мы и сами едва не потерялись. И лишь в последний момент успели — вслед за Ботболтом — выскочить за полог ковра, который на поверку оказался дверью.
Языческое бурятское великолепие кончилось так же внезапно, как и началось. Коридор, в который мы попали, был самым обыкновенным новорусским коридором мраморные плиты пола, мраморные стены, встроенные светильники, абстрактные картины в узких багетах.
— Интересный тип этот Дымбрыл, — сказала Аглая режиссеру. — Чем он занимается?
Слегка подотставший от Ботболта Фара пожал плечами. Это могло означать все, что угодно: чиновник федерального уровня, нефтяной магнат, целлюлозно-бумажный король, преступный авторитет, глава коммерческого банка. В последнем я сильно сомневалась: с такой ряхой Дымбрыл Цыренжапович мог возглавлять разве что пункт по скупке пушнины у населения.
— Меценатствует? — не отставала от Фары Аглая.
— Как видите.
— Съемки начнутся после.., м-м.., обеда?
— Съемки начнутся завтра. Завтра утром приедет вся съемочная группа. Много времени это не займе… Аглая даже остановилась от неожиданности.
— То есть как это — завтра?! Вы хотите сказать, что я вынуждена буду просидеть здесь лишний день?! Фара несколько смутился.
— Видите ли, это было его условие.
— Чье условие?
— Хозяина. Детективы — его слабость. Он предоставил нам часть дома для съемок только с тем условием, что вы с ним отобедаете.
— Я? Я, Аглая Канунникова? Или… Фара смутился еще больше.
— Я и три грации. — Аглая язвительно улыбнулась. — Я и три медведя. Я и дракон о трех головах. Понятно.
— Но лично он встречал только вас, — подсластил пилюлю Фара. — Вы — первая.
— Я — четвертая, кому вы говорите “Вы — первая”, умник. Иначе вы не взялись бы за этот дрянной проект. Ну да черт с вами. Даже интересно.
Пока режиссер и писательница перебрасывались репликами, мы успели подняться по винтовой лестнице и оказались на площадке с работающим телевизором и крошечным фонтанчиком: писающий Амур (он же Бот-болт, он же Дымбрыл, он же пара каменных львов). В азиатских клешнях Амура были зажаты лук и стрелы.
— Подождите здесь, — бросил Ботболт нам с Райнером.
На то, чтобы избавиться от Фары и показать комнату Аглае с Ксоло, у Ботболта ушло не больше пяти минут. Я даже не успела досмотреть по телевизору захватывающий рекламный ролик о милых сердцу гигиенических прокладках.
Вернувшись, Ботболт указал нам на лестницу:
— Следующий этаж. Вторая дверь справа по коридору. Я заподозрила неладное.
— Подождите, Ботболт… Вы хотите сказать, что мы… Что мы будем ночевать в одной комнате? Райнер-Вернер скромно потупился.
— Вторая дверь справа по коридору. Через час спускайтесь вниз, вас проводят.
— Но…
Глас вопиющего в пустыне. Скошенный затылок Ботболта не оставил мне никакой надежды.
— Пойдемте, — сказал Райнер-Вернер, когда шаги храмового служки затихли на лестнице.
— Я не сумасшедшая, чтобы селиться с вами в одном номере.
— Успокойтесь, я тоже не сумасшедший, чтобы к вам приставать. — Он щелкнул Амура по носу: видишь, дружище, с какими стервами приходится иметь дело!
Я с тоской заглянула в колодец коридора. Где-то там, на самом его донышке, устраиваются теперь Аглая и Ксоло. Предательницы, так легко обо мне позабывшие.
— Идемте же! — Немец потянул меня к лестнице. Я подчинилась.
Мы поднялись еще на один этаж и без труда нашли вторую дверь справа. Судя по всему, до этого архитектурного аппендикса руки у господина Улзутуева не дошли. Над сомнительного качества дверью висел такого же сомнительного качества китайский фонарик. Если комнатушка не будет снабжена ширмой или хотя бы раздвижными перегородками, я заявлю протест.
…Как и следовало ожидать, ни ширмы, ни перегородок в комнате не было и в помине. Но самым неприятным оказалось наличие только одной кровати. Узкую кушетку, которая стояла у окна, равно как и два кресла, всерьез рассматривать не приходилось.
