Тем более — чужая, которую и жалеть-то смешно. Когда речь идет о такой вещи, как убийство, о такой вещи, как клумба, не вспоминают.
— Вспоминают, и еще как! С ума вы сошли, что ли! Любой сломанный цветок, любой отпечаток обуви на земле выдадут преступника с головой.
— И что — ни одного сломанного цветка?
— Ни одного. — Чиж сокрушенно развел руками. — А это невозможно. Невозможно пройти сквозь такие густые заросли, не оставив следов…
— А вы все внимательно осмотрели?
— Ну-у.., по мере возможности…
…И когда только Чиж успел так освоиться в этом огромном влажно-зеленом пространстве?.. Мы шли вдоль невысокой стены папоротников, а она все никак не хотела кончаться. Бедняга Дымбрыл Цыренжапович, как же, должно быть, тебя достала ровная как стол бурятская степь! И гнусный континентальный климат! Зато теперь ты можешь отрываться в персональных джунглях, и никто тебе слова не скажет…
— ..Ну вот. Мы добрались до конца, — гаркнул Чиж мне на ухо. А затем посмотрел на часы. — И это заняло у нас ровно пятьдесят пять секунд.
— Господи, что такое пятьдесят секунд!
— Не забывайте: пятьдесят пять секунд туда — пятьдесят пять секунд обратно. Это уже минута пятьдесят. Плюс еще минута на то, чтобы успеть взять шампанское, выскользнуть из зала и пристроить свой бокал где-нибудь под пальмой… Итого — две пятьдесят. Каким общим временем мы располагали?
— Три-четыре минуты…
— Возьмем среднее значение: три с половиной минуты. В распоряжении убийцы было всего лишь сорок секунд. Не густо. — Чиж даже крякнул от напряжения.
— Впритык, я согласна… Но если все делать живенько, на спринтерской скорости… — Представив себе Минну, несущуюся на спринтерской скорости и размахивающую грудями, я прыснула.
Оператор посмотрел на меня с укоризной. Он не произнес ни одного слова, пока мы (по небольшому, не более чем в полметра, проходику) не дошли до двери. И не остановились перед ней.
Площадка перед дверью была естественным продолжением полуметрового прохода. Но сама дверь… Эта дверь стоила того, чтобы продираться к ней сквозь папоротники, честное слово! Я так и не смогла определить, из чего она была сделана: то ли липа, то ли орех. Но она как будто светилась изнутри — мягким и мудрым светом. Дверные панели были украшены довольно искусной резьбой: цветочный (опять цветочный!) орнамент. Розы сменяли колокольчики, маки сменяли жасмин, пионы путались лепестками с хризантемами — и ни один изгиб, ни одна линия не повторялись! Как зачарованная я смотрела на эту резную бледно-желтую дверь — теперь она казалась мне входом в склеп.
Круг замкнулся.
Живые цветы сменили неживые — и круг замкнулся.
— Нет. — Голос Чижа среди всего этого застывшего цветочного великолепия прозвучал слишком резко. — Ни черта не получается!
— Вы о чем?
— О том, что убийце нужно было обежать клумбу. В лучшем случае он объявился бы на кухне вместе с Ботболтом… Либо секунд за десять-пятнадцать до него. Хватило бы этого времени, чтобы отравить шампанское и скрыться?
— Не знаю, — нехотя ответила я. Мне вообще не хотелось разговаривать. — Может быть, вы все усложняете, Петя? Может быть, во всем виноват Ботболт? Он самым хладнокровным образом отравил Аглаю, а потом, пользуясь всеобщим замешательством, выскользнул из зала и отключил телефон… Вот и все. И забудьте о трех-четырех минутах.
— Но зачем? — простонал Чиж. — Зачем ему было убивать популярнейшую писательницу, объясните мне, пожалуйста! Вряд ли он ее читал.
Сомнительный комплимент, ничего не скажешь!
— А зачем всем остальным было убивать популярнейшую писательницу?
— А платок? Платок Минны… Как он оказался перед дверью?
— Ботболт подбросил его, чтобы отвести от себя подозрения!
— Ну, хорошо, допустим. Находясь в кухне, он открыл дверь, выбросил платок… Но зачем он перерезал телефонный кабель? Это нелогично. Он мог просто отключить коробку — и все!
