Я закрываю дверь и убеждаюсь, что все занавески опущены.
Это покалывание, этот зуд все усиливаются, распространяясь по всему телу. Что-то важное перестало функционировать в моем костюме, и хочется верить, что я вовремя спохватился и не довел дело до самого худшего. Я не собираюсь возиться с маской или туловищем, потому что это такая боль в заднице – правильно наложить эпоксидную смолу, дабы обеспечить хорошую, плотную хватку, способную выдержать самые безудержные порывы страсти. Я просто снимаю нижнюю часть. Оболочка медленно слезает со шкуры; ее и без того гладкая подкладка, как следует пропотев за последние несколько часов, стала совсем скользкой.
Стоя в гостиной напротив большого зеркала, я пристально изучаю ведущие опоры и ремни на предмет возможных повреждений. Насколько я в состоянии разглядеть, никаких изъянов. Могло ли это ощущение оказаться чисто психосоматическим? Следствие подавляемого сознания вины за участие в более чем противоестественном действе? Надеюсь, что нет, ведь исправляться я не намерен.
Погодите-ка – вот оно. Прямо под серией «Г» зажим, всегда причиняющий мне наибольшее беспокойство: матерчатая штрипка как-то ухитрилась согнуться и попасть в туго затянутую петлю на кончике хвоста. Представить себе не могу, как это случилось, но учитывая все эти новые занимательные позы, которые мы перепробовали, я не слишком удивляюсь.
Держа хвост облаченной рукой, пытаюсь вытащить штрипку и устроить ее поудобнее; почти тут же я обретаю чувствительность, восхитительную чувствительность, устремившуюся в мое тело, словно прорвавшая плотину река. Это не так прекрасно, как любовь с Сарой, но недалеко от того. Возможно, мне следует полностью разоблачиться и привести костюм в порядок, чтобы подобное не повторилось. Надеюсь, что мы с Сарой сыграем на бис, как только она вернется, и не желаю никаких технических неисправностей. В следующий раз эта штрипка может намотаться на какой-нибудь жизненно еще более важный орган, нежели хвост.
Я нащупываю потайные кнопки под сосками и отстегиваю их, изо всех сил стараясь отделить оболочку туловища от шкуры. С туловищами у меня всегда наибольшие проблемы, наверное потому, что здесь так мало мест для скрытых застежек. На голове их без счету: под волосами, в ушах, в носу; в нижней части тела тоже предусмотрено немало мест для молний и кнопок, и работает все отлично.
Я почти уже отстегнул последнюю липучку, нащупал ее, нащупал и… в квартиру входит Сара.
– Винсент, я забыла спросить, на какой улице…
Она цепенеет. Я цепенею. Только глаза ее в движении, мечутся по моему полуоблаченному телу, пытаясь осознать перед ними представшее. А я вполне могу вообразить себе, как выгляжу в ее глазах: ящерица в полусодранной человечьей коже, выползшая из доисторических глубин, чтобы ужаснуть и сожрать несчастную девушку. Чудовище. Урод. Похоть, страсть, чувственность и, да-да, и любовь уступают место инстинкту, моему проклятому инстинкту, овладевшему телом по законам военного времени.
– Винсент… – начинает она, но я обрываю ее, скакнув через всю комнату, захлопнув дверь свободной лапой и прыгнув ей на грудь. Сара падает на спину. Я хватаю ее за горло, рыком вдребезги разбивая зеркало, так что осколки водопадом сыплются на ковер.
Я знаю свой долг. Я должен убить ее.
– Прости меня, Сара, – ухитряюсь я произнести, уже готовый вонзить когти в прекрасную трепещущую шею. Она судорожно глотает воздух, пытаясь что-то сказать, но ей не хватает дыхания…
– Вин… Вин…
– Прости меня, – повторяю я и наношу смертельный удар.
Но он не достигает цели. Ее рука встает на пути моей и удерживает когти в каких-то дюймах от горла. Этого не может быть. Или страх придал ей силы? Я замахиваюсь другой лапой, сверкают природные клинки…
И снова она парирует удар. Сара борется с моими лапами, не подпуская смерть, лицо ее искажено болью.
– Винсент, – с трудом произносит она голосом на две октавы ниже обычного, – подожди.
