Теперь же ни о каком покое не было и речи; природа как будто впала в ярость от одной мысли, что Аглая Канунникова мертва.
— Гараж справа, — сладким голосом подсказал мне Фара.
Я вытянула руку вперед, и она сразу же исчезла в снежной круговерти.
— Думаете, нам стоит рискнуть?
— Почему бы и нет?
Авантюра. Чистой воды авантюра. Особенно если учесть, что на улице минус десять, а на мне нет даже завалящего свитера.
— Хорошо, давайте попробуем.
— Тогда вы первая, а я за вами.
Но нам не удалось даже спуститься с крыльца: где-то совсем рядом раздался приглушенный метелью собачий вой, и идти к гаражу мне сразу же расхотелось. Так же, как и Фаре. Проклиная снег, собак и обстоятельства, мы вернулись обратно в дом.
Ничего не поделаешь, остается только уповать на мобильник режиссера. Добраться до него будет гораздо проще.
На узкой лестнице, ведущей наверх, Фара попытался затеять со мной столь же узкопрофессиональный разговор.
— Вы — личный секретарь Канунниковой, насколько я понял.
— Да, — сказала я, хотя справедливее было бы ответить “уже нет”. Когда все закончится (а когда-нибудь все обязательно закончится), я вернусь в Питер, к швейной машинке “Минерва” и к мадам Цапник — вечной, как гробница фараона Рамзеса. И верной, как сорок тысяч братьев. Уж с ней-то наверняка ничего не случится.
— У вас ведь есть эксклюзивные материалы, Алиса…
— В каком смысле?
— В самом прямом. После того, что произошло… Словом, можно ожидать очередного всплеска интереса к Канунниковой. Будут передачи, я вам голову даю на отсечение…
— И что?
— Мне бы хотелось снять о Канунниковой что-нибудь элегическое. И я хотел бы заручиться вашей поддержкой. Свидетельства очевидцев, людей, которые близко знали покойную, вы представляете, как это важно?
Сейчас я лягну его ногой!
— Этот товар выгодно продастся, и вы сможете получить неплохие дивиденды! Засветитесь на телевидении… Есть в вас нечто такое… Скрытое обаяние, да! Камера его обязательно проявит, ручаюсь.
Если я лягну его, он не удержится и скатится вниз по крутым ступенькам. Какое-нибудь острое ребро, какой-нибудь выступ, за которые так любят цепляться виски и позвоночники, — и все! Второй труп этому дому обеспечен.
— Сейчас самое благодатное время, — продолжал увещевать меня Фара. — Как вы не понимаете? Пара месяцев — и о ней все забудут… Появятся новые кумиры. Вы только подумайте! Некоторые наизнанку готовы вывернуться из-за двух строчек в “желтой прессе”, а здесь — целая программа!..
Пока я примерялась, как бы сподручнее пнуть мерзкого типа в живот, Фара неожиданно остановился, хлопнул себя по лбу и принялся хохотать. И даже сделал несколько фривольных движений: ни дать ни взять — свадебный танец “Рачпурати, рагав рая, а-а-а!”. На фоне цветущих персиков и реки Брахмапутра.
— Чиж! Как же я забыл! Он ведь снимал весь наш дружеский ужин! И ее последние минуты — тоже! “Смерть в прямом эфире”, у каково?!
— Никаково, — мрачно сказала я.
У меня отпало всякое желание мараться о его продажно-телевизионную физиономию, тем более что мы уже вывернули в хольчик второго этажа.
Телевизор работал по-прежнему, а вот свет в коридоре был погашен. В этом не было ничего сверхъестественного, обыкновенная экономия электроэнергии, не больше, — но кормушка детских страхов живо наполнилась. Фара тотчас же забыл о своих наполеоновских планах по созданию передачи “Смерть в прямом эфире” и как будто стал меньше ростом. И намертво прилип к экрану с эмтэвэшными милашками Бивисом и Баттхедом.
— Баклан, — пропищал Бивис.
— Баклан, — рыкнул Баттхед.
— Идемте, Фара. — Я перехватила режиссера за вялое запястье. — Не будьте бакланом, в самом деле!
Мелкими перебежками мы добрались до третьей от холла двери, — Подождите меня здесь, — небрежно бросил режиссер.
И даже не пригласил войти. Месть за Бивиса и Баттхеда, понятно!
