Поскольку у парня из фильма было до хрена деловых связей, а у доктора Валлардо все устроено значительно круче, я снова поражаюсь, откуда он берет деньги на свои исследования. И на этот раз спрашиваю его.
– В основном конфиденциальные жертвователи, – объясняет доктор. – Конечно же, я не могу использовать больничные фонды, поскольку многие из попечителей принадлежат к человечьему племени, да, но у меня есть друзья в правлении, благодаря которым никто не мешает нашей работе.
– Конфиденциальные жертвователи, как, например?…
– Если я скажу, они потеряют свою конфиденциальность, да, – грозит мне пальцем доктор Валлардо.
– Может быть, я сам догадаюсь?
– Очередное озарение?
– Догадка, основанная на фактах.
Он пожимает плечами и отворачивается, чтобы осмотреть яйцо.
– Я же не могу запретить вам гадать, правда?
Не может.
– Был жертвователем Донован Берк?
– Кто?
– Донован – Берк, – повторяю я чуть ли не по слогам.
Он опять пожимает плечами:
– Это имя мне незнакомо. Жертвуют многие, обычно небольшие суммы. Всех не упомнишь.
– Около двух лет назад он был еще и вашим пациентом. Раптор-самец.
Доктор Валлардо устраивает целый спектакль, будто бы пытаясь вспомнить: закатывает глаза, трет подбородок, но меня не проведешь.
– Нет, – качает он головой. – Пациента с таким именем я не припоминаю.
– Его невестой была Джейси Холден, Колеофизис.
Он опять качает головой, и я опять не верю ему.
– Вы говорите, они проходили обследование?
– Я этого не говорил, но все именно так.
– Да, да… Никаких воспоминаний. Так много лиц.
– Что ж, возможно, они не были крупными жертвователями.
– Возможно.
– А как насчет доктора Наделя?
– Кевин Надель?
Ура, победа – доктор хоть в чем-то признался.
– Да, окружной коронер. Он принадлежал к жертвователям?
– Не думаю.
– Но вы его знаете.
– Мы вместе учились медицине, да. Старый друг. Но он работает на правительство – какие уж там деньги.
– Так, может, вы подбрасывали ему наличных?
– Я друзьям взаймы не даю.
– А если не взаймы?
– Вы пытаетесь меня в чем-то уличить? – спрашивает он, и я предпочитаю спустить дело на тормозах, не дожидаясь, пока два Бронта запихнут меня в стеклянный ящик и вышвырнут вон.
– Давайте продолжим. – Занимайте места – основное представление начинается. – Был ли жертвователем Раймонд Макбрайд?
К счастью, доктор Валлардо уже положил на место яйцо размером с шар для боулинга, а иначе конкретно этот эксперимент закончился бы, разбившись вдребезги. Доктор подзывает телохранителей, усердно изучающих яйца поменьше:
– Фрэнк, Питер, не могли бы вы подождать за дверью?
Парочка Бронтозавров подчиняется. Доктор Валлардо ждет, пока за ними не закроется дверь, и только затем поворачивается ко мне, изо всех сил стараясь удержать доброжелательную мину.
– Вы говорили с ним? – Через всю комнату я слышу, как он скрежещет зубами. – То есть прежде чем он скончался?
Я рассчитываю на какую-то реакцию, но нет, ничего особенного. Что ж, поднажмем так, чтобы брызги полетели.
– Я разговаривал с его женой, – заявляю я со всей возможной многозначительностью. – У нас была долгая беседа. Она многое мне поведала.
Он на удочку не поддается.
– Мистер Макбрайд, да упокоится душа его, был среди жертвователей, да. И, в общем, этого не скрывал. Он полностью поддерживал мою работу, да, да.
– Полностью… Так речь идет о тысячах? Сотнях тысяч? Миллионах?
– Боюсь, что этого я вам сообщить не смогу.
– Даже если я очень попрошу?
– Даже если очень.
Столкновение лоб в лоб. Не отступать. Кто кого пересилит? Я предпочитаю сражаться именно так. Битва взглядов – кто первый моргнет, тот проиграл.
Проклятье. Так нечестно – у меня врожденная сухость в глазах. Ладно, по крайней мере, я убедился, что Макбрайд был среди жертвователей, хотя точных сумм и не выяснил.