Но врожденное чувство опасности и ответственности настаивает: давай, закончи работу, убей человека, прежде чем она все разнесет по свету! – и я напрягаю мускулы, стремясь покончить с этим и начать несомненно долгий процесс оплакивания.
– Подожди, – снова выдавливает из себя Сара, и на этот раз слово проникает сквозь безумие инстинкта, удерживая восходящую мощь моих лап. Что за безрассудство? Неужели это встает на дыбы человечье обыкновение понять все на свете за счет драгоценного сейчас времени? В мире динов мы не склонны сверх меры анализировать. Мы видим, мы реагируем и преодолеваем. Не более чем полчаса назад совокупившись с представителем чужого рода, я чувствую отвращение к малейшим проявлениям человечности, пропитавшим меня за долгие годы. Я должен тотчас прикончить ее! Но я жду, что она скажет.
Я опускаюсь на задние лапы, мускулы все так же напряжены, готовые к атаке на случай, если она попробует убежать. Я люблю Сару, но я не могу рисковать, ей доверившись. Только не в этом.
Я ожидаю от нее мольбы о сострадании, клятвенных обещаний, что она ни одной живой душе никогда не расскажет о том, что увидела, призывов к милосердию, как до нее делали другие. Но она даже рта не раскрывает, даже не пытается говорить.
Она просто откидывает волосы с плеч и поднимает руки, будто желая собрать локоны в конский хвост. Слышится щелчок, знакомое «зззип», и Сара вновь опускает свои прекрасные руки. Мне будет их не хватать.
Лицо ее меняется, невероятным образом соскальзывая влево. Носы так не сдвигаются. Подбородки так не сдвигаются. По крайней мере, без вмешательства пластической хирургии. Опускаются брови, за ними розовые щечки, и, черт возьми, что же дальше…
Кожа на лице Сары провисает складками, и маска отваливается. Из-под нее выглядывает ярко-коричневая шкура, нечто вроде мелкого наждака. Контактные линзы выскакивают из глаз и зелеными каплями падают на ковер. Я пячусь, не в состоянии удержать равновесие при виде того, как оседает на полу фальшивый слой кожи, слезающий с ее шкуры. Не веря глазам своим, я смотрю, как она встает и отстегивает остатки облачения.
Сара Арчер неторопливо и аккуратно, лоскут за лоскутом снимает ложную кожу, тщательно отделяя от своего истинного тела каждую унцию косметики, каждый дюйм ремня, корсета и бандажа. Не знаю, сколько времени прошло. Минута, час, день, неважно, пока я наблюдаю постепенное исчезновение Сары Арчер и столь же постепенное появление очень знакомого Колеофизиса.
– Винсент, – мягко произносит она, – я хотела тебе рассказать.
Я должен был понять с самого начала. Я, опытный профессионал, сыщик божьей милостью. Все это творилось под самым моим носом, и я вполне мог бы заметить, не будь так ослеплен страстью к запретным сокровищам.
Сара Арчер – это Джейси Холден. Джейси Холден – это Сара Арчер. Переставляй как хочешь, но обе они – одна и та же женщина, и я чувствую, как обрушиваются подо мной расшатанные подпорки, худо-бедно поддерживавшие мир, и окончательно слабеют мышцы. Кто-то, похоже, гасит огни…
17
Мы сидим на диване в трех футах и многих милях друг от друга. Она то и дело пытается заговорить, но я взмахом руки удерживаю ее. Это глупо, наверное, но мне нужно время подумать. Почти час прошел с тех пор, как я очнулся, и только теперь ко мне возвращается трезвость мыслей, достаточная для поддержания нормальной беседы.
– Винсент, послушай… – умоляет она, и слезы наполняют исполненные нежности карие глаза. Зеленые контактные линзы мокнут в извлеченном из сумочки контейнере.
– Я не могу… Как ты… – Я не в состоянии продолжать эту речь, а потому предпочитаю скорчить обиженную рожу. Так лучше дойдет.
– Думаешь, я не хотела все рассказать тебе? Прямо тогда, в греческом ресторане, собиралась выложить все без утайки. Прямо там, перед всеми, просто сказать, чтобы ты понял, что ты и я… что мы одинаковые.
Я сардонически усмехаюсь и трясу головой:
– Мы не одинаковые.
– Мы оба дины.