— Вы, естественно, занимаете кровать, — сказал Райнер-Вернер.
— Противоестественно, — парировала я. — Но все же занимаю.
— Интересно, за кого они нас приняли? — Райнер-Вернер сбросил тулуп на пол и с разбегу нырнул в кресло.
Я кисло улыбнулась. Комната не оставляла никаких сомнений на наш счет. С десяток пепельниц, дартс на стене, шахматы на низком столике у кушетки (рядом с батареей крепких напитков); простецкий писсуар в ванной и никакого намека на биде. И никакого намека на задвижку, дверь просто прикрывается, и все. А если заглянуть под кровать, там наверняка найдется пара забытых носков забытых телохранителей забытых хозяев жизни.
Только белье было свежим, а на крючках в ванной висели такие же свежие полотенца. А из широкого окна открывался потрясающий вид на свежие снега. И на бухточку с маленьким замерзшим причалом. Давненько я не видела такой красоты.
— И почему фрау Аглая не представила нас этому странному человеку?
— Много чести — представлять обслуживающий персонал. — Я с трудом оторвалась от умиротворяющего пейзажа..
— Так нас посчитали обслуживающим персоналом?
— Ну, если быть до конца откровенными, это соответствует истине.
— У вас, русских, столько комплексов… И вы так любите самоутверждаться за чужой счет. А это некрасиво, очень некрасиво…
— Тогда зачем вы согласились ехать сюда? Сидели бы в своем Мюнхене и не зависели бы от капризов вздорной распоясавшейся старухи. — Я все еще была зла на Аглаю. Я совсем не так представляла себе эту поездку. — Как вы когда-то утверждали — климактерички с причудами.
— Я прошу вас, Алиса! — Райнер поморщился. — И потом, она пригласила. Я не мог отказаться. Я никогда не отказываю женщинам.
Кто бы сомневался! А еще эта чертова незакрывающаяся ванная!..
— У нас целый час. Чем будем заниматься? Немец устроился в кресле поудобнее и широко расставил ноги. Не смотри, скомандовала я себе, не смотри — иначе ослепнешь. Навсегда — как от паленой водки. Или на время — как от куриной слепоты. И еще ноги расставил, петух гамбургский. То есть мюнхенский. А “Гамбургский петух” — это совсем другое, это рубрика, которую вела Дашка в “Роад Муви”. Возможно, ведет до сих пор. Дарья ведь тоже не устояла: дала этому субчику не глядя, как дают сдачу с бутылки пива. Господи, ну почему…
— Господи, ну почему так происходит? — воззвала я к Райнеру-Вернеру. — Почему любое, даже самое безобидное, слово в ваших устах звучит как пошлость? Почему вы говорите: “Передайте мне соль”, а слышится:
"Дайте мне, не пожалеете”?
— Кому слышится? — Немец снял валенки и носки. Затем по-собачьи обнюхал и то и другое. И громко вздохнул. И полез в свой дорожный баул — за ботинками.
— Какая разница — кому?!
— По-моему, у вас большие проблемы, Алиса. Я пропустила вполне прозрачный намек Райнера мимо ушей.
— И не смейте заходить в ванную в ближайшие полчаса. Я буду мыться…
— Это предложение?
— Это предупреждение.
Неуемный Райнер поскребся в дверь через пятнадцать минут — стоило мне только намылить голову.
— Вам что-нибудь нужно, Алиса?
— Ничего, — отплевываясь, процедила я.
— Вы симпатичный человек. И неглупый, как мне кажется. — Он подбирался ко мне издалека, знаю я эти штучки! — Почему вы на нее работаете? Неужели не могли найти более подходящее место? Она ведь вами помыкает. Лишает индивидуальности.
— Не ваше дело. — Я вооружилась зубной щеткой на случай внезапной атаки. Но Райнер-Вернер не делал никаких попыток ворваться в ванную, и совершенно неожиданно…
Совершенно неожиданно я почувствовала легкое разочарование. В том, что Бывший сделал мне ручкой, была и моя вина. Сексуальности и шарма во мне не больше, чем в хозяйственном мыле. Чем в рулоне туалетной бумаги. Чем в ножном электроприводе швейной машинки. Даже Райнер-Вернер, готовый покрыть все, что угодно, включая комнатные тапки и ручной эспандер, не испытывает ко мне ни малейшего интереса.
