Мое появление было встречено мычанием.
— Идти можете? — спросила я.
— Не думаю… Нет.
— Можете. Вставайте.
— Куда? Куда идти?
— Наверх. Там есть одеяла… Но сначала выпейте. Я отвинтила крышку “Абсолюта” и почти насильно влила в немца добрую половину бутылки.
— Ну как?
— Уже лучше. А еще можно?
— Не сейчас. Идемте.
Мы поднялись наверх.
Я втолкнула Райнера в комнату, закрыла дверь на ключ и принялась стаскивать с него мокрые заледеневшие тряпки.
— Что вы делаете? — хихикнул он.
— Да вас развезло! — Еще бы не развезло после такой дозы! — Заткнитесь и не мешайте мне.
С верхней одеждой все прошло гладко, и даже ремень на джинсах поддался. Я толкнула немца на кровать, выдернула его из штанин и сняла носки.
— Трусы тоже снимать? — поинтересовался Райнер. Вопрос застал меня врасплох. Так же, как и исподнее немца: кусок белого трикотажа с разбросанными по нему маленькими красными фаллосами (а как же иначе!). Мультяшные фаллосы подмигивали мне мультяшными глазами, и под каждым красовалась надпись “Billy Boy”.
— Снимайте. Я отвернусь.
Чтобы не поддаться искушению, я отправилась в ванную и стащила с крючка жесткое махровое полотенце. И, схоронившись за дверью, трусливо крикнула:
— Прикройтесь чем-нибудь! Я иду.
Немец сидел в кровати, придерживая руками свою главную драгоценность.
Я развернула его спиной, вылила на полотенце остатки водки из бутылки и принялась растирать ему спину и грудь. Давненько же я не видела мужского тела! К тому же такого роскошного… По спине Райнера перекатывались мышцы, а торсу мог бы позавидовать любой культурист. Ни единой волосинки, выщипывает он их, что ли? Выщипывает и натирается розовым маслом, подлец! А татуировка! Пижонистый дракон, сжимающий в лапах миниатюрную женщину. Апофеоз мужского чванства.
Сексист! Дешевка!
— Осторожнее! — взмолился Райнер-Вернер. — Вы делаете мне больно.
— Я делаю правильно. Вас нужно хорошенько растереть, чтобы не простудились…
— Дайте мне выпить…
— Не сейчас.
Покончив с туловищем, я перешла к конечностям. О, если бы у Бывшего были такие руки, такие предплечья! Возможно, я бы пересмотрела свое отношение к супружеским обязанностям.
— Бедра тоже будете растирать? Черт с тобой.
— Буду! — решительно сказала я.
Бедра заняли чуть больше времени, чем я предполагала. С трудом от них оторвавшись, я закутала немца в два одеяла и всучила ему бутылку водки.
— Только не переусердствуйте.
— Вы спасли мне жизнь, Алиса. — Райнер-Вернер задумчиво булькнул водкой.
— Сомневаюсь, правильно ли я поступила.
— Я вас недооценивал… Похоже, я тоже тебя недооценила.
— Извините за безобразную сцену. Я был не прав. Воспоминания о снежной баталии слегка подпортили мне настроение: она началась из-за Дашки, и Райнер был по-настоящему расстроен. Из-за меня никто бы не стал так расстраиваться и начищать физиономию ближнему, это уж точно.
— Я где-то читал, — язык у Райнера стал ощутимо заплетаться, — что замерзшего человека нужно согревать своим телом… Чтобы он не умер…
Это уже было верхом бесстыдства, и я не сдержалась:
— Ну, умереть-то вы не умрете, а вот…
— Что — “вот”?
— Могут возникнуть проблемы с потенцией.
Райнер-Вернер побледнел как полотно. Я же послала ему мстительный воздушный поцелуй и вышла из комнаты.
На маленькой площадке этажом ниже по-прежнему работал телевизор, вот только какой-то умник врубил звук на полную мощность.
"Видели ночь, гуляли всю ночь до утра” с духовыми, бубнами и цыганским монисто — не очень актуально, но на два притопа — три прихлопа сойдет. Я прослушала песню до конца, пощелкала пальцами, повиляла “слабовыраженными” (как говорила когда-то Дашка) костями таза — и выдернула телевизионный штепсель из розетки.
Какое же все-таки блаженство: тишина без подтекстов!