– Во всяком случае, ты так утверждаешь. Может, это тоже костюм.
– Что за ребячество, Винсент, конечно нет.
– Почем мне знать, черт побери? – взрываюсь я, и что-то во мне радуется, когда она вздрагивает. – Я имею в виду, господи, Сара… или это Джейси?
– Это Джейси.
– Ты уверена?
– Это Джейси, – кротко повторяет она.
– Прекрасно. Что ты еще скрываешь, Джейси? Я, правда, уже вдоволь позабавился. Ты пропадаешь, ты не пропадаешь, ты человек, ты дин…
– На то есть причина, – перебивает она.
– Хотелось бы надеяться. Меня бы обеспокоило по-настоящему, если бы ты проделала все исключительно ради собственного удовольствия. Итак, ты собираешься поведать мне свою историю?
– Если ты мне позволишь.
– Я тебе позволяю.
– Хорошо.
– Хорошо. Теперь говори.
Она никак не решается, ерзает по дивану и не смеет взглянуть мне в глаза. А прежде все было так просто!
– Не знаю, с чего начать, – говорит она, и я предлагаю начать с начала.
– По сути, и не было никакого начала. Все как-то само… выросло.
– Как сорняки?
– Пять лет назад, – продолжает Джейси, – в Нью-Йорке на улице я познакомилась с Донованом. Ну, не совсем на улице – оба мы оказались за стойкой магазина деликатесов в Гринвич-Виллидж. И оба мы были свободны, привлекательны и готовы к любовным отношениям, хотя в тот момент не знали этого. Я учуяла его, как только он подошел. Никогда не встречала дина с таким мощным запахом. Ты запомнил его запах, Винсент? Когда навещал Донована в больнице?
Я помню запах жареного мяса, запах запеченного Раптора, и хотя считаю, что Джейси Холден в какой-то мере заслуживает страданий за все, что она мне устроила, вряд ли эта информация будет справедливым воздаянием.
– Это же больница, – отвечаю я. – Сама знаешь, как там все продезинфицировано.
Она понимает, что я лишь тактично уклоняюсь от ответа, и благодарно кивает:
– Он был способен наполнить комнату своим ароматом. Словно волна роз, нахлынувшая с моря. Я называла его моим маленьким морским драконом. Я ела булку с солониной под майонезом, и его это позабавило. Он сказал, что я ничего не понимаю в еде. Это были его первые слова: «Мадам, простите за назойливость, но вы совершенно не разбираетесь в еде».
Как мило.
– И куда же вас привела эта чушь? – заговорила во мне старомодная ревность, ну и плевать.
– Ты сказал начинать с начала, вот я с начала и начинаю. Он был парень что надо, Винсент, и во многом похож на тебя. Не только потому, что тоже был Раптор. Ваше чувство юмора, ваш стиль, ваши манеры – все очень похоже. Не сомневаюсь, он бы тебе понравился.
Лестью она всего добьется; я несколько смягчаюсь:
– Не сомневаюсь. Дальше.
– Потребовалось какое-то время, прежде чем Донован пришел к мысли о женитьбе, но когда до этого дошло, она овладела им целиком. Сам понимаешь, планы относительно нашей совместной жизни, нашего будущего… Мы жили в районе Западных Восьмидесятых улиц, Донован все еще служил у Раймонда, я была поглощена работой в Совете, место в котором заняла не без его помощи, и вместе мы являлись тем, что половина мира считает блестящей парой, а другая половина мерзкими яппи. Как бы то ни было, мы чувствовали себя счастливыми. Имелась лишь одна небольшая проблема…
– Дети.
– Да. Дети. – Джейси подбирает под себя длинные бурые ноги и, свесив хвост с дивана, откидывается на подушку. Я все так же чинно опираюсь на подлокотник. – Я хотела детей, Донован хотел, но принадлежа к различным видам… Наверное, мы могли бы усыновить ребенка. Я знаю, в мире достаточно производителей яиц, но нам хотелось именно своего. Это эгоизм? Я полагаю, что Донован как-то упомянул об этом на работе, и Раймонд связал нас с доктором Валлардо. По сути дела, мы стали для него одним из первых опытов. Он возился с птицами, ставил какие-то эксперименты на ящерицах, лягушках и змеях, но до нас у него было всего несколько пациентов-динов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48