Тяжело вздохнув (не напрашиваться же в гости!), я осталась стоять у двери.
Сегодня днем я уже была в этом коридоре. В самом конце его, погруженном сейчас во тьму, состоялся мой последний, ничего не значащий разговор с Аглаей. Ноутбук на столе, Ксоло на чемодане, бледный цветок на подушке. И сама Аглая в предвкушении боев без правил.
"Чем нести всякий вздор и мучить меня этой скверной историей, занялись бы лучше мюнхенским жеребчиком”.
Ее последние слова, обращенные ко мне.
"Мюнхенский жеребчик” — не кто иной, как господин Рабенбауэр.
"Скверная история” — не что иное, как “Бойся цветов, сука!”.
Теперь скверная история подошла к своему логическому концу. Теперь Аглая накрыта простыней и лежит на полу в обеденном зале.
Воспоминание о цветах заставило меня поежиться и прикрыть глаза. А когда я открыла их — в "Аглаином” углу мелькнул свет. Неверный, подрагивающий — но все же это был свет. От карманного фонарика или небольшой переносной лампы. На какую-то секунду он застыл в раздумье, а потом стал медленно удаляться. И скоро исчез совсем.
Фара все еще не появлялся. Сквозь неплотно прикрытую дверь я слышала странные звуки (как будто там передвигали мебель) и гортанные причитания (как будто там ругались изысканным восточным матом).
И тогда я решилась.
Распахнув дверь, я прямо с порога торжественно объявила:
— Я видела свет!
Фара стоял посреди комнаты, перед раскрытым кофром. Кровать и стол были сдвинуты на середину, шкаф выпотрошен, а стулья перевернуты.
— Я видела свет!
— А по воде вы не ходили? — хмуро спросил Фара.
— В конце коридора…
— И что?
— Нет, ничего… Вы дозвонились?
— Дело в том, что телефон пропал.
— Что значит — “пропал”?
— То и значит. Днем ведь только по нему говорил! А потом сунул в кофр, идиот, чтобы Чиж не клянчил… Он своей мамаше через каждый час звонит!.. И вот, пожалуйста. Сто баксов плюс роуминг… Что за бардак!
Нет, это был не бардак, отнюдь. Пропажа Фариного мобильника удачно вписывалась в схему, думать о которой не хотелось вовсе.
— А больше ничего не пропало? — с тайной надеждой спросила я. О, если бы вместе с мобильником исчезло еще хоть что-нибудь! Пусть самое невинное: расческа, пенка для бритья, худосочное портмоне, оторванная от рубашки пуговица… Тогда все можно было бы квалифицировать как ничего не значащую проходную кражу, шалость подвыпивших бурятских горничных…
— Нет. Больше ничего. Даже фонарик не тронули. Японский, — поспешил разочаровать меня Фара. — Что еще за свет вы видели?
— Не знаю. Идемте, посмотрим вместе. По лощеной физиономии Фараххутддина пробежала тень: с большим удовольствием он отправился бы в Мекку, к древнему святилищу Каабы, чем со мной, в жалкий конец коридора.
— Вы же не оставите женщину одну, Фара?
Оставит, еще как оставит!
— Услуга за услугу. — Я тут же применила запрещенный прием. — Я ведь согласилась пойти с вами. И потом, у Аглаи тоже есть телефон…
Это была чистая правда. Крошечный мобильник был торжественно вручен Аглае одной из крупных фирм — как участнице ток-шоу “Поговорим, сестра?..”. Подобными телевизионными подарками была завалена целая кладовка; Аглая называла их “внебрачные дети славы”. Поголовье “внебрачных детей” росло в геометрической прогрессии и включало в себя:
— пылесосы (четыре штуки);
— видеомагнитофоны (две штуки);
— телевизоры (две штуки);
— фены (восемь штук);
— кухонные комбайны (три штуки);
— уменьшенную копию картины “Утро стрелецкой казни” (одна штука);
— уменьшенную копию скульптуры “Гибель Адониса” (одна штука);
— уменьшенную копию диорамы “Гибель Варяга” (одна штука);
— пояса из собачьей шерсти (пять штук);
— велотренажер “Мурманчанин-2” (одна штука);
— дозиметр “Мурманчанка-3” (одна штука). Ну а о таких мелочах, как парфюмерные корзины и шоколадные наборы, и говорить не приходилось: их Аглая скармливала консьержке, племяннице консьержки, племяннице племянницы консьержки и дворничихе Люсе.
