Возможно, у меня есть для тебя немного денег. Возможно. Возможно, я, бог знает зачем, могу подкинуть тебе работенку. Если – и это очень существенное если, Руби, – если ты к ней готов. Если ты не провалишь все дело, так что мне придется расхлебывать, как в прошлый раз.
Шары на столе Тейтельбаума отбивают предсмертную металлическую дробь. Тейтельбаум не сводит с меня тяжелого взгляда, а я тянусь и вновь запускаю ему игрушку: это, похоже, станет одной из моих обязанностей, если он меня возьмет. Надеюсь, предлагая работу, он не имеет в виду, что я целыми днями стану запускать и перезапускать эту штуковину. Самое печальное, что я вполне могу согласиться и на это.
– Я был бы очень благодарен, если вы предоставите мне возможность… – я слащаво растягиваю слова, пытаясь скрыть иголки за подобострастностью.
– Конечно, будешь. Восемьдесят сыщиков в этом городе были бы благодарны за такую возможность. Но я не так уж ненавидел этого твоего Эрни, – для Тейтельбаума это равносильно признанию в любви, – чтобы вовсе лишить тебя шанса. Вдобавок, у меня нет выбора. Слава богу, в этом бюро у меня девятнадцать идиотов, которые называют себя частными сыщиками, и каждый увяз в каком-нибудь дерьмовом деле, и каждый так и норовит потянуть время, чтобы приписать себе пару лишних баксов. А тут как раз подвернулась работа, не терпящая отлагательства, и полюбуйтесь, кому приходится ее поручать – поддатому неудачнику с комплексом покойного напарника.
– Благодарю вас.
– Послушай, здесь я должен быть уверен. В последний раз ты перешел всякие границы…
– Такого больше не будет, – перебиваю я.
– Мне нужна уверенность. Уверенность, что все будет так, как я скажу. Никаких отступлений от инструкций, никаких неприятностей с полицией. Если я велю остановиться, ты немедленно прекращаешь. Мы договорились?
– Такого больше не будет, – повторяю я.
– Я в этом не сомневаюсь. – Голос его чуть смягчился, самую малость, от гранита к известняку. – Я понимаю, каково тебе было. Гибель Эрни. Когда десять лет работаешь с парнем…
– Двенадцать.
– Двенадцать лет, это серьезно. Это я понимаю. Но это был несчастный случай, ни больше ни меньше. Парень попал под машину, Нью-Йорк кишит таксомоторами…
– Но Эрни был осторожен…
– Не заводись опять с этим дерьмом. Да, он был осторожен, но не в этот раз. А суетиться, доставая копов россказнями о безумных заговорах, это, знаешь, любви не прибавит. – Он замолкает, ожидая моей реакции. Но не дожидается. – С этим покончено. Капут. – Тейтельбаум поджимает губы, лицо его морщится, будто он вымазался лимоном. – Итак, я должен знать, ты-то с этим покончил? Со всем этим – с Эрни, с Макбрайдом?…
– Покончил? Мне кажется, я не… я не… они мертвы, так ведь? Так что… – Нет, хочется мне завопить, я с этим не покончил! Как я могу забыть своего партнера, оставить неразгаданной гибель единственного друга?! Я хочу сообщить ему, что совал нос в это дело и при первой возможности засуну снова. И плевать на то, что меня вышибли из Совета, плевать на все черные списки – я буду искать убийцу Эрни до последнего вздоха!
Но то был Винсент Рубио последних девяти месяцев. Негодование и ярость не принесли этому Винсенту ничего, кроме пудовой коллекции напоминаний о платежах, неминуемого разорения и дорогостоящей зависимости от базилика.
У меня нет денег, у меня нет времени, и мне не на кого опереться. А потому я напяливаю лучезарнейшую из улыбок и говорю:
– Конечно, все это осталось позади.
Тиранозавр высохшим пальцем заставляет умолкнуть металлические шары и переводит взгляд на меня.
– Хорошо. Замечательно. – В комнате звенит тишина. – Кстати, ты слышал о каких-нибудь новых штрафных санкциях Совета?
