Неизвестная пугающая бесконечность — ив одну, и в другую сторону. А посередине, словно спасительный свет путеводного маяка — настольная лампа под зеленым абажуром.
Вяземская зябко поежилась.
Днем было тепло. Да и по ночам, в общем-то, не холодно — она до сих пор не закрывала окно, если спала дома. Но здесь, на дежурстве…
Никогда еще коридоры в пятом корпусе института социальной и судебной психиатрии имени Сербского не казались ей такими холодными. Наверное…
«Наверное, ты просто нервничаешь перед завтрашней лекцией, подруга! Не изобретай головоломных объяснений, все гораздо проще и прозаичнее.»
Она улыбнулась своим мыслям, и тьма тут же отступила. Страхи и тревоги перестают быть пугающими, если получают объяснение. И Вяземская как психиатр это прекрасно понимала.
Она действительно волновалась, хотя объективных причин для этого не было. Несмотря на молодость — в апреле ей исполнилось тридцать, — Вяземская считалась одним из самых известных и квалифицированных специалистов в своей области. Но одно дело — выступать перед студентами-пятикурсниками медицинского вуза, и совсем другое — перед докторами, умудренными долгими годами практики.
Вяземская знала лекцию наизусть — по сути, это был отрывок из ее кандидатской диссертации, — но ловила себя на мысли, что предвидеть все каверзные вопросы невозможно.
Она попыталась сосредоточиться и представить, как войдет завтра утром в огромный светлый зал и поздоровается со слушателями, многие из которых наверняка будут старше ее лет на десять, а то и на все пятнадцать.
От этого ей снова стало не по себе, и Вяземская, чтобы отвлечься, придвинула стопку историй.
Она открыла папку, лежавшую сверху, достала ручку и склонилась над листами. Ее записи были видны сразу — четкие, сделанные округлыми разборчивыми буквами, внизу- понятная роспись с расшифровкой. Не то, что некоторые коллеги: не почерк, а какие-то хаотические колебания пера. Порой и сами не могут разобрать, что написали.
Вяземская резко выдохнула, сдувая густые темные пряди, упавшие на лицо. Мысленно вспомнила своих пациентов и наблюдения, сделанные во время вечернего обхода. Еще раз прочла фамилию на обложке и уже приготовилась писать…
В конце коридора послышался знакомый отрывистый стук, и потом — металлический скрежет замка. Санитары, медсестры и врачи, открывая двери, всегда сначала предупреждали о себе условным стуком. Это было что-то вроде системы опознавания «свой-чужой» — незыблемое правило, введенное еще прежним заведующим.
Однажды оно помогло предотвратить побег. Один хитроумный пациент, мастерски симулировавший психическое расстройство, выкрал у санитарки ключи и выбрался из палаты, но дальше общего коридора уйти не сумел: то ли в спешке, то ли от радости позабыл, что необходимо стучать, и угодил прямо в руки двум дюжим охранникам.
В дверь стукнули трижды: два раза — почти без паузы, и третий — немного погодя. Затем раздался скрежет замка, звучный, как лязг ружейного затвора, дверь захлопнулась, и Вяземская услышала быстрые шаги.
Она отодвинулась от стола, чтобы свет лампы не бил в лицо, и присмотрелась.
— Анна Сергеевна!
— Да? — насторожилась Вяземская.
Шаги приближались. Через пару секунд в конусе яркого света возникла фигура, облаченная в голубую униформу, и Вяземская увидела Валентину — дородную санитарку с пышными пшеничными усами.
Рукава, закатанные до середины плеча, открывали не по-женски развитые бицепсы, усеянные темными разнокалиберными веснушками. Огромная грудь, словно вырубленная из прочного монолита, всегда оставалась неподвижной, как быстро ни передвигалась Валентина. Вяземская, имевшая скромный второй размер, никак не могла понять, в чем тут фокус.
— Анна Сергеевна!
Санитарка тяжело переводила дух, накрахмаленная шапочка намокла от пота и прилипла ко лбу.
— В чем дело?
Валентина ткнула мясистым пальцем за спину.
— В боксовом отделении!
— Да что такое?