– Зачем понадобилось Раймонду Макбрайду финансировать опыты ученого, чья работа ему до лампочки? Они с миссис Макбрайд оба Карнотавры. Им ваше лечение ни к чему.
– Как я могу прочитать мысли покойного? – удивляется доктор. – Возможно, он хотел помочь сообществу динозавров в целом, да, да.
– Не думаете ли вы, что Раймонда Макбрайда убил некто, не одобрявший финансирование ваших проектов?
– Понятия не имею, почему был убит мистер Макбрайд. Если бы я знал, немедленно отправился бы в полицию, да.
– Но вы допускаете, что мистера Макбрайда убили из-за того, что он впутался в ваши дела? – За неимением дневной работы, последнее время я слишком часто по ночам смотрел телевизионные инсценировки судебных разбирательств, так что теперь изо рта у меня лезет вся эта прокурорская муть.
Глубокий вздох – последнее время мои свидетели издают их все чаще и чаще, – и он произносит:
– Все возможно, мистер Рубио. Абсолютно все. – С губ Валлардо не сползает ужасно раздражающая меня улыбка. Это не более чем деталь облачения, не удивлюсь, если окажется, что доктор воспользовался аксессуаром производства «Нанджутсу корпорэйшн» № 418, «Постоянное Оживление». В голове у этого доктора будто высокая и толстая стена, и, похоже, гиблое дело пытаться ее раскурочить. Но возможно – не более чем возможно, – я смогу обогнуть эту стену.
Я, словно от нечего делать, небрежно обхожу комнату, будто бы невзначай бросая взгляд на инкубаторы. Все в порядке, возвещаю я этой прогулкой, все расслабились. Углубившись в недра лаборатории, я обнаруживаю секцию яиц, развившихся явно более прочих. Это выпускной класс инкубационной камеры доктора Валлардо, ребята, подруливающие к школе на крутых машинах под восторженными взглядами девчонок. Излучатели заливают скорлупу темно-красным, почти коричневым сиянием. В наборах акварельных красок этот цвет назвали бы «умброй жженой».
– А это что? – спрашиваю я, показывая на продолговатое яйцо. – Оно больше остальных.
Лучась отеческой гордостью, доктор Валлардо натягивает пару резиновых перчаток и осторожно поглаживает хрупкую оболочку.
– Это Филипп, – сообщает он нежным воркующим голосом. – Филипп зашел дальше всех остальных наших питомцев.
– Но он даже не проклюнулся.
– Конечно нет, – отвечает доктор, продолжая поглаживать скорлупу. – Мы еще ни разу не достигали этой стадии.
– Но я слышал…
– …всякие глупости, – заканчивает за меня доктор Валлардо. – До вас, должно быть, дошли сведения, будто из моих яиц уже кто-то вылупился, да? Увы, рано еще говорить о такой удаче. Но слухи опережают действительность.
Вот именно. На Совете об этом сообщили как о свершившемся факте: доктор Эмиль Валлардо создал живого смешанного детеныша, хотя из неведомых составных. Обычно у меня не было оснований сомневаться в истинности полученной на Совете информации, но если у доктора Валлардо действительно вылупился смешанный дин, какой же смысл ему скрывать успешное завершение многолетнего труда?
– И сколько времени пройдет, прежде чем Филипп вылезет из яйца? – интересуюсь я.
– Если он вылезет вообще, то борьба начнется не ранее, чем через три недели или около того. Он почти полностью сформировался, но должен еще набраться силенок, да. – Затем, включив дополнительный свет, обычную двадцатипятиваттную лампочку, вставленную в стенку инкубатора, он спрашивает: – Хотите посмотреть на него?
Чего не сделаешь ради науки.
– Будьте любезны.
Доктор Валлардо осторожно перемещает хрупкое яйцо поближе к лампе – левая рука его по-прежнему дрожит, – обращаясь с ним, будто ребенок, которому мама разрешила подержать свою любимую фарфоровую куклу.
Скорлупа тоньше, чем я думал, и когда она оказывается против света, появляется смутный силуэт, беззаботно плавающий в центре яйца в окружении известково-молочной плазмы.
– Если вы приглядитесь, – показывает доктор на тупой и более округлый конец яйца, – то заметите зубчатую оборку вокруг головы Филиппа, да.