С возрастом это будет только усугубляться.
И Аглая для меня — спасение. Она неуязвима для сексуального экстремизма, под ее сенью я пережду самый солнцепек и спокойно перейду к сезону увядания. При условии, что Аглая протянет еще лет двадцать пять — тридцать…
— И все-таки вы не ответили мне, Алиса.
— Без комментариев…
Продолжения дискуссии не последовало, и за дверью ванной наконец-то воцарилась тишина. Почти кладбищенская. Без комментариев, это точно…
* * *
…Я не дала поддержать себя под локоть и едва не скатились с крутой лестницы. Райнеру удалось перехватить меня в самый последний момент: за ворот рубахи, совершенно непочтительно. Мы рухнули на ступеньки, монументальный подбородок Райнера уткнулся мне в шейные позвонки и затих, подонок.
Впрочем, мой собственный затылок тоже вел себя не самым лучшим образом: он и не думал отлепляться от немца, предатель Родины.
— Отпустите меня, — прошептала я, продираясь сквозь давно "забытую чащу мужских запахов: одеколон, подаренный предыдущей любовницей; крем для бритья, подаренный нынешней любовницей; гель для волос, подаренный будущей любовницей (подругой нынешней); и жевательная резинка, купленная в ларьке у станции метро.
— Я вас не держу.
— И помогите мне встать.
— Да, конечно.
Райнер-Вернер потянул меня вверх — чтобы тут же выпустить. Я снова упала на ступеньки и, кажется, отбила себе зад. Но теперь моя плачевная судьба никого не интересовала. И Райнера — меньше всего.
Позади нас стояла Дашка.
Я глазам своим не поверила. Если ее появление у станции метро “Алексеевская” еще можно было хоть как-то объяснить, то присутствие здесь, за семьсот километров от Москвы, в вотчине бурятского миллионера, — это не лезло ни в какие ворота!
— Развлекаетесь? — спросила Дарья совершенно будничным голосом. Как будто мы расстались вчера вечером, а не два месяца назад.
Вероломный, как план “Барбаросса”, немчишка едва не наступил ботинком мне на голову и, глядя на Дарью снизу вверх, принялся страстно бормотать, как он, натюрлих <Естественно (иск.нем.).>, рад видеть фрейлейн Дарью, и как он, натюрлих, счастлив, и как он все эти месяцы помнил о ней. И о том, натюрлих, времени, которое они провели вместе. И что вдалеке от Москвы он, натюрлих, надеялся на встречу, но даже не подозревал, что встреча будет такой волшебной. А надо было заподозрить, ведь в случае с фрейлейн Дарьей это совершенно натюрлих.
— Зиг хайль! — отчеканила я, когда Райнер-Вернер закончил свою пламенную речь. И захохотала. Они посмотрели на меня, как на сумасшедшую.
— Вывезла на природу свою мумию? — спросила у меня Дарья, как только мы спустились вниз. — А мюнхенский дорогуша помогает тебе перетаскивать ее с места на место?
Я оставила выпад в сторону Аглаи без последствий. В конце концов, Дарья имеет право на ненависть к Канунниковой. И на постельные отношения с герром Рабенбауэром, чтоб ему век валенок не снимать. И тулупа.
— Ты-то что здесь делаешь?
— Представь себе, выбила командировку, чтобы освещать съемки этой зашибенной передачи. Места под материал дают немного, но… Четыре гюрзы в клубке, четыре самки тарантула в банке — нужно быть законченной дурой, чтобы пропустить такое зрелище.
— Четыре самки тарантула?!
— Разуй глаза! Твоя Великая Аглая — не единственная. Есть еще три соискательницы на вакантную должность Королевы Детектива.
— Должность уже занята.
— Да-а… Ты, я смотрю, поглупела за то время, что мы не виделись. Лучше бы нанялась на работу к какому-нибудь приличному малотиражному писателю. Постоянному автору журнала “Континент”. Он бы тебя уму-разуму научил.