Санитарка покачала головой, словно хотела сказать нечто, не слишком пристойное, но вовремя спохватилась.
— Вы должны сами это видеть.
Вяземская мгновение колебалась, раздумывая, стоит ли ставить в известность дежурного по стационару, но потом решила, что пока не стоит. Собственно говоря, она еще даже не знала, что именно случилось. Ее задача — сначала выяснить, а потом — доложить.
Анна решительно встала. Ножки стула противно скрипнули по бетону.
— Пойдем. Показывай! — сказала она. Боксовое отделение располагалось на минус первом этаже, или, проще говоря, в подвале.
Там, в трех изолированных комнатах, со стенами, обитыми мягким войлоком, содержались самые опасные пациенты.
Преступники. Насильники. Убийцы, чье психическое состояние вызывало наибольшие опасения.
Никто из дежурных врачей без особой необходимости не спускался на минус первый этаж. Да и лечащие появлялись не чаще чем один-два раза в день. Анна не могла передать это словами, но всегда чувствовала, что в подвале царит особая атмосфера, пропитанная едким запахом ужаса.
Может быть, она и сейчас не отважилась бы спуститься в боксовое отделение в сопровождении одной санитарки, если бы не знала наверняка, что два из трех боксов пустуют.
Занят только самый дальний, расположенный в конце коридора. Третий.
Правда, его обитательница была не из тех, с кем приятно пить чай на кухне и болтать о разных милых пустячках.
Нет, внешне она выглядела вполне невинно и даже мило, но строчки в истории ее болезни заставляли волосы шевелиться.
Панина Елизавета Андреевна. «Безумная Лиза».***
Анна шла первой. Она старалась держать себя в руках — врачу не пристало выказывать беспокойство в присутствии младшего медицинского персонала.
Вяземская отметила, что не забыла подать условный сигнал — трижды постучать — и мысленно похвалила себя за это.
«Молодец, подруга! Держись, не бойся!»
Она выпрямила спину и напрягла ягодицы: походка стала уверенной и твердой. Каблучки стучали по бетону в темпе четыре четверти.
Анна миновала огромный холл, озаренный лишь тусклыми лампочками дежурного освещения, и подошла к широкой лестнице с истертыми ступенями. Ночью эта лестница смотрелась жутко — особенно если знать, куда она ведет.
— Осторожнее, Анна Сергеевна! — тихо сказала санитарка. — Скользко!
Вяземская поблагодарила ее кивком головы, положила руку на дубовые перила и начала спускаться. Она дошла до нижней ступеньки и, повернув направо, оказалась в узеньком коридоре с низким потолком.
Сделала пять коротких шагов и уперлась в массивную решетку. Каждый прут был толщиной в руку, а расстояние между ними — таким узким, что взрослый человек не смог бы протиснуть голову.
Никто и никогда не убегал из боксового отделения, да и нападений на санитаров или охранников Вяземская припомнить не могла, но все же — здесь было страшно. Аура этого места давала себя знать.
Анна вставила ключ в замочную скважину. Ей пришлось обхватить ключ обеими руками, чтобы сделать четыре оборота. Засов с надсадным стоном вышел из проушины, и решетка подалась.
Вяземская налегла на нее всем телом; пронзительный скрип петель разрезал сгустившуюся ночную тишину.
Анна ступила в коридор. Санитарка шла за ней следом; Вяземская ощущала ее горячее дыхание на своей шее.
До глухой стены, которой заканчивался коридор, оставалось немногим более двадцати шагов. Все здесь было маленьким и тесным; но язык не повернулся бы назвать эту тесноту уютной.
Анна остановилась и замерла, но не услышала ни звука. Впрочем, это было объяснимо: бокс и коридор разделяла прозрачная стена из плексигласа, служившего хорошим звукоизолятором. Для надежности с наружной стороны бокса плексиглас усиливала стальная решетка — хоть и не такая толстая, как на входе, но вполне способная противостоять натиску олимпийской команды тяжелоатлетов.