— Опять же — перерезал кабель, чтобы отвести от себя подозрения…
Я вспомнила лицо Ботболта: ни единой морщины, ни единой складки, ни единой мысли на плоском лбу — абсолютная безмятежность.
— Вы полагаете, что он настолько умен, Алиса?
— Во всяком случае, он знает, что Блерио и братья Райт обстряпывали свои авиационные делишки в начале века. Поразительная осведомленность для кочевника, даже если он предстал перед нами в одомашненном варианте.
Последнюю тираду я произнесла, уже глядя в тощий зад Пети Чижа. Когда он только успел упасть на четвереньки? Наверное, именно в тот момент, когда я загляделась на удушающе-нежные деревянные объятия розы и вьюнка…
— Что с вами, Петя?
Чиж ничего не ответил, но еще быстрее заработал локтями и коленями. Наконец он уткнулся носом в узкий лист папоротника и замер.
— Вам плохо? — не на шутку перепугавшись, спросила я.
— Еще не знаю… Ползите сюда.
— Ползите?!
— Так удобнее. — Для убедительности Чиж даже повертел задницей.
— Ну, если вы настаиваете…
Я последовала его примеру и через несколько секунд уже дышала ему в плечо. Теперь папоротники были совсем рядом и почти касались моего лица. И я почувствовала, как у меня засосало под ложечкой. Так бывает в детстве, когда боишься темноты. Так бывает в юности, когда боишься поцелуя. И наверное, так бывает в старости, когда боишься холодной одинокой постели. И смерти вылинявшей кошки — единственного близкого тебе существа.
Папоротники всегда вызывали во мне трепет. В их совершенной красоте было что-то не правильное, что-то вероломное — как если бы они прорастали из пустых глазниц, из полых костей, из слежавшихся волос. Как если бы между их корнями ползала глухая и слепая насекомая смерть…
— Видите? — громко шепнул Чиж, и я даже вздрогнула от неожиданности. — Вы видите?
— Что?
— След! Вот здесь, чуть правее, под листом! Теперь и я увидела этот след на жирной, перекормленной удобрениями земле: даже извечной Петиной лупы не понадобилось. Это был не совсем полноценный след, вернее — даже часть следа: узкий каблук с характерной набойкой и часть подошвы.
— Несомненно, женский! — прохрипел Чиж.
— Несомненно.
— Вот видите. Значит, кто-то все-таки решился перепрыгнуть через клумбу.
— Вы же сами говорили… Перепрыгнуть через клумбу — невозможно. Тем более — женщине.
— Это почему же? У нас равноправие. И торжество феминизма.
— Господи, при чем здесь феминизм?..
— При том, что нормальная женщина способна только на преступление в состоянии аффекта. И лишь проклятые феминистки совершают гадости сознательно и долго к ним готовятся.
— Вы пострадали от лап феминистки, Чиж? А гадость — это убийство, насколько я поняла?
Не на шутку возбудившийся Чиж пропустил мои слова мимо ушей.
— След совсем свежий, Алиса. Ему максимум час-полтора. Сколько времени прошло со смерти Канунниковой?
В который раз мне напоминают, что Аглая умерла!..
— Не знаю.
— Что же вы… Момент смерти необходимо было зафиксировать.
— А вы сами-то зафиксировали?
— У меня цифровая камера с таймером… Но и без нее я могу вам сказать, что смерть наступила в двадцать два часа сорок четыре минуты. Сейчас, соответственно, ноль часов одна минута… Итого прошел ровно один час семнадцать минут…
Вот оно что! Оказывается, под легкое подрагивание папоротников мы переползли в новые сутки, и трагический конец Аглаи был уже “вчера”.
А Чиж… Чиж все еще не мог отлепиться от следа. Он обхаживал отпечаток без всякого стеснения: так морячок, вернувшийся из рейса, обхаживает шлюху в портовом кабаке. Новоиспеченный сыщик-любитель то припадал к четкому рельефу подошвы, то тянул губы к трепетному силуэту каблука, на котором явно просматривался рисунок звездочки, то благоговейно сучил руками перед листом-спасителем, укрывшим от посторонних глаз такую важную улику. Еще минута — и он предложит случайному следу от случайной женской туфли руку и сердце. И маленькую, но гордую операторскую зарплату.
