управлению Министерства внешней торговли, а КГБ.
Когда-то, до хрущевского детанта и еврейской эмиграции, поток писем из-за рубежа был сравнительно небольшой, люди боялись переписываться даже с живущими на Западе близкими родственниками, и тогда «Отдел досмотра» обходился сравнительно небольшим штатом сотрудников и занимал всего лишь полэтажа в здании таможни. Но в последние 10-15 лет на Советский Союз обрушилась лавина писем из Америки, Канады, Израиля и Европы, штаты «Отдела досмотра» не успевают расти, и даже в новом, спешно выстроенном здании, - скученность, теснота, по шесть цензоров в одном кабинете. Еще бы! Миллионы выходцев из России живут за границей, даже если только половина из них напишет в год лишь по одному письму в милую их сердцу Россию - на «Отдел» обрушится лавина писем, и большую часть их нужно вскрыть, не оставляя следов вскрытия, прочесть, оценить - пропустить к адресату или не пропустить, снять копию и отправить в Спецотдел КГБ, где этот «материал» отсортируют по персоналиям получателей, уложат в хранилище и будут держать там дни, месяцы, годы - до той минуты, когда появится необходимость превратить этот архивный материал в материал обвинительный.
Предъявив военизированной охране свои служебные удостоверения, мы со Светловым поднялись на третий этаж и по длинному коридору направились к кабинету начальника Отдела Сухорукова. Слева и справа были двери с надписями «Английский сектор», «Японский сектор», «Немецкий сектор», «Еврейский» и так далее. За этими дверьми не звенели телефоны, и вообще по нормам трудовой дисциплины здесь должна стоять идеальная рабочая тишина, но на самом деле почти за каждой дверью слышались веселые голоса - это сотрудники секторов либо обменивались последними московскими сплетнями, либо читали друг другу что-либо особо занятное из получаемых из-за границы писем. Вот и сейчас мимо нас, держа в руке какое-то вскрытое письмо и давясь от смеха, прошмыгнула по коридору из сектора США в немецкий сектор молоденькая цензорша в форме лейтенанта таможенной службы, и мы услышали оттуда ее голос: «Девочки, послушайте! Из Америки: «Вчера мне приснилась московская кулебяка»…»
Открыв дверь с табличкой «Начальник Отдела почтовых вложений СУХОРУКОВ Р.В.», я удивился: вместо знакомого мне Героя Советского Союза, инвалида Отечественной войны, бывшего летчика-истребителя Романа Сухорукова в его небольшом скромном кабинете теснились четыре заваленных письмами стола, и за одним из этих столов сидела Инна Борисовна Фиготина, его заместитель - маленькая, сухая, лет под 60 женщина в форме майора таможенной службы.
- Здравствуйте, - сказал я. - А где Сухоруков?
- Здравствуйте, Игорь. Роман Викторович здесь больше не работает.
- Как так? Я же его видел тут перед Новым годом…
- То было ДО нового года… - сказала она грустно. - А теперь у нас новый начальник - Ксана Аксенчук. Если вы к ней, то она себе выбрала другой кабинет, побольше этого, комната 302. Но вряд ли она сейчас у себя…
Я подсел к ее столу, сказал:
- Инна Борисовна, мне, собственно, не обязательно к ней. Я веду дело о смерти Мигуна, и мне нужно взглянуть в регистрационные книги за прошлый декабрь и этот январь.
- А что вас там интересует?
- Вся почта на имя Мигуна - когда поступала, от кого, кому направлена.
Фиготина посмотрела мне в глаза, потом перевела взгляд на Светлова, и я спохватился, представил его:
- Это Марат Алексеевич Светлов, мой близкий друг и начальник Третьего отдела МУРа. По указанию Брежнева мы вмеcте расследуем дело Мигуна.
Она еще раз посмотрела на него и на меня, помедлила в раздумье, потом сказала:
- Тогда закройте дверь поплотней, пожалуйста.
Светлов выполнил ее просьбу, после этого она спросила:
- А что именно вас интересует в почте Мигуна?
- Письмо некой Анны Финштейн из Израиля. Оно должно было поступить или перед самым Новым годом, или сразу после него.
Фиготина молча полезла в стол, вытащила папиросы «Беломор», закурила, окутав себя облачком дыма, прищурилась и, наконец, спросила:
- Игорь, как вы узнали об этом письме?
- Ну… - сказал я уклончиво. - Узнали…
- Что ж, - сказала она. - Значит, Бог есть все-таки! Это большой сюрприз!
- Инна Борисовна, - улыбнулся я, - мы пришли не от Бога, мы пришли от Брежнева. Поэтому некоторые подробности об этом письме нам не помешают.
- Хорошо, - сказала она. - Я бы к вам никогда не пришла, но если вы уже здесь… В регистрационных книгах вы ничего об этом письме не найдете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68