Но блаженство длилось недолго: и все из-за тонкого собачьего лая в самом конце коридора. Такие вопли — на грани ультразвука — могла издавать только Ксоло. Бедная псина, сидит где-то одна-одинешенька, принесенная в жертву беллетристическим разборкам.
Я двинулась на лай, который с каждой секундой становился все явственнее.
Чтобы добраться до него, мне пришлось завернуть за угол. Лай доносился из-за двери комнаты, выходившей в маленький холл. Пол в холле был устлан толстым ковром, а стена напротив двери — задернута плотными шторами.
Я подошла к двери и даже не сразу сообразила, что она приоткрыта. Несколько секунд я колебалась, но лай Ксоло призывал меня. Нет ничего предосудительного в том, что я успокою собачку. Я распахнула дверь настежь: по ногам пробежал сквозняк, и шторы на стене заколебались.
Ксоло!
Аглаин дорожный чемодан лежал прямо на кровати, а Ксоло сидела на чемодане и остервенело облаивала пространство.
— Ну, что с тобой? Кто тебя напугал? — елейным голосом спросила я.
Ксоло подпрыгнула, вскарабкалась ко мне на руки и лизнула в подбородок. Тельце собаки била дрожь.
— Все в порядке, все в порядке, — уговаривала я маленькое чудовище, укачивая ее, как младенца. — Скоро придет мамочка, она тебя утешит…
Комната, предоставленная Аглае, являла собой резкий контраст с той халупой, в которой поселили нас с Райнером-Вернером. Окно во всю стену, пряничный рождественский пейзаж за окном, дорогая мебель — никакой двусмысленной восточной роскоши. Все предельно элегантно, утонченно и изысканно: совсем не для бурятского седалища Дымбрыла Цыренжаповича. Девяносто девять из ста, что все это великолепие — привет Дымбрылу от какой-нибудь европеизированной любовницы. Которая уже научилась пользоваться эпилятором, не краснеет от словосочетания “глобализация экономики” и способна кончить при одном только виде утюга с тефлоновым покрытием.
Ксоло наконец-то успокоилась, и я спустила ее с рук. Теперь нужно следить, чтобы они не потянулись ни к Аглаиному чемодану, ни к ноутбуку, стоящему здесь же, на столе возле окна. Ноутбук, равно как и чемодан, были частью ее рабочего кабинета, той самой privacy <Уединение, одиночество, уединенность (англ.).>, попытка влезть в которую может закончиться плачевно.
Даже для меня.
Интересно, забит ли в ноутбук ее новый роман? Роман, который никто еще никогда не видел и о котором все так много говорят.
Лучше убраться отсюда — от греха подальше. Иначе Аглая может обвинить меня в промышленном шпионаже.
Но убраться вовремя не получилось: приоткрыв дверь, я нос к носу столкнулась с Аглаей. На щеках метрессы пылал девичий румянец, а на скромной енотовой шубейке таяли последние снежинки. Аглая была в самом благостном расположении духа, поэтому никакой истерики не последовало.
— Что вы здесь делаете, маленькая дрянь? — весело спросила Аглая, отбиваясь от визжащей и прыгающей Ксоло.
— Я… Ксоло тосковала… Плакала… Я зашла ее проведать.
— А она открыла вам дверь? — Аглая поболтала маленьким плоским ключом у меня перед физиономией.
— Нет… Но дверь была открыта.
— Открыта? Странно, ведь я ее закрывала.
— Может быть, кто-то из обслуги? — высказала я предположение и тут же вспомнила укутанную коньячными парами мизансцену в подсобке.
— Может быть… Лес изумителен, не правда ли? Леса я и в глаза не видела и потому промычала что-то нечленораздельное.
— А наш маленький немецкий друг? — Аглая сбросила шубу прямо на пол.
— А что “наш маленький немецкий друг”?
— Он так же изумителен в койке, как этот лес в сугробах?
Литые мускулы, безволосая грудь, дракон на предплечье… Черт возьми, лучше мне поискать другое место для ночевки! Взять хотя бы диванчик в оранжерее. Или подсобку в коридорчике. Бурятские юноши когда-нибудь оттуда уберутся, надо полагать…
— Вы покраснели? — Аглая рассмеялась. — Вы покраснели, значит, вы еще с ним не переспали.
— Да?
— Но вы этого хотите…
— Не хочу.
— Хотите, это у вас на лице написано.