— Ну что вы прилипли к земле, Петя? — с долей нездоровой ревности спросила я. — Так и будете сидеть?
— Вы не понимаете… Это чрезвычайно важно… Обувь так же индивидуальна, как и отпечатки пальцев. По этой набойке легко установят владельца. Убийцу…
— Все еще продолжаете считать, что убийца перепрыгнул через клумбу?
— Теперь я убежден в этом на сто процентов.
Жаль, что я не могла разделить уверенность Чижа. И все из-за противоположного берега папоротниковой реки: только теперь я поняла, как он был далеко! Отсюда был виден только край дорожки и царственная спинка кресла.
Никогда, никогда я не решилась бы устроить побег на другую сторону: побег в окружении жалких сорока-пятидесяти секунд, каждая из которых могла оказаться губительной для идеально просчитанного плана…
Да нет же, черт возьми, как он может быть идеально просчитанным, если с самого начала строился на разбитом Аглаей бокале? Она разбила его, а могла бы не разбивать!..
— Какая глупость! — рявкнула я так громко, что Чиж дернулся и повернулся ко мне. — Какая глупость все это!
— Что — “это”?
— Все, что вы здесь нагородили! Не может человек без специальной подготовки перепрыгнуть через эти папоротники!
— Все бывает, — философски заметил Чиж только для того, чтобы морально поддержать отпечаток каблука на земле.
— Без разбега? Здесь же полметра, не больше! Не развернешься!
— Все бывает…
— Не бывает! Не может идеально просчитанный план зависеть от разбитого бокала!
— А с чего вы взяли, что он идеально просчитан? Может быть, мы имеем дело с гениальным наитием!
— Не смешите меня!
Ватсон из меня никакой, это точно: вместо того чтобы почтительно кивать головой, соглашаться и бросать в воздух лифчик от полноты чувств, я брюзжу, ною и подвергаю сомнению не только выводы Чижа, но и знаки препинания, которыми заканчиваются эти выводы.
Дура я, дура!
— Дура вы, дура, Алиса! — в сердцах бросил Чиж. — Сколько вы проработали у Канунниковой?
— —Какое это имеет значение?
— Сколько?
— Ну, полгода… Ну и что?
— Разве она не говорила вам, что любой идеально просчитанный план, равно как и любое идеально просчитанное преступление, проваливаются?
— Это почему же?
— Именно потому, что их можно просчитать. Если это сделал один человек, то почему бы другому не сделать то же самое?
— Один человек… Вы имеете в виду преступника?
— Ну да! Преступника и того, кто раскрывает преступление. Нужно просто настроиться на нужную волну и правильно задать систему координат… И выбрать точку отсчета. А если мы имеем дело с наитием, с целой цепью обстоятельств, которые играют на руку убийце… И если к тому же убийце удалось воспользоваться ими…
— То?..
— ..то преступление может быть и не раскрыто. Черт возьми, неужели Аглая останется неотомщенной?..
— Но думаю, это не наш случай, — успокоил меня Чиж. — Идемте посмотрим свежим глазом на точку отсчета. На бутылку, я имею в виду.
Чиж осторожно приоткрыл цветочную дверь и галантно пропустил меня вперед.
…На кухне ничего не изменилось. Тот же столик, тот же кавалерийский взвод выпивки, те же бокалы, тот же мягкий свет из окошка. Вот только бутылка…
Бутылка с “Veuve Cliquot Ponsardin” исчезла.
— А где же шампанское? — растерянно спросила я у Чижа. — Оно ведь стояло здесь, под окном…
Чиж надулся, как индюк, пошел красными пятнами, затряс нижней губой и, наконец, разродился полузадушенным матом.
— Ах, сукин сын, Ботболт! Ведь я же просил, просил!.. Ах, подонок!.. Я его в тюрягу засажу, подлеца! За сокрытие улик! Ну надо же, а!!! Идемте! — Он впился пальцами мне в ладонь и потащил к выходу.
Но покинуть кухню мы не успели: где-то в глубине дома раздался леденящий душу и исполненный невыразимого ужаса женский вопль…
Часть вторая
МАРТИРОЛОГ
"… — Отгадала загадку? — спросил Болванщик, снова поворачиваясь к Алисе.