– Будто у Трицератопа.
– Да, да, Филипп – дитя отца Трицератопа и матери Диплодока.
Отец Трицератоп – так может, это его ребенок? Врачу, помоги себе сам, так, что ли? И я спрашиваю:
– Вы женаты?
– Знаю, о чем вы думаете, мистер Рубио, и отвечаю: нет, это не мое яйцо. Филипп будет моим племянником, да, да.
Какова бы ни была его родословная, Филипп обещает стать весьма крупным, если ему суждено когда-нибудь вырваться из этой скорлупы. Трицератопы достаточно велики и без того, чтобы наращивать их генами Диплодока. А может, тут все и не так получается. Не имею ни малейшего представления, да и, говоря откровенно, ни малейшего желания вступать в длительную дискуссию на эту тему.
Однако не могу не заметить эти характерные черты Диплодока в юном (очень юном) Филиппе – мягкие изгибы спины, округлая голова, сочетающиеся и сливающиеся с костистой чешуей, что уже начинает формироваться на еще даже не младенческой шкуре Филиппа. Хвост, слишком короткий для Диплодока и слишком длинный для Трицератопа, будто игрушечная спиралька свернут кольцами под плодом и готов распуститься где-то в ближайшие три недели. Также и лапы, одновременно длинные и коренастые, являют собой превосходную смесь обоих существ, и я ловлю себя на мысли о том, какая жизнь уготована Филиппу, если получится у него живым явиться этому миру: чудом будет он провозглашен или чудищем?
Кстати, надо бы полюбопытствовать.
– Доктор Валлардо, – обращаюсь я, приблизившись вплотную к собеседнику и стараясь придать голосу как можно больше миролюбия и задушевности, – а вы единственный, кто занимается такого рода исследованиями?
Теперь он искренне смущен – это не притворство.
– Насколько мне известно. Да, да, я бы сказал, что я единственный.
– И никаких слухов, никаких известий о мятежных ученых, ведущих исследования за пределами общепризнанной науки? – Я говорю бестолково и нечленораздельно, словно помешанный, и сам это сознаю. Скоро, впрочем, дойдем и до сути.
Доктор Валлардо отвечает, яростно тряся головой и разбрызгивая слюни по всей своей лаборатории:
– Уверяю вас, я знал бы о любом подобном исследовании.
– А как насчет случайной мутации? Не может ли она стать причиной появления… ну, кого-нибудь подобного Филиппу?
Он фыркает:
– Невозможно. Мутации и в самом деле являются движущей силой эволюции, но обмануть природу они не способны.
– Это ваша работа, точно? – Доктор Валлардо не отвечает, а мне приходит время закинуть удочку: – Что, если бы я рассказал вам, – ступаю я на тонкий лед, готовый в любой момент оказаться в воде, – что некие друзья в Нью-Йоркском Совете поведали мне о неких сообщениях относительно смешанных… существ… на улицах Нью-Йорка. Свидетельства…
– Какие такие свидетельства? – с жаром, выдающим крайний интерес, спрашивает он.
– Их было несколько, – вру я, не краснея. – Одна женщина утверждала, будто видела Аллозавра с клювом Хадрозавра.
Доктор не реагирует. Я продолжаю:
– Другой член Совета говорил – хотите верьте, хотите нет – о полностью сформировавшемся Бронтозавре с шипами Анкилозавра. Нелепость, не так ли?
– Да, да, действительно.
– И наконец, последнее – ох, не следовало мне отнимать ваше время со всеми этими…
– Нет, нет, – возражает доктор, и я прямо трепещу оттого, что добился от него чего-то вместо «да, да». – Продолжайте.
– Честно говоря, там все слегка запутано. Я сам разговаривал с беднягой, и, доложу вам, никогда мне не доводилось встречать такого бледного Раптора. Он был до смерти напуган. Вроде того, что он дрался, будучи атакован дином, – хочу подчеркнуть, что это его слова, не мои, учтите, – дином, вышедшим прямо из преисподней.
– Ого! – откликается доктор Валлардо.
