никто не мог сделать и шага. Никто не мог отвести глаза от ее стрижки, сразу же пришедшей в беспорядок; от брошенных на произвол судьбы складок платья, от чудовищно искривленного рта. И от бледно-воскового цветка в разрезе декольте.
"Бойся цветов, сука! Бойся цветов, сука! Бойся цветов, сука!” — бешено колотилось у меня в висках.
«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!»
Ксоло, до этого беспорядочно вертевшаяся возле хозяйки, залаяла. Этот — самый обыкновенный — собачий лай и вернул всех к жизни.
Первым решился Ботболт.
Он осторожно опустился перед Аглаей на колени и коснулся пальцами ее шеи. Ксоло лаяла не переставая.
— Заткните ее, бога ради! Заткните собаку!.. Нервы у Дашки ни к черту, кто бы мог подумать… Лай перешел в тихое поскуливание. Это поскуливание не оставляло никаких шансов — ни Аглае, ни всем нам.
— Ну?! — Райнер-Вернер не выдержал первым. — Ну?!
Ботболт поднялся, машинально отряхнул брюки и бесцветным голосом произнес:
— Никакого врача не нужно. Она мертва.
Глава 3
Через полтора часа после убийства
…Никто не знает, сколько часов мы проведем в этом странном доме.
Я даже не уверена, что стылый ночной пейзаж за окном — реальность. Реальность, а не заставка к передаче, которая никогда не будет снята. Ради нее Аглая приехала сюда… Нет, черт возьми, нужно смотреть правде в глаза. Не ради передачи. Таких передач у нее был не один десяток. Она просто не могла отказать себе в удовольствии посидеть на бутафорском троне Королевы Детектива.
И ей это удалось. Почти удалось.
Устроиться на самом краешке и поднять бокал, в котором уже била хвостом ее смерть.
Смерть, которую констатировал случайный холоп случайного человека. Ровно полтора часа назад. Ровно полтора часа назад Ботболт поднялся, отряхнул брюки и бесцветным голосом произнес:
— Никакого врача не нужно. Она мертва.
* * *
…Несколько мгновений все переваривали страшную новость.
— Мертва? — переспросила Минна.
— Мертва? — переспросила Tea.
— Мертва? — переспросила Софья.
— Sie ist tot?! <Она мертвая? (нем)> — сдавленным шепотом произнес Райнер-Вернер.
— Мертва, надо же! — Дашка истерически хихикнула. — Мертва.
— Что значит — “мертва”? — Режиссер Фара сделал шаг в сторону тела Аглаи и тут же в суеверном ужасе отступил. — Что значит — мертва?! Да убери же ты, наконец, эту чертову камеру, Петя!..
Все это время камера ни на секунду не выключалась, вот оно что!
Чиж с трудом отклеил от лица глазок видоискателя. Судя по его застывшим зрачкам и сомнамбулической улыбке на лице, он так до конца и не понял, что же произошло. Камера — во всем была виновата камера. Для камеры не существовало грани между реальностью и воплощением реальности. Любой попавший в объектив человек становился персонажем. А персонажи могут только выйти из кадра, но никак не умереть. По-настоящему.
— Какой ужас! — совсем по-женски всхлипнул самец Райнер-Вернер. — Это сердце, да?
Вопрос застал все общество врасплох.
— Может быть, — сказала Минна.
— Конечно же, сердце, — сказала Tea.
— Скорее всего, — сказала Софья. — Кто бы мог подумать… А выглядела такой здоровой…
— Она действительно мертва? — Дарья уже взяла себя в руки.
— Посмотрите сами — Ботболт пожал плечами.
— Посмотрю.
Теперь это снова была та самая Дашка, которую я знала тысячу лет: целеустремленная, волевая и несгибаемая. Она решительно двинулась к распростертому на полу телу; так же решительно она двигалась к глянцевым страницам модных журналов. И заполняла причитающиеся ей колонки жесткоструктурированными аналитическими сплетнями.
Но стоило только Дашке приблизиться к Аглае, как Ксоло, скулившая до этого совершенно абстрактно, набросилась на нее с самым конкретным желанием оттяпать половину подбородка.
— Убери эту дуру, — зло бросила мне Дарья. — Или вы не знакомы? С собакой и ее хозяйкой? Ты, я смотрю, не очень огорчена…
Аглая мертва, а я совсем не выгляжу огорченной. Неужели это правда?
Правда. Правда.
Господи ты боже мой, разве можно огорчаться по поводу торнадо? Тайфуна? Землетрясения в восемь баллов по шкале Рихтера? Разве можно огорчаться по поводу наступления ледникового периода, пересыхания Мирового океана, массовой гибели звезд в галактиках № 45, 67 и 89?..
Огорчаться можно только по поводу порезанного пальца. И лишь до тех пор, пока порез не скроется в крошечном молочно-белом сугробе пластыря. Примерно такой же пластырь устроился сейчас на указательном пальце Tea. Но кто такая Tea? Самая заурядная мулатка, прижившая с десяток квелых книг от бородатых анекдотов. И кто такие Минна с Софьей — даже пластыря на пальце у них нет!
Аглая — совсем другое дело.
Аглая — звезда.
Звезда, и галактики № 45, 67 и 89 еще будут оспаривать друг у друга право считаться местом ее гибели… Так разве можно огорчаться по этому поводу?