Грызться с Дарьей у меня не было никакого желания. И не было никакого желания наблюдать, как отдаляется от меня моя лучшая и единственная подруга. Как из-за ничтожнейшего повода рушится многолетняя дружба. А может, все это — дурной сон? И сейчас она рассмеется, обнимет меня за плечи и скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Языческое бурятское великолепие кончилось так же внезапно, как и началось. Коридор, в который мы попали, был самым обыкновенным новорусским коридором мраморные плиты пола, мраморные стены, встроенные светильники, абстрактные картины в узких багетах.
— Интересный тип этот Дымбрыл, — сказала Аглая режиссеру. — Чем он занимается?
Слегка подотставший от Ботболта Фара пожал плечами. Это могло означать все, что угодно: чиновник федерального уровня, нефтяной магнат, целлюлозно-бумажный король, преступный авторитет, глава коммерческого банка. В последнем я сильно сомневалась: с такой ряхой Дымбрыл Цыренжапович мог возглавлять разве что пункт по скупке пушнины у населения.
— Меценатствует? — не отставала от Фары Аглая.
— Как видите.
— Съемки начнутся после.., м-м.., обеда?
— Съемки начнутся завтра. Завтра утром приедет вся съемочная группа. Много времени это не займе… Аглая даже остановилась от неожиданности.
— То есть как это — завтра?! Вы хотите сказать, что я вынуждена буду просидеть здесь лишний день?! Фара несколько смутился.
— Видите ли, это было его условие.
— Чье условие?
— Хозяина. Детективы — его слабость. Он предоставил нам часть дома для съемок только с тем условием, что вы с ним отобедаете.
— Я? Я, Аглая Канунникова? Или… Фара смутился еще больше.
— Я и три грации. — Аглая язвительно улыбнулась. — Я и три медведя. Я и дракон о трех головах. Понятно.
— Но лично он встречал только вас, — подсластил пилюлю Фара. — Вы — первая.
— Я — четвертая, кому вы говорите “Вы — первая”, умник. Иначе вы не взялись бы за этот дрянной проект. Ну да черт с вами. Даже интересно.
Пока режиссер и писательница перебрасывались репликами, мы успели подняться по винтовой лестнице и оказались на площадке с работающим телевизором и крошечным фонтанчиком: писающий Амур (он же Бот-болт, он же Дымбрыл, он же пара каменных львов). В азиатских клешнях Амура были зажаты лук и стрелы.
— Подождите здесь, — бросил Ботболт нам с Райнером.
На то, чтобы избавиться от Фары и показать комнату Аглае с Ксоло, у Ботболта ушло не больше пяти минут. Я даже не успела досмотреть по телевизору захватывающий рекламный ролик о милых сердцу гигиенических прокладках.
Вернувшись, Ботболт указал нам на лестницу:
— Следующий этаж. Вторая дверь справа по коридору. Я заподозрила неладное.
— Подождите, Ботболт… Вы хотите сказать, что мы… Что мы будем ночевать в одной комнате? Райнер-Вернер скромно потупился.
— Вторая дверь справа по коридору. Через час спускайтесь вниз, вас проводят.
— Но…
Глас вопиющего в пустыне. Скошенный затылок Ботболта не оставил мне никакой надежды.
— Пойдемте, — сказал Райнер-Вернер, когда шаги храмового служки затихли на лестнице.
— Я не сумасшедшая, чтобы селиться с вами в одном номере.
— Успокойтесь, я тоже не сумасшедший, чтобы к вам приставать. — Он щелкнул Амура по носу: видишь, дружище, с какими стервами приходится иметь дело!
Я с тоской заглянула в колодец коридора. Где-то там, на самом его донышке, устраиваются теперь Аглая и Ксоло. Предательницы, так легко обо мне позабывшие.
— Идемте же! — Немец потянул меня к лестнице. Я подчинилась.
Мы поднялись еще на один этаж и без труда нашли вторую дверь справа. Судя по всему, до этого архитектурного аппендикса руки у господина Улзутуева не дошли. Над сомнительного качества дверью висел такого же сомнительного качества китайский фонарик. Если комнатушка не будет снабжена ширмой или хотя бы раздвижными перегородками, я заявлю протест.
…Как и следовало ожидать, ни ширмы, ни перегородок в комнате не было и в помине. Но самым неприятным оказалось наличие только одной кровати. Узкую кушетку, которая стояла у окна, равно как и два кресла, всерьез рассматривать не приходилось.
— Вы, естественно, занимаете кровать, — сказал Райнер-Вернер.