– Я больше не состою в Совете, сэр. – А когда состоял, Тейтельбаум уже пытался вытянуть из меня информацию. То, что один из его сотрудников, заседая в Южнокалифорнийском Совете, способен определять политику, непосредственно влияющую на его повседневную жизнь, воспринималось Тейтельбаумом как личное оскорбление. Одна из тех мелочей, которые скрашивают жизнь. – Они… они забаллотировали меня после нью-йоркских событий.
Он кивает:
– Я знаю, что тебя выкинули, меня ведь опрашивали как свидетеля… Но у тебя остались друзья…
– Да нет, никого не осталось.
– Черт тебя возьми, Рубио, ты ведь должен был хоть что-то слышать о санкциях.
Я пожимаю плечами, трясу головой:
– Санкции…
– На Макбрайда…
– Он мертв.
– На его имущество. Из-за истории с человеческим существом.
– Истории с человеческим существом… – повторяю я. Я отлично понимаю, что он имеет в виду, но признаваться в этом не собираюсь.
– Послушай-ка, Рубио, ты был в Совете и прекрасно знал, что происходит. У Макбрайда была связь с этой… этой… – его, если их можно так назвать, плечи вздрагивают от омерзения, – человеческой самкой.
Он совершенно прав, но я и не подумаю извещать его об этом. Раймонд Макбрайд, Карнотавр, ворвавшийся в здешнее общество динозавров откуда-то со Среднего Запада, за считанные годы умудрился разбогатеть и действительно имел многочисленные связи с человечьими женщинами. Это не домыслы – это факты. И они подтверждены массой свидетельств, под присягой данных членам Совета на официальных слушаньях, а также многочисленными вещественными доказательствами в виде фотографий, сделанных фирмой «Джей amp; Ти», крупнейшим нью-йоркским сыскным агентством и, совершенно случайно, ближайшим партнером «ТруТел» на восточном побережье.
Законченный плейбой, Макбрайд всегда волочился за женскими особями нашего рода, и притом с невероятным успехом, несмотря на свой крепкий и продолжительный брак, а в результате, говорят, что ветви его фамильного древа протянулись от побережья до побережья, а возможно, и дальше, в Европу. У него были квартира на Парк-авеню, дом на Лонг-Айленд и «хибарка» на Калифорнийском побережье, не говоря уж о парочке казино, в Лас-Вегасе и в Атлантик-Сити. Его по природе резкие классические черты Карнотавра ежедневно гримировал целый штат профессиональных маскировщиков, знающих, как без особого труда придать превосходное человеческое обличье самому рептильному из динозавров, – процедура, приносящая всем прочим бесконечные часы боли и разочарований. Жизни Раймонда Макбрайда можно было только позавидовать.
И никто не мог понять, какого черта его понесло на чужую грядку; возможно, ему надоел собственный род, осточертела яйцекладка и бесконечное ожидание треска скорлупы. Действительно, детей у них с женой не было. Возможно, он хотел обострить чувственность на иных существах. Амбиций ему было не занимать. Возможно – и многие склоняются именно к такому выводу, – в нем развился синдром Дресслера, так что он начал думать о себе как о настоящем человеке и просто не мог удержаться от искушений млекопитающей плоти. Или просто находил цыпочек привлекательными. Как бы то ни было, Раймонд Макбрайд нарушил первое из основных правил, установленное с тех пор, как Homo habilis впервые приковыляли в наш мир: абсолютный запрет спариваться с человеком.
Но теперь он мертв, убит в своем офисе почти год назад, – так какого же черта применять санкции к бедному парню?
Стук в дверь избавляет меня от дальнейших расспросов о Макбрайде и заседаниях Совета, о которых я теперь не имею ни малейшего представления. Тейтельбаум рявкает: «Что?», и в кабинет заглядывает Салли. Серенький такой, робкий мышонок. Остренький носик, свисающие прядями волосы, болезненно бледная. Если бы я не знал, что она человек – запаха нет, да и не видел я ее ни в одном из тех мест, где собираются динозавры, – мог бы на пару секунд принять ее за Компи.
– Лондон на третьей линии, – пищит она. Салли – отличная девчонка, болтать с ней просто умора, но в присутствии Тейтельбаума она съеживается, словно высохшая губка.