– Вот именно, ого. Больше похоже на бред сумасшедшего, но позвольте рассказать до конца. Он говорил, что у этой твари был хвост Стегозавра – большие шипы и все остальное, когти Раптора – я бы снял перчатки, чтобы вам продемонстрировать, но вы и так понимаете, зубы Тиранозавра – множество и преогромные, длиною же он был с Диплодока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– В основном конфиденциальные жертвователи, – объясняет доктор. – Конечно же, я не могу использовать больничные фонды, поскольку многие из попечителей принадлежат к человечьему племени, да, но у меня есть друзья в правлении, благодаря которым никто не мешает нашей работе.
– Конфиденциальные жертвователи, как, например?…
– Если я скажу, они потеряют свою конфиденциальность, да, – грозит мне пальцем доктор Валлардо.
– Может быть, я сам догадаюсь?
– Очередное озарение?
– Догадка, основанная на фактах.
Он пожимает плечами и отворачивается, чтобы осмотреть яйцо.
– Я же не могу запретить вам гадать, правда?
Не может.
– Был жертвователем Донован Берк?
– Кто?
– Донован – Берк, – повторяю я чуть ли не по слогам.
Он опять пожимает плечами:
– Это имя мне незнакомо. Жертвуют многие, обычно небольшие суммы. Всех не упомнишь.
– Около двух лет назад он был еще и вашим пациентом. Раптор-самец.
Доктор Валлардо устраивает целый спектакль, будто бы пытаясь вспомнить: закатывает глаза, трет подбородок, но меня не проведешь.
– Нет, – качает он головой. – Пациента с таким именем я не припоминаю.
– Его невестой была Джейси Холден, Колеофизис.
Он опять качает головой, и я опять не верю ему.
– Вы говорите, они проходили обследование?
– Я этого не говорил, но все именно так.
– Да, да… Никаких воспоминаний. Так много лиц.
– Что ж, возможно, они не были крупными жертвователями.
– Возможно.
– А как насчет доктора Наделя?
– Кевин Надель?
Ура, победа – доктор хоть в чем-то признался.
– Да, окружной коронер. Он принадлежал к жертвователям?
– Не думаю.
– Но вы его знаете.
– Мы вместе учились медицине, да. Старый друг. Но он работает на правительство – какие уж там деньги.
– Так, может, вы подбрасывали ему наличных?
– Я друзьям взаймы не даю.
– А если не взаймы?
– Вы пытаетесь меня в чем-то уличить? – спрашивает он, и я предпочитаю спустить дело на тормозах, не дожидаясь, пока два Бронта запихнут меня в стеклянный ящик и вышвырнут вон.
– Давайте продолжим. – Занимайте места – основное представление начинается. – Был ли жертвователем Раймонд Макбрайд?
К счастью, доктор Валлардо уже положил на место яйцо размером с шар для боулинга, а иначе конкретно этот эксперимент закончился бы, разбившись вдребезги. Доктор подзывает телохранителей, усердно изучающих яйца поменьше:
– Фрэнк, Питер, не могли бы вы подождать за дверью?
Парочка Бронтозавров подчиняется. Доктор Валлардо ждет, пока за ними не закроется дверь, и только затем поворачивается ко мне, изо всех сил стараясь удержать доброжелательную мину.
– Вы говорили с ним? – Через всю комнату я слышу, как он скрежещет зубами. – То есть прежде чем он скончался?
Я рассчитываю на какую-то реакцию, но нет, ничего особенного. Что ж, поднажмем так, чтобы брызги полетели.
– Я разговаривал с его женой, – заявляю я со всей возможной многозначительностью. – У нас была долгая беседа. Она многое мне поведала.
Он на удочку не поддается.
– Мистер Макбрайд, да упокоится душа его, был среди жертвователей, да. И, в общем, этого не скрывал. Он полностью поддерживал мою работу, да, да.
– Полностью… Так речь идет о тысячах? Сотнях тысяч? Миллионах?
– Боюсь, что этого я вам сообщить не смогу.
– Даже если я очень попрошу?
– Даже если очень.
Столкновение лоб в лоб. Не отступать. Кто кого пересилит? Я предпочитаю сражаться именно так. Битва взглядов – кто первый моргнет, тот проиграл.
Проклятье. Так нечестно – у меня врожденная сухость в глазах. Ладно, по крайней мере, я убедился, что Макбрайд был среди жертвователей, хотя точных сумм и не выяснил.
– Зачем понадобилось Раймонду Макбрайду финансировать опыты ученого, чья работа ему до лампочки? Они с миссис Макбрайд оба Карнотавры. Им ваше лечение ни к чему.