"Внебрачные дети славы” развратили и без того непритязательную в быту Аглаю до безобразия. Когда я заикнулась о том, что вытяжку на кухне пора заменить, она только руками замахала: “Подождите, девочка, у меня в январе запись этого кретинского шоу “У камелька”, спонсор — завод вентиляторных изделий, там мы этой хреновиной и разживемся”.
Но мобильник, мобильник — это совсем другое дело! С ним Аглая почти не расставалась. Как славно было посылать главного редактора, сидя в зачуханном такси! Как славно было посылать директора издательства, поднимаясь в лифте! Как славно было посылать “крышу” директора издательства, поднимаясь по трапу самолета!
Именно так Аглая и поступила, перед тем как мы заняли свои места в салоне бизнес-класса. Но главным было совсем не это — главным было то, что она взяла аппарат с собой! Я вспомнила о нем только сейчас, когда оцепенение, вызванное ее смертью, прошло. И когда возник свет в коридоре. Такой же приглушенный, как и мысль, неожиданно возникшая в липкой тьме черепа:
Аглая нас разыграла! Взяла в сообщники тугодумов-бурятов — и разыграла! Взяла в сообщники весельчака-оператора — и разыграла! В стиле мистических страшилок Минны Майерлинг, иронических опусов Теодоры Тропининой и милицейских побасенок Софьи Сафьяновой. А потом осенила все это крестным знамением “запертой комнаты”: подозреваемые выбывают по одному, как в детской считалке. Пока мы с Фарой околачивались на крыльце, Аглая самым чудесным образом сбросила с себя простыню, на ходу обложила хохмами оторопевших гостей, поднялась по лестнице и скрылась в своей комнате. И уже оттуда стала подавать сигналы нам, несчастным трусишкам.
— ..Он никуда не денется, — шепнула я Фаре.
— Кто?
— Тот, кто стоит за светом. Ему просто некуда деться.
Там тупик. Там мы его и накроем.
Сказанное мной заставило Фару поджать хвост.
— Обалдели?! Куда вы меня тащите?
— А вы боитесь?
— Нет.
— Признайтесь, что боитесь!
— Да нет же! Просто…
Просто ты не знаешь того, что знаю я: в тупике, у задернутой шторами стены, нас ждет Аглая! И мы будем последними, кто узнает о розыгрыше!
Фара осветил фонариком темный коридор, повертел головой и зацепился за небольшую бронзовую статую Будды — сначала глазами, а потом и руками. Будда был молод, мосласт и долговяз, так что в этом своем воплощении вполне мог сойти за дубинку. Или за импровизированную бейсбольную биту, которой так сладко кроить черепа.
— Это лишнее, — подмигнула я Фаре.
— Лишнее тоже не помешает, — Фара подмигнул мне. — Ну что, пошли?
Мы на цыпочках дошли до конца коридора и свернули за угол. Фараххутддин, перехватив несчастного бронзового Бодхисатву за шею, направил луч света на шторы, потом переместил его на стены и пол.
Никого.
— Ну? — В голосе Фары сквозило нетерпение. — Возвращаемся?
— А телефон? — поманила я режиссера сладкой морковкой.
— Он здесь?
— Он должен быть в комнате. Это ее комната.
— Ну так входите, если ее.
Секунду поколебавшись, я нащупала ручку и с силой нажала на нее. Если моя теория верна (только бы она была верна!), дверь должна быть открыта!
…Моя теория оказалась верной лишь отчасти: дверь действительно была не заперта. Я юркнула внутрь и принялась шарить рукой по стене — в поисках выключателя. Он нашелся сразу же, но мне понадобилось еще некоторое время, чтобы укротить лязгающий сердечный клапан.
Все. Можно включать!
Комната была пуста. Абсолютно, безвозвратно, вопиюще пуста. Ноутбук на столе, чемодан на кровати, сумка с продернутой через ручку шалью на кресле — полная пустота. Точно такая же пустота поселилась у меня внутри. И неизвестно, сколько она еще просуществует там, истязая и без того слабое сердце.
Никакого чуда не произошло.
Никакого чуда не произошло, но надежда осталась — если не на воскрешение Аглаи, то хотя бы на ее мобильник.