– Сувенирная лавка Гэтвика? – спрашивает Тейтельбаум, и руки у него трясутся в ребяческом предвкушении. Могло бы растрогать, не будь он так отвратителен.
– Они нашли зубочистки «Лондонский Тауэр», которые вы хотели.
Салли мельком улыбается мне, поворачивается и вылетает из кабинета – миссия исполнена. Просто хирургическое вмешательство во владения босса: туда-обратно за шесть секунд! Очень неплохо. Мне бы у нее поучиться.
Тейтельбаум тяжело вздыхает, шероховатые звуки рвущейся бумаги сменяются в его глотке глухим сопением спускаемой шины. Он неуклюже тянется к телефону.
– Я возьму двадцать четыре дюжины, и пусть пришлют немедленно.
Разговор окончен. Представляю, как поражен американской учтивостью британец на том конце провода.
Переходя к делу, Тейтельбаум резко меняет тон. Он заходится в хрипе от натуги, когда его крохотная ручка тянется через весь стол за тонкой папкой.
– Я не прошу тебя отыскать мне бриллиант Хоупа или что-нибудь в этом духе, – говорит он и вручает мне папку. – Всего лишь немного поработать ногами, ничего невозможного. Ерунда, но за нее платят.
Я перелистываю страницы.
– Расследование пожара?
– В среду утром загорелся ночной клуб в Долине. Одно из заведений Берка.
– Берка?
– Донован Берк. Владелец клуба. Ты что, Рубио, журналов не читаешь?
Я качаю головой, не желая объяснять, что нынче меня разорит и покупка журнала.
– Берк – большой воротила по части ночных клубов, – объясняет Тейтельбаум. – В его заведениях каждый день толкутся знаменитости, в основном динозавры, но есть и человечья клиентура. Клуб застрахован по полной программе, так что за причиненные огнем убытки им теперь придется платить около двух миллионов долларов. Страховая компания хочет проверить, не сам ли Берк запалил свой клуб, так как «дела у него шли паршиво».
– Так и есть?
– Что?
– Паршиво.
– Господи, Рубио, откуда мне знать? Ты здесь частный детектив.
– Был кто-нибудь в клубе, когда загорелось?
– Почему бы тебе самому не почитать эту чертову папку? – выходит он из себя. – Да, да, куча народу. Свидетелей масса, вечеринка в полном разгаре. – Он обрушивает новый удар по Ньютоновым шарам – явный сигнал, что в моем присутствии больше не нуждаются. Я поднимаюсь.
– Что со временем? – спрашиваю я, заранее зная ответ.
– На день меньше, чем обычно. – Шаблонный ответ. Считается остроумным.
Я стараюсь, чтобы следующий вопрос прозвучал как бы между прочим. Хотя это вовсе не так.
– Оплата?
– Страховая компания готова отстегнуть пять косых плюс расходы. Три забирает агентство, так что тебе остаются две тысячи баксов.
Я пожимаю плечами. Вполне нормально, особенно если учесть оплату большинства сотрудников «ТруТел», с трудом сводящих концы с концами.
– Но у меня возникли сложности с бассейном на заднем дворе, – продолжает Тейтельбаум, – и мне нужно немного наличных. Давай-ка поделим твои комиссионные пятьдесят на пятьдесят.
Он силится улыбнуться, и этот акулий оскал вызывает во мне едва преодолимое желание захлестнуть у него на шее тонкие проволочки Ньютоновых шаров.
Но какой у меня выбор? Одна косая лучше, чем ничего, а после того как я пролетел с Омсмайером, это, пожалуй, мой единственный шанс заплатить по закладным и отодвинуть банкротство. Ладно, изобразим ущемленное самолюбие. Вытянув шею, насколько позволяет моя человеческая оболочка, я задираю нос, прижимаю к груди бумажную папку и гордо направляюсь к дверям.
– Смотри, не напортачь, Рубио, – бросает мне вслед Тейтельбаум. – И не приноси, как обычно, недоделанного дерьма, если хочешь и дальше получать здесь работу.