— Нет, — ответила Алиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Вспоминают, и еще как! С ума вы сошли, что ли! Любой сломанный цветок, любой отпечаток обуви на земле выдадут преступника с головой.
— И что — ни одного сломанного цветка?
— Ни одного. — Чиж сокрушенно развел руками. — А это невозможно. Невозможно пройти сквозь такие густые заросли, не оставив следов…
— А вы все внимательно осмотрели?
— Ну-у.., по мере возможности…
…И когда только Чиж успел так освоиться в этом огромном влажно-зеленом пространстве?.. Мы шли вдоль невысокой стены папоротников, а она все никак не хотела кончаться. Бедняга Дымбрыл Цыренжапович, как же, должно быть, тебя достала ровная как стол бурятская степь! И гнусный континентальный климат! Зато теперь ты можешь отрываться в персональных джунглях, и никто тебе слова не скажет…
— ..Ну вот. Мы добрались до конца, — гаркнул Чиж мне на ухо. А затем посмотрел на часы. — И это заняло у нас ровно пятьдесят пять секунд.
— Господи, что такое пятьдесят секунд!
— Не забывайте: пятьдесят пять секунд туда — пятьдесят пять секунд обратно. Это уже минута пятьдесят. Плюс еще минута на то, чтобы успеть взять шампанское, выскользнуть из зала и пристроить свой бокал где-нибудь под пальмой… Итого — две пятьдесят. Каким общим временем мы располагали?
— Три-четыре минуты…
— Возьмем среднее значение: три с половиной минуты. В распоряжении убийцы было всего лишь сорок секунд. Не густо. — Чиж даже крякнул от напряжения.
— Впритык, я согласна… Но если все делать живенько, на спринтерской скорости… — Представив себе Минну, несущуюся на спринтерской скорости и размахивающую грудями, я прыснула.
Оператор посмотрел на меня с укоризной. Он не произнес ни одного слова, пока мы (по небольшому, не более чем в полметра, проходику) не дошли до двери. И не остановились перед ней.
Площадка перед дверью была естественным продолжением полуметрового прохода. Но сама дверь… Эта дверь стоила того, чтобы продираться к ней сквозь папоротники, честное слово! Я так и не смогла определить, из чего она была сделана: то ли липа, то ли орех. Но она как будто светилась изнутри — мягким и мудрым светом. Дверные панели были украшены довольно искусной резьбой: цветочный (опять цветочный!) орнамент. Розы сменяли колокольчики, маки сменяли жасмин, пионы путались лепестками с хризантемами — и ни один изгиб, ни одна линия не повторялись! Как зачарованная я смотрела на эту резную бледно-желтую дверь — теперь она казалась мне входом в склеп.
Круг замкнулся.
Живые цветы сменили неживые — и круг замкнулся.
— Нет. — Голос Чижа среди всего этого застывшего цветочного великолепия прозвучал слишком резко. — Ни черта не получается!
— Вы о чем?
— О том, что убийце нужно было обежать клумбу. В лучшем случае он объявился бы на кухне вместе с Ботболтом… Либо секунд за десять-пятнадцать до него. Хватило бы этого времени, чтобы отравить шампанское и скрыться?
— Не знаю, — нехотя ответила я. Мне вообще не хотелось разговаривать. — Может быть, вы все усложняете, Петя? Может быть, во всем виноват Ботболт? Он самым хладнокровным образом отравил Аглаю, а потом, пользуясь всеобщим замешательством, выскользнул из зала и отключил телефон… Вот и все. И забудьте о трех-четырех минутах.
— Но зачем? — простонал Чиж. — Зачем ему было убивать популярнейшую писательницу, объясните мне, пожалуйста! Вряд ли он ее читал.
Сомнительный комплимент, ничего не скажешь!
— А зачем всем остальным было убивать популярнейшую писательницу?
— А платок? Платок Минны… Как он оказался перед дверью?
— Ботболт подбросил его, чтобы отвести от себя подозрения!
— Ну, хорошо, допустим. Находясь в кухне, он открыл дверь, выбросил платок… Но зачем он перерезал телефонный кабель? Это нелогично. Он мог просто отключить коробку — и все!
