Сумма была слишком велика для моей скромной персоны; она представлялась мне абстрактной, ничего не значащей цифрой. Я чувствовал, что балансирую на острие ножа – во мне схлестнулись эдакий петушиный задор и жуткий страх перед разоблачением, – но это ощущение возникло исключительно оттого, что я солгал Карлу. Осмыслить масштаб совершенной нами кражи я пока был не в силах.
Джекоб достал из отделения для перчаток коробку леденцов и всю дорогу грыз их. Собака сидела рядом с ним на сиденье и, подняв уши, внимательно наблюдала за ним. Мы двигались по скоростному шоссе номер 17, пробираясь к окраинам Дельфии. Вдоль дороги уже тянулись деревья, дома сбивались в жилые кварталы. Поток транспорта становился все гуще. Я был почти дома.
Вдруг меня охватила паника: я подумал, что если нас поймают, то это случится непременно из-за Лу.
– Лу ведь расскажет обо всем Ненси, как ты думаешь? – спросил я Джекоба.
– А ты скажешь Саре? – ответил он вопросом на вопрос.
– Я же дал слово молчать.
Джекоб пожал плечами и отправил в рот очередной леденец.
– Лу тоже обещал не говорить Ненси.
Я насупился. Зная, что расскажу о случившемся Саре, как только появлюсь дома, – я даже не мог себе представить, что посмею утаить это от нее, – я еще больше засомневался в Лу. Он наверняка проболтается Ненси, и один из них в конце концов провалит все дело.
Я протянул руку к зеркальцу заднего вида и повернул его к себе, чтобы еще раз осмотреть свой лоб. Джекоб включил для меня верхний свет. Я дотронулся до шишки – она была гладкой и твердой на ощупь, как голыш. Кожа над ней стала лоснящейся и упругой, а вокруг шишки уже обозначились багряные кровоподтеки. Я лизнул большой палец руки и попытался хотя бы слегка прочистить рану.
– Как ты думаешь, как эта тварь пронюхала, что в кабине мертвец? – спросил Джекоб.
– Кто, птица?
Он кивнул.
– Они как грифы. Чуют мертвечину.
– Грифы-то хоть видят, как ты ползешь по пустыне или просто лежишь на земле. Таким образом они узнают, что им светит добыча. Но эта же тварь не могла разглядеть, что в самолете труп.
– Может, учуяла запах.
– Замороженные трупы не пахнут.
– Она просто знала , Джекоб, – сказал я. Он опять закивал.
– Вот это точно. Именно это я и имел в виду.
Джекоб снова полез за конфетами; последнюю отдал Мэри-Бет. Собака, казалось, проглотила ее, даже не разжевав.
Когда мы подъехали к моему дому, я задержался в кабине и какое-то время сидел, уставившись в окно. У порога дома горел фонарь, освещавший деревья во дворе, их обледенелые ветки тускло поблескивали. Шторы в гостиной были опущены, над трубой вился дымок.
– Вы с Лу сегодня вечером пойдете куда-нибудь? – спросил я. – Встретить Новый год?
В машине было холодно, изо рта шел пар. За окном виднелось беззвездное, затянутое облаками небо.
– Думаю, да.
– С Ненси?
– Если она захочет.
– Будете выпивать?
– Послушай, Хэнк. Не надо так напирать на Лу. Ему можно доверять. Он не меньше твоего хочет заполучить эти деньги и вовсе не собирается расстраивать наш план.
– Я и не сказал, что не доверяю ему. Просто очень уж он темный человек и к тому же пьяница.
– О, Хэнк…
– Нет, ты все-таки выслушай меня. – Я подождал, пока он обернется ко мне. – Я прошу тебя взять его под свою ответственность.
Джекоб обнял собаку.
– Что ты подразумеваешь под словом «ответственность»?
– А то, что, если он выкинет фортель, виноват будешь ты. С тебя и спрос.
Джекоб отвернулся от меня и уставился в окно. В домах моих соседей горел свет. Люди заканчивали ужинать, принимали душ, одевались, готовились к встрече Нового года.
– А кто несет ответственность за меня? – спросил он.
– Я. Готов отвечать за нас обоих. – Я улыбнулся ему. – Буду опекуном собственного брата.