Я еще и дюжины шагов не прошел, а ветка базилика уже хрустит на зубах, и остается позади тирания Т-Рекса, и условия его более не кажутся мне столь унизительными. Деньги в банке, возможно, чуточку респектабельности, а потом оглянуться не успеешь, как прочие детективные агентства в очередь встанут, чтобы вручить самую лучшую и дорогую работу «сыску Ватсона и Рубио».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Шары на столе Тейтельбаума отбивают предсмертную металлическую дробь. Тейтельбаум не сводит с меня тяжелого взгляда, а я тянусь и вновь запускаю ему игрушку: это, похоже, станет одной из моих обязанностей, если он меня возьмет. Надеюсь, предлагая работу, он не имеет в виду, что я целыми днями стану запускать и перезапускать эту штуковину. Самое печальное, что я вполне могу согласиться и на это.
– Я был бы очень благодарен, если вы предоставите мне возможность… – я слащаво растягиваю слова, пытаясь скрыть иголки за подобострастностью.
– Конечно, будешь. Восемьдесят сыщиков в этом городе были бы благодарны за такую возможность. Но я не так уж ненавидел этого твоего Эрни, – для Тейтельбаума это равносильно признанию в любви, – чтобы вовсе лишить тебя шанса. Вдобавок, у меня нет выбора. Слава богу, в этом бюро у меня девятнадцать идиотов, которые называют себя частными сыщиками, и каждый увяз в каком-нибудь дерьмовом деле, и каждый так и норовит потянуть время, чтобы приписать себе пару лишних баксов. А тут как раз подвернулась работа, не терпящая отлагательства, и полюбуйтесь, кому приходится ее поручать – поддатому неудачнику с комплексом покойного напарника.
– Благодарю вас.
– Послушай, здесь я должен быть уверен. В последний раз ты перешел всякие границы…
– Такого больше не будет, – перебиваю я.
– Мне нужна уверенность. Уверенность, что все будет так, как я скажу. Никаких отступлений от инструкций, никаких неприятностей с полицией. Если я велю остановиться, ты немедленно прекращаешь. Мы договорились?
– Такого больше не будет, – повторяю я.
– Я в этом не сомневаюсь. – Голос его чуть смягчился, самую малость, от гранита к известняку. – Я понимаю, каково тебе было. Гибель Эрни. Когда десять лет работаешь с парнем…
– Двенадцать.
– Двенадцать лет, это серьезно. Это я понимаю. Но это был несчастный случай, ни больше ни меньше. Парень попал под машину, Нью-Йорк кишит таксомоторами…
– Но Эрни был осторожен…
– Не заводись опять с этим дерьмом. Да, он был осторожен, но не в этот раз. А суетиться, доставая копов россказнями о безумных заговорах, это, знаешь, любви не прибавит. – Он замолкает, ожидая моей реакции. Но не дожидается. – С этим покончено. Капут. – Тейтельбаум поджимает губы, лицо его морщится, будто он вымазался лимоном. – Итак, я должен знать, ты-то с этим покончил? Со всем этим – с Эрни, с Макбрайдом?…
– Покончил? Мне кажется, я не… я не… они мертвы, так ведь? Так что… – Нет, хочется мне завопить, я с этим не покончил! Как я могу забыть своего партнера, оставить неразгаданной гибель единственного друга?! Я хочу сообщить ему, что совал нос в это дело и при первой возможности засуну снова. И плевать на то, что меня вышибли из Совета, плевать на все черные списки – я буду искать убийцу Эрни до последнего вздоха!
Но то был Винсент Рубио последних девяти месяцев. Негодование и ярость не принесли этому Винсенту ничего, кроме пудовой коллекции напоминаний о платежах, неминуемого разорения и дорогостоящей зависимости от базилика.
У меня нет денег, у меня нет времени, и мне не на кого опереться. А потому я напяливаю лучезарнейшую из улыбок и говорю:
– Конечно, все это осталось позади.
Тиранозавр высохшим пальцем заставляет умолкнуть металлические шары и переводит взгляд на меня.
– Хорошо. Замечательно. – В комнате звенит тишина. – Кстати, ты слышал о каких-нибудь новых штрафных санкциях Совета?
– Я больше не состою в Совете, сэр. – А когда состоял, Тейтельбаум уже пытался вытянуть из меня информацию. То, что один из его сотрудников, заседая в Южнокалифорнийском Совете, способен определять политику, непосредственно влияющую на его повседневную жизнь, воспринималось Тейтельбаумом как личное оскорбление. Одна из тех мелочей, которые скрашивают жизнь. – Они… они забаллотировали меня после нью-йоркских событий.
