Порой ему нравилось говорить с Милли лишь ради того, чтобы вслушиваться в тембр и интонации ее голоса.
— Где вы находитесь? — спросил он.
— В конторе. Пришлось вернуться. Со мной здесь Брайан. Поэтому и звоню.
Он ощутил прилив безотчетной ревности при мысли, что Милли Фридмэн осталась наедине с кем-то другим… Милли когда-то была героиней его романа, о котором он с привкусом вины вспоминал сегодня вечером. В те времена их связь была страстной и всепоглощающей, но, когда все прекратилось, как он и предвидел с самого начала, они вновь стали жить каждый своей жизнью — словно заперли на замок дверь между двумя смежными комнатами. Никто из них никогда не заговаривал о том неповторимом, особом времени. Но порой — как вот сейчас, в эту минуту — один только звук ее голоса или брошенный на нее взгляд мог снова взволновать его так, будто он опять молод и полон желаний, будто и нет стольких прожитых лет… Но потом, потом всегда побеждала робость человека, который не мог допустить — в глазах общественности — ни малейшей трещинки в своем непроницаемом панцире.
— Ладно, Милли, дайте-ка мне Брайана, — распорядился он.
Наступила пауза, он слышал шорох передаваемой из рук в руки трубки. Затем сильный мужской голос решительно и лаконично объявил:
— В Вашингтоне утечка информации, шеф. Один из канадских репортеров раскопал там, что вас ожидают для встречи с самым главным. Необходимо заявление из Оттавы. Если новость сообщат из Вашингтона, создастся впечатление, будто вас туда вызывают.
Брайан Ричардсон, энергичный, сорокалетний, один из лидеров национальной партии, редко бывал многословным. Его речь, устная и письменная, все еще напоминала четкие рекламные тексты, которые он в свое время готовил сначала как автор, потом как высокопоставленный сотрудник рекламного агентства. Теперь, правда, рекламу он оставлял другим, поскольку его главной обязанностью стало консультировать Джеймса Макколлама Хаудена по повседневным проблемам поддержания расположения общественности к правительству.
— Относительно предмета встречи утечки не было? — с беспокойством поинтересовался Хауден.
— Ни слова. Только сам факт встречи. Назначенный на эту должность вскоре после прихода Хаудена к руководству партией, Брайан Ричардсон уже провел две победоносные избирательные кампании, да и в промежутке между ними добился кое-каких успехов. Проницательный и расчетливый, находчивый и изобретательный, обладающий энциклопедическими знаниями и организаторским талантом, он был одним из трех-четырех человек в стране, чьи телефонные звонки на личном коммутаторе премьер-министра пропускались незамедлительно и безусловно в любое время дня и ночи. Он был также одной из наиболее влиятельных фигур, и никакие правительственные решения крупного масштаба и серьезного характера никогда не принимались без его участия или совета. В отличие от большинства министров Хаудена, которые пока оставались в неведении о предстоящей встрече в Вашингтоне, Ричардсон был информирован о ней сразу.
И все же за пределами узкого круга имя Брайана Ричардсона было почти неизвестно, и в тех редких случаях, когда его можно было видеть на фотографиях в газетах, он неизменно находился на весьма скромном месте — во втором или третьем ряду группы политических деятелей.
— Мы же договорились с Белым домом, что повременим с заявлением несколько дней, — сказал Хауден. — А затем сообщим легенду, что переговоры будут посвящены торговой и фискальной политике.
— Господи, шеф, так ничего ведь не меняется, — возразил Ричардсон. — Просто заявление последует немного раньше, вот и все. Скажем, завтра утром.
— А если нет?
— А если нет, то ждите кучу сплетен, слухов и домыслов, в том числе и на ту тему, которой нам хотелось бы избежать, — продолжал партийный босс. — Что сегодня разнюхал один, завтра будут знать все. В настоящий момент лишь один репортер имеет информацию о планируемой вами поездке. Ньютон из “Торонто экспресс”. Он настоящий хитрец — позвонил сначала своему издателю, а уж издатель связался со мной.