Исподтишка оглядываясь на дверь (как будто Аглая могла войти и застукать меня на месте преступления!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Гараж справа, — сладким голосом подсказал мне Фара.
Я вытянула руку вперед, и она сразу же исчезла в снежной круговерти.
— Думаете, нам стоит рискнуть?
— Почему бы и нет?
Авантюра. Чистой воды авантюра. Особенно если учесть, что на улице минус десять, а на мне нет даже завалящего свитера.
— Хорошо, давайте попробуем.
— Тогда вы первая, а я за вами.
Но нам не удалось даже спуститься с крыльца: где-то совсем рядом раздался приглушенный метелью собачий вой, и идти к гаражу мне сразу же расхотелось. Так же, как и Фаре. Проклиная снег, собак и обстоятельства, мы вернулись обратно в дом.
Ничего не поделаешь, остается только уповать на мобильник режиссера. Добраться до него будет гораздо проще.
На узкой лестнице, ведущей наверх, Фара попытался затеять со мной столь же узкопрофессиональный разговор.
— Вы — личный секретарь Канунниковой, насколько я понял.
— Да, — сказала я, хотя справедливее было бы ответить “уже нет”. Когда все закончится (а когда-нибудь все обязательно закончится), я вернусь в Питер, к швейной машинке “Минерва” и к мадам Цапник — вечной, как гробница фараона Рамзеса. И верной, как сорок тысяч братьев. Уж с ней-то наверняка ничего не случится.
— У вас ведь есть эксклюзивные материалы, Алиса…
— В каком смысле?
— В самом прямом. После того, что произошло… Словом, можно ожидать очередного всплеска интереса к Канунниковой. Будут передачи, я вам голову даю на отсечение…
— И что?
— Мне бы хотелось снять о Канунниковой что-нибудь элегическое. И я хотел бы заручиться вашей поддержкой. Свидетельства очевидцев, людей, которые близко знали покойную, вы представляете, как это важно?
Сейчас я лягну его ногой!
— Этот товар выгодно продастся, и вы сможете получить неплохие дивиденды! Засветитесь на телевидении… Есть в вас нечто такое… Скрытое обаяние, да! Камера его обязательно проявит, ручаюсь.
Если я лягну его, он не удержится и скатится вниз по крутым ступенькам. Какое-нибудь острое ребро, какой-нибудь выступ, за которые так любят цепляться виски и позвоночники, — и все! Второй труп этому дому обеспечен.
— Сейчас самое благодатное время, — продолжал увещевать меня Фара. — Как вы не понимаете? Пара месяцев — и о ней все забудут… Появятся новые кумиры. Вы только подумайте! Некоторые наизнанку готовы вывернуться из-за двух строчек в “желтой прессе”, а здесь — целая программа!..
Пока я примерялась, как бы сподручнее пнуть мерзкого типа в живот, Фара неожиданно остановился, хлопнул себя по лбу и принялся хохотать. И даже сделал несколько фривольных движений: ни дать ни взять — свадебный танец “Рачпурати, рагав рая, а-а-а!”. На фоне цветущих персиков и реки Брахмапутра.
— Чиж! Как же я забыл! Он ведь снимал весь наш дружеский ужин! И ее последние минуты — тоже! “Смерть в прямом эфире”, у каково?!
— Никаково, — мрачно сказала я.
У меня отпало всякое желание мараться о его продажно-телевизионную физиономию, тем более что мы уже вывернули в хольчик второго этажа.
Телевизор работал по-прежнему, а вот свет в коридоре был погашен. В этом не было ничего сверхъестественного, обыкновенная экономия электроэнергии, не больше, — но кормушка детских страхов живо наполнилась. Фара тотчас же забыл о своих наполеоновских планах по созданию передачи “Смерть в прямом эфире” и как будто стал меньше ростом. И намертво прилип к экрану с эмтэвэшными милашками Бивисом и Баттхедом.
— Баклан, — пропищал Бивис.
— Баклан, — рыкнул Баттхед.
— Идемте, Фара. — Я перехватила режиссера за вялое запястье. — Не будьте бакланом, в самом деле!
Мелкими перебежками мы добрались до третьей от холла двери, — Подождите меня здесь, — небрежно бросил режиссер.
И даже не пригласил войти. Месть за Бивиса и Баттхеда, понятно!
Тяжело вздохнув (не напрашиваться же в гости!), я осталась стоять у двери.