Он кивает:
– Я знаю, что тебя выкинули, меня ведь опрашивали как свидетеля… Но у тебя остались друзья…
– Да нет, никого не осталось.
– Черт тебя возьми, Рубио, ты ведь должен был хоть что-то слышать о санкциях.
Я пожимаю плечами, трясу головой:
– Санкции…
– На Макбрайда…
– Он мертв.
– На его имущество. Из-за истории с человеческим существом.
– Истории с человеческим существом… – повторяю я. Я отлично понимаю, что он имеет в виду, но признаваться в этом не собираюсь.
– Послушай-ка, Рубио, ты был в Совете и прекрасно знал, что происходит. У Макбрайда была связь с этой… этой… – его, если их можно так назвать, плечи вздрагивают от омерзения, – человеческой самкой.
Он совершенно прав, но я и не подумаю извещать его об этом. Раймонд Макбрайд, Карнотавр, ворвавшийся в здешнее общество динозавров откуда-то со Среднего Запада, за считанные годы умудрился разбогатеть и действительно имел многочисленные связи с человечьими женщинами. Это не домыслы – это факты. И они подтверждены массой свидетельств, под присягой данных членам Совета на официальных слушаньях, а также многочисленными вещественными доказательствами в виде фотографий, сделанных фирмой «Джей amp; Ти», крупнейшим нью-йоркским сыскным агентством и, совершенно случайно, ближайшим партнером «ТруТел» на восточном побережье.
Законченный плейбой, Макбрайд всегда волочился за женскими особями нашего рода, и притом с невероятным успехом, несмотря на свой крепкий и продолжительный брак, а в результате, говорят, что ветви его фамильного древа протянулись от побережья до побережья, а возможно, и дальше, в Европу. У него были квартира на Парк-авеню, дом на Лонг-Айленд и «хибарка» на Калифорнийском побережье, не говоря уж о парочке казино, в Лас-Вегасе и в Атлантик-Сити. Его по природе резкие классические черты Карнотавра ежедневно гримировал целый штат профессиональных маскировщиков, знающих, как без особого труда придать превосходное человеческое обличье самому рептильному из динозавров, – процедура, приносящая всем прочим бесконечные часы боли и разочарований. Жизни Раймонда Макбрайда можно было только позавидовать.
И никто не мог понять, какого черта его понесло на чужую грядку; возможно, ему надоел собственный род, осточертела яйцекладка и бесконечное ожидание треска скорлупы. Действительно, детей у них с женой не было. Возможно, он хотел обострить чувственность на иных существах. Амбиций ему было не занимать. Возможно – и многие склоняются именно к такому выводу, – в нем развился синдром Дресслера, так что он начал думать о себе как о настоящем человеке и просто не мог удержаться от искушений млекопитающей плоти. Или просто находил цыпочек привлекательными. Как бы то ни было, Раймонд Макбрайд нарушил первое из основных правил, установленное с тех пор, как Homo habilis впервые приковыляли в наш мир: абсолютный запрет спариваться с человеком.
Но теперь он мертв, убит в своем офисе почти год назад, – так какого же черта применять санкции к бедному парню?
Стук в дверь избавляет меня от дальнейших расспросов о Макбрайде и заседаниях Совета, о которых я теперь не имею ни малейшего представления. Тейтельбаум рявкает: «Что?», и в кабинет заглядывает Салли. Серенький такой, робкий мышонок. Остренький носик, свисающие прядями волосы, болезненно бледная. Если бы я не знал, что она человек – запаха нет, да и не видел я ее ни в одном из тех мест, где собираются динозавры, – мог бы на пару секунд принять ее за Компи.
– Лондон на третьей линии, – пищит она. Салли – отличная девчонка, болтать с ней просто умора, но в присутствии Тейтельбаума она съеживается, словно высохшая губка.
– Сувенирная лавка Гэтвика? – спрашивает Тейтельбаум, и руки у него трясутся в ребяческом предвкушении. Могло бы растрогать, не будь он так отвратителен.