Анна двинулась дальше, пытаясь глазом или ухом уловить шевеление в третьем боксе. Она почти дошла до стены…
Панина появилась из глубины бокса внезапно. Она бросилась на прозрачную пластиковую стену, и Анна от неожиданности вздрогнула, с трудом сдержав испуганный крик.
Панина застыла, положив руки на стекло. При желании Анна могла бы прочесть линии на ее ладонях.
Темные спутанные волосы закрывали лицо «безумной Лизы» и падали на грудь. За те шесть лет, что она провела в институте имени Сербского, Панину стригли два или три раза в состоянии медикаментозного сна, и всегда — с опаской, что она вдруг некстати проснется.
Панина откинула голову: плотная пелена черных волос раздвинулась, и Анна увидела худое нервное лицо с узкими, искусанными в кровь губами. Но больше всего поражали глаза — огромные, ярко-зеленого цвета, застывшие и пронизывающие насквозь. Казалось, они излучали незримый, но невероятно мощный, неистовый свет.
Анна подумала, что эти глаза напоминают выход в параллельное измерение, откуда нет возврата.
— Панина! Что произошло?
Анна придала голосу надлежащую строгость, хотя и понимала, что интонацию украдет толстый плексиглас.
Пациентка молчала и продолжала смотреть на Вяземскую.
— Что вы сделали?
Анна прекрасно знала, что за шесть лет, проведенных Паниной в лечебнице, она не сказала ни слова. Вяземская и не ожидала ответа: хотя бы жеста, знака, — чего угодно.
Панина убрала ладони со стекла и взялась за отвороты больничной куртки. Рывком распахнула мешковатую темно-синюю одежду, обнажив верхнюю часть тела.
— О Боже!
Лиза была худоватой — Вяземская отчетливо видела каждое ребро и выступающую грудину — но грудь ее выглядела налитой и упругой. Темно-коричневые соски затвердели и набухли, однако вовсе не от холода.
Бледная кожа с просвечивающими венами не съежилась и не была покрыта пупырышками — напротив, она напоминала тающее масло; Вяземской показалось, будто она через стекло ощущает этот сладострастный жар.
Поперек гладкого живота тянулись три параллельных кровоточащих царапины, три такие же продольные царапины пролегли между грудей.
— Лиза!
Вяземская вдруг поняла, что впервые назвала пациентку по имени.
Панина закрыла глаза, запахнула куртку и крепко обняла себя обеими руками.
Должно быть, расцарапанную кожу сильно саднило, но «безумной Лизе» это доставляло удовольствие. Она улыбнулась и облизнула губы. На шее и лице проступили багровые пятна — предвестники сексуального наслаждения.
«Что с ней происходит? Наверное, она представляет, как ее обнимает мужчина? Кто он?»
Панина молчала. Да и не собиралась отвечать. Она оставалась для всех загадкой — вот уже шесть лет.
Лиза отступила вглубь бокса и села на полку, привинченную к стене. Тело ее сотрясала мелкая дрожь.
— Вы хотели причинить себе вред? Напрасно. В таком случае мне придется надеть на вас смирительную рубашку.
Лиза покачала головой и легла на спину. Она сдавила свое тело в объятиях и, подтянув колени к животу, издала громкий вздох.
Вяземская не услышала его — скорее, почувствовала. Ощутила всем телом энергию мощного и почти беззвучного оргазма. Толстый плексиглас на этот раз не был преградой.
— Панина?
Пациентка не отвечала. Она обмякла. Левая нога медленно разогнулась и коснулась пола. Анна повернулась к санитарке.
— Ничего страшного. Пойдем.
Они дошли до конца коридора. Вяземская заперла за собой решетку.
— На завтрак, в чай — полграмма аминазина. Пусть уснет. Я хочу осмотреть ее и обработать повреждения.
Валентина с облегчением кивнула:
— Хорошо, Анна Сергеевна.***
За окном занимался рассвет. По коридору бродили дрожащие синеватые тени. Свет настольной лампы померк и стал не таким ярким.
Вяземская сидела за столом и читала историю болезни, пытаясь найти новые, ранее ускользнувшие от ее внимания подробности.
Врач, в чьем ведении находилось женское боксовое отделение, уволился пару месяцев назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44