— Опять же — перерезал кабель, чтобы отвести от себя подозрения…
Я вспомнила лицо Ботболта: ни единой морщины, ни единой складки, ни единой мысли на плоском лбу — абсолютная безмятежность.
— Вы полагаете, что он настолько умен, Алиса?
— Во всяком случае, он знает, что Блерио и братья Райт обстряпывали свои авиационные делишки в начале века. Поразительная осведомленность для кочевника, даже если он предстал перед нами в одомашненном варианте.
Последнюю тираду я произнесла, уже глядя в тощий зад Пети Чижа. Когда он только успел упасть на четвереньки? Наверное, именно в тот момент, когда я загляделась на удушающе-нежные деревянные объятия розы и вьюнка…
— Что с вами, Петя?
Чиж ничего не ответил, но еще быстрее заработал локтями и коленями. Наконец он уткнулся носом в узкий лист папоротника и замер.
— Вам плохо? — не на шутку перепугавшись, спросила я.
— Еще не знаю… Ползите сюда.
— Ползите?!
— Так удобнее. — Для убедительности Чиж даже повертел задницей.
— Ну, если вы настаиваете…
Я последовала его примеру и через несколько секунд уже дышала ему в плечо. Теперь папоротники были совсем рядом и почти касались моего лица. И я почувствовала, как у меня засосало под ложечкой. Так бывает в детстве, когда боишься темноты. Так бывает в юности, когда боишься поцелуя. И наверное, так бывает в старости, когда боишься холодной одинокой постели. И смерти вылинявшей кошки — единственного близкого тебе существа.
Папоротники всегда вызывали во мне трепет. В их совершенной красоте было что-то не правильное, что-то вероломное — как если бы они прорастали из пустых глазниц, из полых костей, из слежавшихся волос. Как если бы между их корнями ползала глухая и слепая насекомая смерть…
— Видите? — громко шепнул Чиж, и я даже вздрогнула от неожиданности. — Вы видите?
— Что?
— След! Вот здесь, чуть правее, под листом! Теперь и я увидела этот след на жирной, перекормленной удобрениями земле: даже извечной Петиной лупы не понадобилось. Это был не совсем полноценный след, вернее — даже часть следа: узкий каблук с характерной набойкой и часть подошвы.
— Несомненно, женский! — прохрипел Чиж.
— Несомненно.
— Вот видите. Значит, кто-то все-таки решился перепрыгнуть через клумбу.
— Вы же сами говорили… Перепрыгнуть через клумбу — невозможно. Тем более — женщине.
— Это почему же? У нас равноправие. И торжество феминизма.
— Господи, при чем здесь феминизм?..
— При том, что нормальная женщина способна только на преступление в состоянии аффекта. И лишь проклятые феминистки совершают гадости сознательно и долго к ним готовятся.
— Вы пострадали от лап феминистки, Чиж? А гадость — это убийство, насколько я поняла?
Не на шутку возбудившийся Чиж пропустил мои слова мимо ушей.
— След совсем свежий, Алиса. Ему максимум час-полтора. Сколько времени прошло со смерти Канунниковой?
В который раз мне напоминают, что Аглая умерла!..
— Не знаю.
— Что же вы… Момент смерти необходимо было зафиксировать.
— А вы сами-то зафиксировали?
— У меня цифровая камера с таймером… Но и без нее я могу вам сказать, что смерть наступила в двадцать два часа сорок четыре минуты. Сейчас, соответственно, ноль часов одна минута… Итого прошел ровно один час семнадцать минут…
Вот оно что! Оказывается, под легкое подрагивание папоротников мы переползли в новые сутки, и трагический конец Аглаи был уже “вчера”.
А Чиж… Чиж все еще не мог отлепиться от следа. Он обхаживал отпечаток без всякого стеснения: так морячок, вернувшийся из рейса, обхаживает шлюху в портовом кабаке. Новоиспеченный сыщик-любитель то припадал к четкому рельефу подошвы, то тянул губы к трепетному силуэту каблука, на котором явно просматривался рисунок звездочки, то благоговейно сучил руками перед листом-спасителем, укрывшим от посторонних глаз такую важную улику. Еще минута — и он предложит случайному следу от случайной женской туфли руку и сердце. И маленькую, но гордую операторскую зарплату.