– Как я могу прочитать мысли покойного? – удивляется доктор. – Возможно, он хотел помочь сообществу динозавров в целом, да, да.
– Не думаете ли вы, что Раймонда Макбрайда убил некто, не одобрявший финансирование ваших проектов?
– Понятия не имею, почему был убит мистер Макбрайд. Если бы я знал, немедленно отправился бы в полицию, да.
– Но вы допускаете, что мистера Макбрайда убили из-за того, что он впутался в ваши дела? – За неимением дневной работы, последнее время я слишком часто по ночам смотрел телевизионные инсценировки судебных разбирательств, так что теперь изо рта у меня лезет вся эта прокурорская муть.
Глубокий вздох – последнее время мои свидетели издают их все чаще и чаще, – и он произносит:
– Все возможно, мистер Рубио. Абсолютно все. – С губ Валлардо не сползает ужасно раздражающая меня улыбка. Это не более чем деталь облачения, не удивлюсь, если окажется, что доктор воспользовался аксессуаром производства «Нанджутсу корпорэйшн» № 418, «Постоянное Оживление». В голове у этого доктора будто высокая и толстая стена, и, похоже, гиблое дело пытаться ее раскурочить. Но возможно – не более чем возможно, – я смогу обогнуть эту стену.
Я, словно от нечего делать, небрежно обхожу комнату, будто бы невзначай бросая взгляд на инкубаторы. Все в порядке, возвещаю я этой прогулкой, все расслабились. Углубившись в недра лаборатории, я обнаруживаю секцию яиц, развившихся явно более прочих. Это выпускной класс инкубационной камеры доктора Валлардо, ребята, подруливающие к школе на крутых машинах под восторженными взглядами девчонок. Излучатели заливают скорлупу темно-красным, почти коричневым сиянием. В наборах акварельных красок этот цвет назвали бы «умброй жженой».
– А это что? – спрашиваю я, показывая на продолговатое яйцо. – Оно больше остальных.
Лучась отеческой гордостью, доктор Валлардо натягивает пару резиновых перчаток и осторожно поглаживает хрупкую оболочку.
– Это Филипп, – сообщает он нежным воркующим голосом. – Филипп зашел дальше всех остальных наших питомцев.
– Но он даже не проклюнулся.
– Конечно нет, – отвечает доктор, продолжая поглаживать скорлупу. – Мы еще ни разу не достигали этой стадии.
– Но я слышал…
– …всякие глупости, – заканчивает за меня доктор Валлардо. – До вас, должно быть, дошли сведения, будто из моих яиц уже кто-то вылупился, да? Увы, рано еще говорить о такой удаче. Но слухи опережают действительность.
Вот именно. На Совете об этом сообщили как о свершившемся факте: доктор Эмиль Валлардо создал живого смешанного детеныша, хотя из неведомых составных. Обычно у меня не было оснований сомневаться в истинности полученной на Совете информации, но если у доктора Валлардо действительно вылупился смешанный дин, какой же смысл ему скрывать успешное завершение многолетнего труда?
– И сколько времени пройдет, прежде чем Филипп вылезет из яйца? – интересуюсь я.
– Если он вылезет вообще, то борьба начнется не ранее, чем через три недели или около того. Он почти полностью сформировался, но должен еще набраться силенок, да. – Затем, включив дополнительный свет, обычную двадцатипятиваттную лампочку, вставленную в стенку инкубатора, он спрашивает: – Хотите посмотреть на него?
Чего не сделаешь ради науки.
– Будьте любезны.
Доктор Валлардо осторожно перемещает хрупкое яйцо поближе к лампе – левая рука его по-прежнему дрожит, – обращаясь с ним, будто ребенок, которому мама разрешила подержать свою любимую фарфоровую куклу.
Скорлупа тоньше, чем я думал, и когда она оказывается против света, появляется смутный силуэт, беззаботно плавающий в центре яйца в окружении известково-молочной плазмы.
– Если вы приглядитесь, – показывает доктор на тупой и более округлый конец яйца, – то заметите зубчатую оборку вокруг головы Филиппа, да.
– Будто у Трицератопа.
– Да, да, Филипп – дитя отца Трицератопа и матери Диплодока.