— Противоестественно, — парировала я. — Но все же занимаю.
— Интересно, за кого они нас приняли? — Райнер-Вернер сбросил тулуп на пол и с разбегу нырнул в кресло.
Я кисло улыбнулась. Комната не оставляла никаких сомнений на наш счет. С десяток пепельниц, дартс на стене, шахматы на низком столике у кушетки (рядом с батареей крепких напитков); простецкий писсуар в ванной и никакого намека на биде. И никакого намека на задвижку, дверь просто прикрывается, и все. А если заглянуть под кровать, там наверняка найдется пара забытых носков забытых телохранителей забытых хозяев жизни.
Только белье было свежим, а на крючках в ванной висели такие же свежие полотенца. А из широкого окна открывался потрясающий вид на свежие снега. И на бухточку с маленьким замерзшим причалом. Давненько я не видела такой красоты.
— И почему фрау Аглая не представила нас этому странному человеку?
— Много чести — представлять обслуживающий персонал. — Я с трудом оторвалась от умиротворяющего пейзажа..
— Так нас посчитали обслуживающим персоналом?
— Ну, если быть до конца откровенными, это соответствует истине.
— У вас, русских, столько комплексов… И вы так любите самоутверждаться за чужой счет. А это некрасиво, очень некрасиво…
— Тогда зачем вы согласились ехать сюда? Сидели бы в своем Мюнхене и не зависели бы от капризов вздорной распоясавшейся старухи. — Я все еще была зла на Аглаю. Я совсем не так представляла себе эту поездку. — Как вы когда-то утверждали — климактерички с причудами.
— Я прошу вас, Алиса! — Райнер поморщился. — И потом, она пригласила. Я не мог отказаться. Я никогда не отказываю женщинам.
Кто бы сомневался! А еще эта чертова незакрывающаяся ванная!..
— У нас целый час. Чем будем заниматься? Немец устроился в кресле поудобнее и широко расставил ноги. Не смотри, скомандовала я себе, не смотри — иначе ослепнешь. Навсегда — как от паленой водки. Или на время — как от куриной слепоты. И еще ноги расставил, петух гамбургский. То есть мюнхенский. А “Гамбургский петух” — это совсем другое, это рубрика, которую вела Дашка в “Роад Муви”. Возможно, ведет до сих пор. Дарья ведь тоже не устояла: дала этому субчику не глядя, как дают сдачу с бутылки пива. Господи, ну почему…
— Господи, ну почему так происходит? — воззвала я к Райнеру-Вернеру. — Почему любое, даже самое безобидное, слово в ваших устах звучит как пошлость? Почему вы говорите: “Передайте мне соль”, а слышится:
"Дайте мне, не пожалеете”?
— Кому слышится? — Немец снял валенки и носки. Затем по-собачьи обнюхал и то и другое. И громко вздохнул. И полез в свой дорожный баул — за ботинками.
— Какая разница — кому?!
— По-моему, у вас большие проблемы, Алиса. Я пропустила вполне прозрачный намек Райнера мимо ушей.
— И не смейте заходить в ванную в ближайшие полчаса. Я буду мыться…
— Это предложение?
— Это предупреждение.
Неуемный Райнер поскребся в дверь через пятнадцать минут — стоило мне только намылить голову.
— Вам что-нибудь нужно, Алиса?
— Ничего, — отплевываясь, процедила я.
— Вы симпатичный человек. И неглупый, как мне кажется. — Он подбирался ко мне издалека, знаю я эти штучки! — Почему вы на нее работаете? Неужели не могли найти более подходящее место? Она ведь вами помыкает. Лишает индивидуальности.
— Не ваше дело. — Я вооружилась зубной щеткой на случай внезапной атаки. Но Райнер-Вернер не делал никаких попыток ворваться в ванную, и совершенно неожиданно…
Совершенно неожиданно я почувствовала легкое разочарование. В том, что Бывший сделал мне ручкой, была и моя вина. Сексуальности и шарма во мне не больше, чем в хозяйственном мыле. Чем в рулоне туалетной бумаги. Чем в ножном электроприводе швейной машинки. Даже Райнер-Вернер, готовый покрыть все, что угодно, включая комнатные тапки и ручной эспандер, не испытывает ко мне ни малейшего интереса.