Сегодня днем я уже была в этом коридоре. В самом конце его, погруженном сейчас во тьму, состоялся мой последний, ничего не значащий разговор с Аглаей. Ноутбук на столе, Ксоло на чемодане, бледный цветок на подушке. И сама Аглая в предвкушении боев без правил.
"Чем нести всякий вздор и мучить меня этой скверной историей, занялись бы лучше мюнхенским жеребчиком”.
Ее последние слова, обращенные ко мне.
"Мюнхенский жеребчик” — не кто иной, как господин Рабенбауэр.
"Скверная история” — не что иное, как “Бойся цветов, сука!”.
Теперь скверная история подошла к своему логическому концу. Теперь Аглая накрыта простыней и лежит на полу в обеденном зале.
Воспоминание о цветах заставило меня поежиться и прикрыть глаза. А когда я открыла их — в "Аглаином” углу мелькнул свет. Неверный, подрагивающий — но все же это был свет. От карманного фонарика или небольшой переносной лампы. На какую-то секунду он застыл в раздумье, а потом стал медленно удаляться. И скоро исчез совсем.
Фара все еще не появлялся. Сквозь неплотно прикрытую дверь я слышала странные звуки (как будто там передвигали мебель) и гортанные причитания (как будто там ругались изысканным восточным матом).
И тогда я решилась.
Распахнув дверь, я прямо с порога торжественно объявила:
— Я видела свет!
Фара стоял посреди комнаты, перед раскрытым кофром. Кровать и стол были сдвинуты на середину, шкаф выпотрошен, а стулья перевернуты.
— Я видела свет!
— А по воде вы не ходили? — хмуро спросил Фара.
— В конце коридора…
— И что?
— Нет, ничего… Вы дозвонились?
— Дело в том, что телефон пропал.
— Что значит — “пропал”?
— То и значит. Днем ведь только по нему говорил! А потом сунул в кофр, идиот, чтобы Чиж не клянчил… Он своей мамаше через каждый час звонит!.. И вот, пожалуйста. Сто баксов плюс роуминг… Что за бардак!
Нет, это был не бардак, отнюдь. Пропажа Фариного мобильника удачно вписывалась в схему, думать о которой не хотелось вовсе.
— А больше ничего не пропало? — с тайной надеждой спросила я. О, если бы вместе с мобильником исчезло еще хоть что-нибудь! Пусть самое невинное: расческа, пенка для бритья, худосочное портмоне, оторванная от рубашки пуговица… Тогда все можно было бы квалифицировать как ничего не значащую проходную кражу, шалость подвыпивших бурятских горничных…
— Нет. Больше ничего. Даже фонарик не тронули. Японский, — поспешил разочаровать меня Фара. — Что еще за свет вы видели?
— Не знаю. Идемте, посмотрим вместе. По лощеной физиономии Фараххутддина пробежала тень: с большим удовольствием он отправился бы в Мекку, к древнему святилищу Каабы, чем со мной, в жалкий конец коридора.
— Вы же не оставите женщину одну, Фара?
Оставит, еще как оставит!
— Услуга за услугу. — Я тут же применила запрещенный прием. — Я ведь согласилась пойти с вами. И потом, у Аглаи тоже есть телефон…
Это была чистая правда. Крошечный мобильник был торжественно вручен Аглае одной из крупных фирм — как участнице ток-шоу “Поговорим, сестра?..”. Подобными телевизионными подарками была завалена целая кладовка; Аглая называла их “внебрачные дети славы”. Поголовье “внебрачных детей” росло в геометрической прогрессии и включало в себя:
— пылесосы (четыре штуки);
— видеомагнитофоны (две штуки);
— телевизоры (две штуки);
— фены (восемь штук);
— кухонные комбайны (три штуки);
— уменьшенную копию картины “Утро стрелецкой казни” (одна штука);
— уменьшенную копию скульптуры “Гибель Адониса” (одна штука);
— уменьшенную копию диорамы “Гибель Варяга” (одна штука);
— пояса из собачьей шерсти (пять штук);
— велотренажер “Мурманчанин-2” (одна штука);
— дозиметр “Мурманчанка-3” (одна штука). Ну а о таких мелочах, как парфюмерные корзины и шоколадные наборы, и говорить не приходилось: их Аглая скармливала консьержке, племяннице консьержки, племяннице племянницы консьержки и дворничихе Люсе.