Джеймс Хауден кивнул. “Торонто экспресс” была могучим сторонником правительства, временами чуть ли не партийным органом. Они и раньше оказывали услуги друг другу.
— Я могу придержать эту новость часов на двенадцать — четырнадцать, — предложил Ричардсон. — Дальше тянуть рискованно. Не могло бы министерство иностранных дел подготовить заявление за это время?
Свободной рукой премьер-министр потер свой длинный орлиный нос. Затем решительно заявил:
— Я распоряжусь.
Его слова означали тяжелую ночь для Артура Лексингтона и его старших сотрудников. Им придется подключить к своей работе посольство США и Вашингтон, конечно, но у Белого дома не будет возражений, как только там узнают, что пресса напала на след; они привыкли к ситуациям такого рода. Кроме того, правдоподобная легенда была так же жизненно необходима президенту, как и ему самому. Подлинные вопросы в повестке дня предстоящей через десять дней встречи были слишком щекотливы, чтобы общественность в настоящий момент могла их переварить.
— Кстати, есть ли новости относительно визита королевы? — спросил Ричардсон.
— Пока нет, но я несколько минут назад переговорил с Шелдоном Гриффитсом. Он обещал сделать в Лондоне все возможное.
— Надеюсь, ему удастся, — в голосе партийного функционера звучало сомнение. — Наш старик так невыносимо корректен. Вы действительно велели ему по-настоящему нажать на леди?
— Ну, не в таких точно выражениях, — улыбнулся Хауден. — но суть моей просьбы заключалась именно в этом. На другом конце провода послышался смешок.
— Ладно, главное, чтобы она приехала. Нам это может здорово помочь в будущем году, учитывая все обстоятельства.
Когда Хауден уже почти собрался положить трубку, у него мелькнула одна мысль.
— Брайан!
— Да?
— Постарайтесь заглянуть к нам на праздники.
— Спасибо. Обязательно.
— А как насчет вашей жены?
— Думаю, вам придется довольствоваться только моей персоной, — бодро ответил Ричардсон.
— Я вовсе не хочу вмешиваться. — Джеймс Хауден заколебался, зная, что Милли слышит часть их беседы. — У вас что-нибудь изменилось?
— Элоиза и я живем в состоянии вооруженного нейтралитета, — деловито ответил Ричардсон. — Однако в этом есть свои преимущества.
Хауден догадывался, какого рода преимущества имел в виду Ричардсон, и вновь его охватила иррациональная ревность при мысли, что этот парень и Милли остались сейчас наедине. Вслух же он сказал:
— Весьма сожалею.
— Вы не поверите, к чему только человек не привыкает, — ответил Ричардсон. — По крайней мере мы с Элоизой определились, в каких отношениях находимся. Каждый сам по себе. Что-нибудь еще, шеф?
— Нет, — сказал Хауден, — все. Пойду поговорю с Артуром.
Он вернулся из библиотеки в Продолговатую гостиную, где его встретил гул голосов. Атмосфера стала куда более свободной; напитки и ужин, близившийся уже к концу, сделали свое дело, и все чувствовали себя довольно раскованно.
Премьер-министру удалось ускользнуть от нескольких групп, откуда к нему устремлялись выжидательные, вопрошающие взгляды; не останавливаясь, он отвечал на них вежливой улыбкой.
Артур Лексингтон стоял в кольце смеющихся гостей, окруживших министра финансов Стюарта Коустона, демонстрировавшего им нехитрые фокусы — его увлечение, к помощи которого он время от времени прибегал, чтобы снять напряжение в перерывах между заседаниями кабинета.
— Следите за этим долларом! — с пафосом произнес он. — Сейчас я заставлю его исчезнуть.
— Какой же это к черту фокус! — вмешался чей-то знающий голос. — У вас же доллары исчезают каждый день.
К приглушенному смеху немноголюдной аудитории присоединился и генерал-губернатор.