Отец Трицератоп – так может, это его ребенок? Врачу, помоги себе сам, так, что ли? И я спрашиваю:
– Вы женаты?
– Знаю, о чем вы думаете, мистер Рубио, и отвечаю: нет, это не мое яйцо. Филипп будет моим племянником, да, да.
Какова бы ни была его родословная, Филипп обещает стать весьма крупным, если ему суждено когда-нибудь вырваться из этой скорлупы. Трицератопы достаточно велики и без того, чтобы наращивать их генами Диплодока. А может, тут все и не так получается. Не имею ни малейшего представления, да и, говоря откровенно, ни малейшего желания вступать в длительную дискуссию на эту тему.
Однако не могу не заметить эти характерные черты Диплодока в юном (очень юном) Филиппе – мягкие изгибы спины, округлая голова, сочетающиеся и сливающиеся с костистой чешуей, что уже начинает формироваться на еще даже не младенческой шкуре Филиппа. Хвост, слишком короткий для Диплодока и слишком длинный для Трицератопа, будто игрушечная спиралька свернут кольцами под плодом и готов распуститься где-то в ближайшие три недели. Также и лапы, одновременно длинные и коренастые, являют собой превосходную смесь обоих существ, и я ловлю себя на мысли о том, какая жизнь уготована Филиппу, если получится у него живым явиться этому миру: чудом будет он провозглашен или чудищем?
Кстати, надо бы полюбопытствовать.
– Доктор Валлардо, – обращаюсь я, приблизившись вплотную к собеседнику и стараясь придать голосу как можно больше миролюбия и задушевности, – а вы единственный, кто занимается такого рода исследованиями?
Теперь он искренне смущен – это не притворство.
– Насколько мне известно. Да, да, я бы сказал, что я единственный.
– И никаких слухов, никаких известий о мятежных ученых, ведущих исследования за пределами общепризнанной науки? – Я говорю бестолково и нечленораздельно, словно помешанный, и сам это сознаю. Скоро, впрочем, дойдем и до сути.
Доктор Валлардо отвечает, яростно тряся головой и разбрызгивая слюни по всей своей лаборатории:
– Уверяю вас, я знал бы о любом подобном исследовании.
– А как насчет случайной мутации? Не может ли она стать причиной появления… ну, кого-нибудь подобного Филиппу?
Он фыркает:
– Невозможно. Мутации и в самом деле являются движущей силой эволюции, но обмануть природу они не способны.
– Это ваша работа, точно? – Доктор Валлардо не отвечает, а мне приходит время закинуть удочку: – Что, если бы я рассказал вам, – ступаю я на тонкий лед, готовый в любой момент оказаться в воде, – что некие друзья в Нью-Йоркском Совете поведали мне о неких сообщениях относительно смешанных… существ… на улицах Нью-Йорка. Свидетельства…
– Какие такие свидетельства? – с жаром, выдающим крайний интерес, спрашивает он.
– Их было несколько, – вру я, не краснея. – Одна женщина утверждала, будто видела Аллозавра с клювом Хадрозавра.
Доктор не реагирует. Я продолжаю:
– Другой член Совета говорил – хотите верьте, хотите нет – о полностью сформировавшемся Бронтозавре с шипами Анкилозавра. Нелепость, не так ли?
– Да, да, действительно.
– И наконец, последнее – ох, не следовало мне отнимать ваше время со всеми этими…
– Нет, нет, – возражает доктор, и я прямо трепещу оттого, что добился от него чего-то вместо «да, да». – Продолжайте.
– Честно говоря, там все слегка запутано. Я сам разговаривал с беднягой, и, доложу вам, никогда мне не доводилось встречать такого бледного Раптора. Он был до смерти напуган. Вроде того, что он дрался, будучи атакован дином, – хочу подчеркнуть, что это его слова, не мои, учтите, – дином, вышедшим прямо из преисподней.
– Ого! – откликается доктор Валлардо.
– Вот именно, ого. Больше похоже на бред сумасшедшего, но позвольте рассказать до конца. Он говорил, что у этой твари был хвост Стегозавра – большие шипы и все остальное, когти Раптора – я бы снял перчатки, чтобы вам продемонстрировать, но вы и так понимаете, зубы Тиранозавра – множество и преогромные, длиною же он был с Диплодока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48