"Внебрачные дети славы” развратили и без того непритязательную в быту Аглаю до безобразия. Когда я заикнулась о том, что вытяжку на кухне пора заменить, она только руками замахала: “Подождите, девочка, у меня в январе запись этого кретинского шоу “У камелька”, спонсор — завод вентиляторных изделий, там мы этой хреновиной и разживемся”.
Но мобильник, мобильник — это совсем другое дело! С ним Аглая почти не расставалась. Как славно было посылать главного редактора, сидя в зачуханном такси! Как славно было посылать директора издательства, поднимаясь в лифте! Как славно было посылать “крышу” директора издательства, поднимаясь по трапу самолета!
Именно так Аглая и поступила, перед тем как мы заняли свои места в салоне бизнес-класса. Но главным было совсем не это — главным было то, что она взяла аппарат с собой! Я вспомнила о нем только сейчас, когда оцепенение, вызванное ее смертью, прошло. И когда возник свет в коридоре. Такой же приглушенный, как и мысль, неожиданно возникшая в липкой тьме черепа:
Аглая нас разыграла! Взяла в сообщники тугодумов-бурятов — и разыграла! Взяла в сообщники весельчака-оператора — и разыграла! В стиле мистических страшилок Минны Майерлинг, иронических опусов Теодоры Тропининой и милицейских побасенок Софьи Сафьяновой. А потом осенила все это крестным знамением “запертой комнаты”: подозреваемые выбывают по одному, как в детской считалке. Пока мы с Фарой околачивались на крыльце, Аглая самым чудесным образом сбросила с себя простыню, на ходу обложила хохмами оторопевших гостей, поднялась по лестнице и скрылась в своей комнате. И уже оттуда стала подавать сигналы нам, несчастным трусишкам.
— ..Он никуда не денется, — шепнула я Фаре.
— Кто?
— Тот, кто стоит за светом. Ему просто некуда деться.
Там тупик. Там мы его и накроем.
Сказанное мной заставило Фару поджать хвост.
— Обалдели?! Куда вы меня тащите?
— А вы боитесь?
— Нет.
— Признайтесь, что боитесь!
— Да нет же! Просто…
Просто ты не знаешь того, что знаю я: в тупике, у задернутой шторами стены, нас ждет Аглая! И мы будем последними, кто узнает о розыгрыше!
Фара осветил фонариком темный коридор, повертел головой и зацепился за небольшую бронзовую статую Будды — сначала глазами, а потом и руками. Будда был молод, мосласт и долговяз, так что в этом своем воплощении вполне мог сойти за дубинку. Или за импровизированную бейсбольную биту, которой так сладко кроить черепа.
— Это лишнее, — подмигнула я Фаре.
— Лишнее тоже не помешает, — Фара подмигнул мне. — Ну что, пошли?
Мы на цыпочках дошли до конца коридора и свернули за угол. Фараххутддин, перехватив несчастного бронзового Бодхисатву за шею, направил луч света на шторы, потом переместил его на стены и пол.
Никого.
— Ну? — В голосе Фары сквозило нетерпение. — Возвращаемся?
— А телефон? — поманила я режиссера сладкой морковкой.
— Он здесь?
— Он должен быть в комнате. Это ее комната.
— Ну так входите, если ее.
Секунду поколебавшись, я нащупала ручку и с силой нажала на нее. Если моя теория верна (только бы она была верна!), дверь должна быть открыта!
…Моя теория оказалась верной лишь отчасти: дверь действительно была не заперта. Я юркнула внутрь и принялась шарить рукой по стене — в поисках выключателя. Он нашелся сразу же, но мне понадобилось еще некоторое время, чтобы укротить лязгающий сердечный клапан.
Все. Можно включать!
Комната была пуста. Абсолютно, безвозвратно, вопиюще пуста. Ноутбук на столе, чемодан на кровати, сумка с продернутой через ручку шалью на кресле — полная пустота. Точно такая же пустота поселилась у меня внутри. И неизвестно, сколько она еще просуществует там, истязая и без того слабое сердце.
Никакого чуда не произошло.
Никакого чуда не произошло, но надежда осталась — если не на воскрешение Аглаи, то хотя бы на ее мобильник.
Исподтишка оглядываясь на дверь (как будто Аглая могла войти и застукать меня на месте преступления!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55