Слова мои прозвучали как шутка, но в них была большая доля истины. Еще в детстве отец внушал нам, что мы должны заботиться друг о друге, что в жизни нам больше не на Кого будет опереться. «В конце концов, – любил он повторять, – человек всегда возвращается к семье, потому что связан с ней узами крови». Правда, мы с Джекобом так и не прониклись его наставлениями; еще будучи детьми, мы никогда не были опорой друг другу. В школе толстяка Джекоба безжалостно дразнили и постоянно избивали. Мне полагалось бы помочь ему, броситься на его защиту, но я совершенно не представлял, как это сделать. Я был тщедушным, костлявым ребенком, довольно малорослым для своего возраста, и мне ничего не оставалось, как стоять в плотном кольце одноклассников, окружавших моего брата и его мучителей, и вместе со всеми молча наблюдать, как его бьют. С годами стиль наших взаимоотношений не изменился: если Джекоба постигала неудача, я – сознавая свою беспомощность и смущаясь от этого – оставался лишь сторонним наблюдателем.
Я протянул руку и слегка похлопал Джекоба по плечу, понимая, насколько нелепо и неестественно выглядит это со стороны.
– Я позабочусь о тебе, – проговорил я, – а ты – обо мне.
Джекоб не ответил. Он молча смотрел, как я открываю дверцу, вытаскиваю из грузовика рюкзак и перебрасываю его через плечо. Когда я ступил на заснеженную дорожку, что вела к дому, он развернулся и уехал.
Я тихо вошел в дом и пристроил рюкзак на полу стенного шкафа в холле, сверху прикрыв его своей курткой.
Из прихожей вели две двери: та, что справа, – в столовую, слева – в гостиную. Сейчас обе были закрыты. Дверь в столовую открывалась редко: за исключением тех случаев, когда у нас бывали гости, мы всегда ели на кухне. А дверь в гостиную бывала закрыта, только когда мы зажигали камин.
В глубине прихожей, по левой стороне, находилась лестница, а вправо уходил длинный узкий коридор. Лестница вела на второй этаж, коридор – на кухню, что располагалась в задней части дома. И лестница, и коридор сейчас были погружены в темноту.
Я приоткрыл дверь в гостиную. Сара сидела в кресле возле камина с книгой в руках. Когда я вошел, она подняла взгляд – высокая, стройная женщина с темно-русыми, до плеч, волосами и большими карими глазами. Губы ее были слегка подкрашены красной помадой, волосы зачесаны назад и схвачены заколкой. Так она выглядела моложе и казалась более ранимой, чем была на самом деле. Одета она была в халат – белый махровый балахон с вышитыми голубой ниткой ее инициалами; фалды халата скрадывали ее необъятный живот – создавалось впечатление, что она просто держит на коленях подушку. Рядом на столике стояла наполовину опорожненная миска с овсянкой.
Сара проследила за направлением моего взгляда.
– Я проголодалась, – сказала она. – И к тому же не знала, когда ты вернешься.
Я подошел поцеловать ее в лоб, но не успел наклониться, как она ойкнула, схватила мою руку и прижала к своему животу. Потом мечтательно улыбнулась мне.
– Чувствуешь? – спросила она.
Я кивнул. Ребенок брыкался. Так же ритмично, как бьется сердце: два резких удара сопровождались одним мягким. Я терпеть не мог, когда она заставляла меня это делать. Мне было неприятно думать о том, что в ней живет какое-то существо, которое высасывает из нее соки, как паразит. Я убрал руку и выдавил из себя улыбку.
– Ужинать будешь? – спросила она. – Я могла бы приготовить омлет. – Сара жестом указала в дальний угол комнаты, откуда дверь вела на кухню.
Я покачал головой.
– Спасибо, мне не хочется.
Усевшись в кресло по другую сторону камина, я стал прикидывать, как правильнее начать разговор про найденные миллионы, и, пока я мучился, мне вдруг пришло в голову, что Сара вообще может не одобрить моего поступка и, чего доброго, заставит вернуть рюкзак. Эта идея позволила мне сделать одно неприятное открытие: я впервые осознал, насколько мне хочется заполучить эти деньги. При Джекобе и Лу я выступал с угрозами сдать деньги в полицию, и это позволяло мне питать иллюзии, будто я не очень-то и заинтересован в их судьбе: мол, деньги я сохраню, но с условием, что непременно будут выполнены мои требования. Теперь, оказавшись в ситуации, когда и меня могли заставить отказаться от них, я понял, насколько надуманны были на самом деле мои требования. Я хотел этих денег – сомневаться в этом не приходилось – и готов был на все, чтобы их заполучить.