– Они нашли зубочистки «Лондонский Тауэр», которые вы хотели.
Салли мельком улыбается мне, поворачивается и вылетает из кабинета – миссия исполнена. Просто хирургическое вмешательство во владения босса: туда-обратно за шесть секунд! Очень неплохо. Мне бы у нее поучиться.
Тейтельбаум тяжело вздыхает, шероховатые звуки рвущейся бумаги сменяются в его глотке глухим сопением спускаемой шины. Он неуклюже тянется к телефону.
– Я возьму двадцать четыре дюжины, и пусть пришлют немедленно.
Разговор окончен. Представляю, как поражен американской учтивостью британец на том конце провода.
Переходя к делу, Тейтельбаум резко меняет тон. Он заходится в хрипе от натуги, когда его крохотная ручка тянется через весь стол за тонкой папкой.
– Я не прошу тебя отыскать мне бриллиант Хоупа или что-нибудь в этом духе, – говорит он и вручает мне папку. – Всего лишь немного поработать ногами, ничего невозможного. Ерунда, но за нее платят.
Я перелистываю страницы.
– Расследование пожара?
– В среду утром загорелся ночной клуб в Долине. Одно из заведений Берка.
– Берка?
– Донован Берк. Владелец клуба. Ты что, Рубио, журналов не читаешь?
Я качаю головой, не желая объяснять, что нынче меня разорит и покупка журнала.
– Берк – большой воротила по части ночных клубов, – объясняет Тейтельбаум. – В его заведениях каждый день толкутся знаменитости, в основном динозавры, но есть и человечья клиентура. Клуб застрахован по полной программе, так что за причиненные огнем убытки им теперь придется платить около двух миллионов долларов. Страховая компания хочет проверить, не сам ли Берк запалил свой клуб, так как «дела у него шли паршиво».
– Так и есть?
– Что?
– Паршиво.
– Господи, Рубио, откуда мне знать? Ты здесь частный детектив.
– Был кто-нибудь в клубе, когда загорелось?
– Почему бы тебе самому не почитать эту чертову папку? – выходит он из себя. – Да, да, куча народу. Свидетелей масса, вечеринка в полном разгаре. – Он обрушивает новый удар по Ньютоновым шарам – явный сигнал, что в моем присутствии больше не нуждаются. Я поднимаюсь.
– Что со временем? – спрашиваю я, заранее зная ответ.
– На день меньше, чем обычно. – Шаблонный ответ. Считается остроумным.
Я стараюсь, чтобы следующий вопрос прозвучал как бы между прочим. Хотя это вовсе не так.
– Оплата?
– Страховая компания готова отстегнуть пять косых плюс расходы. Три забирает агентство, так что тебе остаются две тысячи баксов.
Я пожимаю плечами. Вполне нормально, особенно если учесть оплату большинства сотрудников «ТруТел», с трудом сводящих концы с концами.
– Но у меня возникли сложности с бассейном на заднем дворе, – продолжает Тейтельбаум, – и мне нужно немного наличных. Давай-ка поделим твои комиссионные пятьдесят на пятьдесят.
Он силится улыбнуться, и этот акулий оскал вызывает во мне едва преодолимое желание захлестнуть у него на шее тонкие проволочки Ньютоновых шаров.
Но какой у меня выбор? Одна косая лучше, чем ничего, а после того как я пролетел с Омсмайером, это, пожалуй, мой единственный шанс заплатить по закладным и отодвинуть банкротство. Ладно, изобразим ущемленное самолюбие. Вытянув шею, насколько позволяет моя человеческая оболочка, я задираю нос, прижимаю к груди бумажную папку и гордо направляюсь к дверям.
– Смотри, не напортачь, Рубио, – бросает мне вслед Тейтельбаум. – И не приноси, как обычно, недоделанного дерьма, если хочешь и дальше получать здесь работу.
Я еще и дюжины шагов не прошел, а ветка базилика уже хрустит на зубах, и остается позади тирания Т-Рекса, и условия его более не кажутся мне столь унизительными. Деньги в банке, возможно, чуточку респектабельности, а потом оглянуться не успеешь, как прочие детективные агентства в очередь встанут, чтобы вручить самую лучшую и дорогую работу «сыску Ватсона и Рубио».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48