Премьер-министр дотронулся до руки Лексингтона и второй раз за вечер отвел министра иностранных дел в сторону. Он вкратце изложил ему содержание беседы с лидером партии и заявил, что к утру ему нужно заявление для печати. Лексингтон в типичной для него манере не стал задавать лишних вопросов. Кивнув в знак согласия, он сказал:
— Позвоню в посольство и потолкую с Энгри. Потом задам работенки своим людям, — министр коротко хохотнул. — Когда я не даю другим спать, это прибавляет мне ощущения собственной значительности.
— Эй, парочка! Сегодня вечером никаких государственных дел! — подошедшая Натали Гриффитс легко приобняла их за плечи.
Артур Лексингтон обернулся к ней, расплываясь в улыбке:
— Даже в случае мирового кризиса?
— Даже в этом случае. К тому же у меня кризис на кухне. Что гораздо серьезнее.
Супруга генерал-губернатора направилась к своему мужу.
— Только представь себе, Шелдон, у нас нет коньяка, — сообщила она отчаянным шепотом, не подозревая, что не предназначенные для посторонних ушей слова отчетливо слышны всем рядом стоящим.
— Не может быть!
— Тихо, тихо. Не знаю, как это могло случиться, но коньяка у нас нет.
— Но надо же что-то срочно предпринимать!
— Чарльз позвонил в клуб ВВС. Они обещали сейчас же прислать.
— Господи, Боже мой! — в голосе его превосходительства звучала неподдельная тоска. — Неужели мы даже гостей не можем принять как полагается?
— Боюсь, придется пить кофе в чистом виде, — пробормотал Артур Лексингтон. Он взглянул на новый стакан виноградного сока, который несколько минут назад принесли Джеймсу Хаудену. — Вам-то нечего беспокоиться. Этого добра у них, наверно, галлоны.
Генерал-губернатор зло буркнул:
— Ну, кто-то поплатится за это головой!
— Перестань, Шелдон, — хозяин и хозяйка по-прежнему переговаривались шепотом, оставаясь в неведении, что их слушает забавляющаяся происходящим аудитория. — С кем не бывает… Не забывай, какая осторожность нужна сейчас с прислугой…
— Разрази гром всю эту прислугу!
— Мне подумалось, ты должен знать, что случилось, — терпеливо уговаривала мужа Натали. — Я все улажу, дорогой.
— Ну хорошо, ладно. — Его превосходительство улыбнулся со смешанным чувством смирения и любви, и супруги вместе направились к своему пятачку у камина.
— Sic transit gloria. Тот, кто поднимал в воздух тысячи аэропланов, теперь не смеет упрекнуть судомойку, — произнесено это было весьма язвительно и слишком громко.
Тирада принадлежала Харви Уоррендеру, министру по делам гражданства и иммиграции. Он стоял совсем рядом, высокий и располневший, с редеющими волосами и басовитым раскатистым голосом. Обычные для него менторские манеры остались, видимо, в память о тех временах, когда он преподавал в колледже, еще до того, как занялся политической деятельностью.
— Легче, Харви, — предостерег его Артур Лексингтон, — вы все же имеете дело с королевской властью.
— Иногда я просто не в силах переносить напоминания о том, что лишь одни “шишки” неизбежно выживают, — ответил ему Уоррендер, несколько понизив голос.
Наступило неловкое молчание. Намек был предельно понятен. Единственный сын Уоррендера, юный офицер ВВС, во время второй мировой войны пал в бою смертью героя. Отцовская гордость за сына была столь же неизбывной, сколь и его скорбь.
На его замечание можно было легко найти не один ответ. Генерал-губернатор храбро сражался в двух войнах, да и “Крест Виктории” просто так не дают… Потери и смерть на войне не признают ни возрастов, ни званий…
Однако в данный момент, похоже, лучше было вообще не отвечать.
— Ну, пошутили и хватит, — бодро произнес Артур Лексингтон. — Прошу извинить, премьер-министр, Харви…
Он кивнул им и пошел через всю гостиную к своей жене.
— Почему, интересно, кое для кого некоторые темы бывают столь неудобны? — спросил Уоррендер. — Или для памяти установлен какой-то срок?
— Здесь, по-моему, в основном вопрос выбора времени и места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76