Сара сидела передо мной, держа на коленях книгу.
Руку она положила на живот, на ее лице застыло мечтательное выражение. Она не сразу очнулась от своих грез.
– Ну? – спросила она наконец. – Как все прошло?
– Нормально, – ответил я, все еще погруженный в свои мысли.
– Вы так долго были на кладбище?
Я не ответил. В гостиной стоял полумрак; единственными источниками света были огонь в камине да маленькая настольная лампа возле кресла. На камине тикали миниатюрные часы, на полу, возле решетки, валялась медвежья шкура – и то и другое были свадебными подарками моих родителей. Шкура, конечно, ненастоящая – медведь был сказочный, со стеклянными глазами и белыми пластмассовыми зубами. На противоположной стене висело большое, размером с окно, зеркало в деревянной раме. В нем отражалась вся комната – я мог разглядеть и Сару, и себя, сидящего рядом с ней возле камина.
Сара подалась вперед, вглядываясь в мое лицо.
– Что с твоим лбом?
Я дотронулся до шишки.
– Ударился.
– Ударился? Обо что?
– Сара, – произнес я, – давай представим гипотетическую ситуацию. Ну, это будет что-то вроде игры.
Она отложила книгу на стоявший рядом столик и подхватила миску с овсянкой.
– Хорошо, давай.
– Порассуждаем о морали, – предупредил я. Она зачерпнула ложку овсянки, потом вытерла рот рукой, удаляя губную помаду.
– Предположим, ты вышла прогуляться и нашла мешок с деньгами.
– И сколько денег?
Я сделал вид, что задумался.
– Четыре миллиона долларов.
Она кивнула.
– Как бы ты поступила – оставила деньги себе или сдала их в полицию?
– Это же чьи-то деньги, правда?
– Конечно.
– Стало быть, попытка оставить их себе будет выглядеть воровством?
Я пожал плечами. Мне вовсе не хотелось, чтобы она рассуждала в этом ключе.
Сара, казалось, ни на секунду не задумалась над ответом.
– Я бы отдала деньги, – сказала она.
– Отдала?
– Конечно. Что бы я делала с четырьмя миллионами? Ты можешь представить, чтобы я принесла домой такую сумму? – Она рассмеялась и отправила в рот еще одну ложку каши.
– Но ты только вообрази, что можно сделать с четырьмя миллионами. Можно ведь начать новую жизнь.
– Это воровство, Хэнк. И я бы непременно попалась в конце концов.
– А что, если бы ты была уверена, что не попадешься?
– Как можно быть уверенным в этом?
– Ну, скажем, ты бы знала, что деньги никто не разыскивает.
– А как бы я объяснила такую перемену в моем образе жизни? Роскошные наряды, поездки на Карибские острова, драгоценности, меха? Люди начали бы задавать вопросы.
– Ты бы переехала в другой город – туда, где тебя никто не знает.
Она покачала головой.
– Меня бы все время мучил страх перед разоблачением. Я бы просто не смогла спать по ночам. – Она уставилась на свои ногти. Они были покрыты ярко-красным лаком – такого же цвета была куртка Джекоба. Сара стерла с руки следы губной помады и повторила: – Нет. Я бы вернула деньги.
Я промолчал. Она поднесла ко рту миску, отхлебнула из нее молока и взглянула на меня.
– А ты бы взял их? – спросила она. Лица ее почти не было видно: его загораживало дно миски.
Я вздрогнул. Нагнувшись, принялся развязывать шнурок на ботинке.
Сара отставила миску.
– Мне кажется, здесь пахнет большой бедой.
– Предположим, тебе не грозит опасность быть пойманной. – Я резко взмахнул рукой, рассекая воздух, словно пытался усилить впечатление от своих слов. – А она и в самом деле полностью исключается.
Сара нахмурилась.
– Чьи это деньги?
– Что ты имеешь в виду? Они твои.
– Но у кого я их украла?
– У торговца наркотиками. У преступника, ограбившего банк.
– Но если бы речь шла о грабителе, тогда было бы ясно, что деньги принадлежат банку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61