— Ну что вы прилипли к земле, Петя? — с долей нездоровой ревности спросила я. — Так и будете сидеть?
— Вы не понимаете… Это чрезвычайно важно… Обувь так же индивидуальна, как и отпечатки пальцев. По этой набойке легко установят владельца. Убийцу…
— Все еще продолжаете считать, что убийца перепрыгнул через клумбу?
— Теперь я убежден в этом на сто процентов.
Жаль, что я не могла разделить уверенность Чижа. И все из-за противоположного берега папоротниковой реки: только теперь я поняла, как он был далеко! Отсюда был виден только край дорожки и царственная спинка кресла.
Никогда, никогда я не решилась бы устроить побег на другую сторону: побег в окружении жалких сорока-пятидесяти секунд, каждая из которых могла оказаться губительной для идеально просчитанного плана…
Да нет же, черт возьми, как он может быть идеально просчитанным, если с самого начала строился на разбитом Аглаей бокале? Она разбила его, а могла бы не разбивать!..
— Какая глупость! — рявкнула я так громко, что Чиж дернулся и повернулся ко мне. — Какая глупость все это!
— Что — “это”?
— Все, что вы здесь нагородили! Не может человек без специальной подготовки перепрыгнуть через эти папоротники!
— Все бывает, — философски заметил Чиж только для того, чтобы морально поддержать отпечаток каблука на земле.
— Без разбега? Здесь же полметра, не больше! Не развернешься!
— Все бывает…
— Не бывает! Не может идеально просчитанный план зависеть от разбитого бокала!
— А с чего вы взяли, что он идеально просчитан? Может быть, мы имеем дело с гениальным наитием!
— Не смешите меня!
Ватсон из меня никакой, это точно: вместо того чтобы почтительно кивать головой, соглашаться и бросать в воздух лифчик от полноты чувств, я брюзжу, ною и подвергаю сомнению не только выводы Чижа, но и знаки препинания, которыми заканчиваются эти выводы.
Дура я, дура!
— Дура вы, дура, Алиса! — в сердцах бросил Чиж. — Сколько вы проработали у Канунниковой?
— —Какое это имеет значение?
— Сколько?
— Ну, полгода… Ну и что?
— Разве она не говорила вам, что любой идеально просчитанный план, равно как и любое идеально просчитанное преступление, проваливаются?
— Это почему же?
— Именно потому, что их можно просчитать. Если это сделал один человек, то почему бы другому не сделать то же самое?
— Один человек… Вы имеете в виду преступника?
— Ну да! Преступника и того, кто раскрывает преступление. Нужно просто настроиться на нужную волну и правильно задать систему координат… И выбрать точку отсчета. А если мы имеем дело с наитием, с целой цепью обстоятельств, которые играют на руку убийце… И если к тому же убийце удалось воспользоваться ими…
— То?..
— ..то преступление может быть и не раскрыто. Черт возьми, неужели Аглая останется неотомщенной?..
— Но думаю, это не наш случай, — успокоил меня Чиж. — Идемте посмотрим свежим глазом на точку отсчета. На бутылку, я имею в виду.
Чиж осторожно приоткрыл цветочную дверь и галантно пропустил меня вперед.
…На кухне ничего не изменилось. Тот же столик, тот же кавалерийский взвод выпивки, те же бокалы, тот же мягкий свет из окошка. Вот только бутылка…
Бутылка с “Veuve Cliquot Ponsardin” исчезла.
— А где же шампанское? — растерянно спросила я у Чижа. — Оно ведь стояло здесь, под окном…
Чиж надулся, как индюк, пошел красными пятнами, затряс нижней губой и, наконец, разродился полузадушенным матом.
— Ах, сукин сын, Ботболт! Ведь я же просил, просил!.. Ах, подонок!.. Я его в тюрягу засажу, подлеца! За сокрытие улик! Ну надо же, а!!! Идемте! — Он впился пальцами мне в ладонь и потащил к выходу.
Но покинуть кухню мы не успели: где-то в глубине дома раздался леденящий душу и исполненный невыразимого ужаса женский вопль…
Часть вторая
МАРТИРОЛОГ
"… — Отгадала загадку? — спросил Болванщик, снова поворачиваясь к Алисе.
— Нет, — ответила Алиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55