С возрастом это будет только усугубляться.
И Аглая для меня — спасение. Она неуязвима для сексуального экстремизма, под ее сенью я пережду самый солнцепек и спокойно перейду к сезону увядания. При условии, что Аглая протянет еще лет двадцать пять — тридцать…
— И все-таки вы не ответили мне, Алиса.
— Без комментариев…
Продолжения дискуссии не последовало, и за дверью ванной наконец-то воцарилась тишина. Почти кладбищенская. Без комментариев, это точно…
* * *
…Я не дала поддержать себя под локоть и едва не скатились с крутой лестницы. Райнеру удалось перехватить меня в самый последний момент: за ворот рубахи, совершенно непочтительно. Мы рухнули на ступеньки, монументальный подбородок Райнера уткнулся мне в шейные позвонки и затих, подонок.
Впрочем, мой собственный затылок тоже вел себя не самым лучшим образом: он и не думал отлепляться от немца, предатель Родины.
— Отпустите меня, — прошептала я, продираясь сквозь давно "забытую чащу мужских запахов: одеколон, подаренный предыдущей любовницей; крем для бритья, подаренный нынешней любовницей; гель для волос, подаренный будущей любовницей (подругой нынешней); и жевательная резинка, купленная в ларьке у станции метро.
— Я вас не держу.
— И помогите мне встать.
— Да, конечно.
Райнер-Вернер потянул меня вверх — чтобы тут же выпустить. Я снова упала на ступеньки и, кажется, отбила себе зад. Но теперь моя плачевная судьба никого не интересовала. И Райнера — меньше всего.
Позади нас стояла Дашка.
Я глазам своим не поверила. Если ее появление у станции метро “Алексеевская” еще можно было хоть как-то объяснить, то присутствие здесь, за семьсот километров от Москвы, в вотчине бурятского миллионера, — это не лезло ни в какие ворота!
— Развлекаетесь? — спросила Дарья совершенно будничным голосом. Как будто мы расстались вчера вечером, а не два месяца назад.
Вероломный, как план “Барбаросса”, немчишка едва не наступил ботинком мне на голову и, глядя на Дарью снизу вверх, принялся страстно бормотать, как он, натюрлих <Естественно (иск.нем.).>, рад видеть фрейлейн Дарью, и как он, натюрлих, счастлив, и как он все эти месяцы помнил о ней. И о том, натюрлих, времени, которое они провели вместе. И что вдалеке от Москвы он, натюрлих, надеялся на встречу, но даже не подозревал, что встреча будет такой волшебной. А надо было заподозрить, ведь в случае с фрейлейн Дарьей это совершенно натюрлих.
— Зиг хайль! — отчеканила я, когда Райнер-Вернер закончил свою пламенную речь. И захохотала. Они посмотрели на меня, как на сумасшедшую.
— Вывезла на природу свою мумию? — спросила у меня Дарья, как только мы спустились вниз. — А мюнхенский дорогуша помогает тебе перетаскивать ее с места на место?
Я оставила выпад в сторону Аглаи без последствий. В конце концов, Дарья имеет право на ненависть к Канунниковой. И на постельные отношения с герром Рабенбауэром, чтоб ему век валенок не снимать. И тулупа.
— Ты-то что здесь делаешь?
— Представь себе, выбила командировку, чтобы освещать съемки этой зашибенной передачи. Места под материал дают немного, но… Четыре гюрзы в клубке, четыре самки тарантула в банке — нужно быть законченной дурой, чтобы пропустить такое зрелище.
— Четыре самки тарантула?!
— Разуй глаза! Твоя Великая Аглая — не единственная. Есть еще три соискательницы на вакантную должность Королевы Детектива.
— Должность уже занята.
— Да-а… Ты, я смотрю, поглупела за то время, что мы не виделись. Лучше бы нанялась на работу к какому-нибудь приличному малотиражному писателю. Постоянному автору журнала “Континент”. Он бы тебя уму-разуму научил.
Грызться с Дарьей у меня не было никакого желания. И не было никакого желания наблюдать, как отдаляется от меня моя лучшая и единственная подруга. Как из-за ничтожнейшего повода рушится многолетняя дружба. А может, все это — дурной сон? И сейчас она рассмеется, обнимет меня за плечи и скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55