— Что еще написано у меня на лице?
— Положили глаз на диванчик в зимнем саду? Боитесь сами себя? Ладно, не стоит дуться на старую добрую Аглаю! А как вам сегодняшний паноптикум? Они готовы были разорвать меня на части, эти стервы!
Теперь до меня стала доходить истинная причина ее превосходного настроения. СС, ТТ и ММ. Она сыграла “Рондо каприччиозо” у них на нервах, она заставила их выйти из себя, она вынудила их показать зубы. Зубы, почти полностью потерянные в ходе борьбы за беллетристический ОЛИМП.
Аглая плюхнулась на кровать — прямо в сапогах.
— Представляю, чем они занимаются в свободное от своих писулек время!
— И чем же?
— Подсчитывают количество публикаций о себе. Подсчитывают количество публикаций о конкурентках. А потом устраивают истерики своим литературным агентам. И мужьям-язвенникам, если таковые имеются… Массовая культура не сахар, девочка моя. Чуть зазевался — пиши пропало. Затопчут. А издатели? Это же отпетые негодяи. Давай-давай, Аглаюшка, строчи, кропай, молоти, ни отдыху ни сроку — только не останавливайся!.. А читатели? Сегодня они без тебя и в метро не спустятся, и в туалет не зайдут, и в кровать не лягут, а завтра? Появится новая лахудра, у которой три деепричастных оборота в предложении — против твоего одного. И сюжет она подворовывает искуснее… И все.
Был кумир — и кончился. На свалку истории, душа моя, в макулатуру!..
Из макулатуры в макулатуру — это больше похоже на афоризм.
— Ну и картину вы нарисовали… Ужасно.
— Прекрасно, девочка! Прекрасно! Только это заставляет кровь в жилах бежать быстрее. Сегодня вечером продолжим наши бои без правил."
— Вечером?
— Ну да. Если вы, конечно, не захотите уединиться со своим подопечным. Или он положил глаз на кого-то другого?
Аглая была тертым калачом, она видела меня насквозь.
— Приходите, будет весело. Выпустим пар окончательно, чтобы завтра не бросаться друг на друга перед камерами. Ох уж мне эта массовая культура и ее деятельницы! Скажите, Алиса, она не напоминает вам секс по телефону?
— Секс по телефону? — опешила я.
— Неужели вы не знаете, что это такое?
— У меня… У меня никогда не было секса по телефону…
— У меня тоже, но я очень живо представляю себе это… Квартиренка на окраине, два разбитых телефона. И две разбитые артритом бабенки, в прошлом младшие экономисты, а в настоящем — безработные. С алкашом-мужем, двоечником-сыном и редкими волосами. Сидит такая сексуалка в продранном свитере, грызет ногти, штопает носки, вяжет шарфики и, не отрываясь от этих благородных занятий, успевает еще и постонать в трубку, имитируя оргазм. Который если и испытывала, то только в ранней юности, на уроке физкультуры, — ползая по канату.
— Ну, не только… — успела вставить я.
— Ах да, есть еще велосипед, душ и верховая езда… А потом начинает рассказывать вагинострадальцу на другом конце провода о своем шелковом белье и своей шелковой коже… Вот и вся романтика, девочка.
— А при чем здесь книги?
— Не книги — книжечки! — Аглая расхохоталась. — Книжечки в мягких обложках! Все то же самое, душа моя, все то же самое! Мелкий обман. Ну, скажите, какое представление может иметь какая-нибудь мать-ее-актриса-кукольного-театра-а-ныне-сочинительница-текстов о жизни банкиров? Или нефтяных магнатов. Или — крупных мафиози… Или — страшно подумать — о вилле на Сейшелах… Вот вы имеете представление о вилле на Сейшелах?
— Никакого.
— Я тоже. — Она приподнялась и что-то вытащила из-под подушки.
Этим “что-то” оказался белый цветок сантиметров десяти в диаметре, смахивающий на очень крупную чайную розу, с нежными, уже слегка примятыми лепестками.
— Как мило, не правда ли? — пропела Аглая, опуская лицо в лепестки. — И как по-восточному изысканно.
— Вы хозяина имеете в виду? — Слоноподобный Дымбрыл Цыренжапович монтировался с этим цветком так же, как потаскуха с поясом верности.
— И хозяина тоже. Вы не знаете, как называется эта прелесть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55