"Огорчаться” — это совсем другая эмоциональная шкала…
— Заткни ей пасть, — снова прошипела Дашка. Я присела на корточки и тихонько позвала Ксоло:
— Ксоло, девочка, иди к Алисе… Иди, моя хорошая. Алиса тебя любит. Иди, иди сюда…
Спустя минуту несчастная Ксоло вняла моим мольбам. Скулить она не перестала, но, улегшись на брюхо, поползла ко мне. Я перехватила ее и прижала к груди. Еще никогда…
Черт, я, кажется, плачу..
Пока я прислушивалась к своим ощущениям, Дашка по-мясницки начала распоряжаться пространством вокруг Аглаи. И самой Аглаей.
Вернее, тем, что еще несколько минут назад было Аглаей Канунниковой, Королевой Детектива. Я даже не подозревала в своей подруге такого прозекторского хладнокровия. Если сейчас она вытащит из лифчика хирургический скальпель и вскроет грудину Аглаи, как банку томатов в собственном соку, — я не удивлюсь…
Дарья приложила ухо к цветку в декольте, затем пристроила пальцы к голубоватой жилке на шее и, наконец, распялила Аглаино веко. Одно, а затем другое.
— Она мертва, — ровным учительским голосом отчеканила Дашка, делая ударение на каждом слоге: “Запомните, дети, как пишутся эти два слова. А теперь повторим все вместе, хором. И не забудем поставить восклицательный знак: “ОНА МЕРТВА!"
— Она мертва. Мертвее не бывает.
Это был сигнал. Сигнал стае воронья, заградительному отряду гиен, садово-огородному товариществу грифов-стервятников.
— Какое несчастье, — сказала Минна, приближаясь к телу.
— В голове не укладывается, — сказала Tea, приближаясь к телу.
— Нужно вызвать “Скорую”, — сказала Софья, приближаясь к телу. — Вы слышите меня, молодой человек?
Ботболт повел раскосыми глазами, но даже не сделал попытки сдвинуться с места. Напротив, присел на корточки рядом с задравшимся подолом Аглаиного платья и стал меланхолично собирать осколки.
— Не стоит этого делать, — раздался голос позади меня. Малокровный, анемичный голос. Этого голоса я никогда не слышала, а если и слышала, то напрочь забыла, кому он принадлежит. — Не трогайте осколки.
Храмовый служка при смокинге пожал плечами, но от осколков стекла все же отступил. А СС, ТТ и ММ синхронно повернули головы: кто это еще разговорился? Я последовала их примеру. Вместе с Дарьей, все еще не желавшей выйти из теплых ласкающих волн смерти Королевы.
За нашими спинами стоял Чиж.
Тот самый оператор “ПетяНоМожноЧиж”, бесплатное приложение к камере, бледная телевизионная спирохета, последний козырь режиссера Фары. Все это время он находился в тени своей всемогущей “SONY Betacam” — тени настолько плотной, что я даже не могла рассмотреть его как следует.
Хохолок на макушке, потрепанные джинсики, потрепанная жилетка с таким количеством карманов, что по ним можно было бы рассовать всю Лондонскую публичную библиотеку; потрепанные ботинки армейского образца и полное отсутствие физиономии. То есть, безусловно, что-то на этой физиономии присутствовало — при близком контакте там можно было обнаружить нос, рот и даже глаза. И все же, все же… Какими-то смазанными они были, какими-то совсем тусклыми. Без камеры Чиж смотрелся как сорокалетняя женщина без макияжа, как дом без окон, как павлин без хвоста.
Даже я со своей совсем не броской внешностью могла сойти рядом с ним за супермодель Клаудию Шиффер.
И вот теперь этот павлин без хвоста что-то пропищал. Малокровным, анемичным голосом:
— Не трогайте осколки.
— А в чем дело? — спросила Минна.
— Мы ведь не можем оставить все так, — сказала Tea.
— Пока не приехала “Скорая”, — сказала Софья.
— Пока не приехала милиция, — отбрил Чиж. — Пока не приехала милиция, не нужно трогать осколки.
Пожалуй, я ошиблась. Он оказался совсем не слабосильным, голос Чижа. И анемией он не страдал. Напротив, в нем было что-то вивисекторское, что-то заставляющее вспомнить лабораторные реторты, опыты на мышах и пункции плевральной полости.
— Не думаю, что это сердце, — сказал Чиж и деловито бросил Дашке:
— Отойдите от тела.
Дарья подчинилась.
Сменив ее на посту № 1, Чиж принялся деловито обнюхивать, ощупывать и осматривать Аглаю. Потом так же деловито переключился на осколки.
СС, ТТ и ММ сбились в отару, Райнер-Вернер повис у меня на плече, а Дашка демонстративно отбыла к шахматам.
— Никто не утверждает, что это обязательно сердце! — топнула ногой Tea.
— Вот именно. Никто не утверждает, — топнула ногой Минна. — Может быть, это астма. Острый приступ, а под рукой не было никаких лекарств…
— Такое иногда случается при астме, — топнула ногой Софья. — Моя собака умерла от астмы. И тоже внезапно. Почти как дорогая Аглая. Я очень страдала…
— Все дело в том, что у нее не было никакой астмы. — Неужели это мой собственный голос звучит так спокойно? — И сердце у нее было здоровым. Она была абсолютно здоровым человеком.
Все три писательницы посмотрели на меня со скрытой ненавистью.
— Абсолютно здоровых людей не бывает, — выступила от лица триумвирата Софья. — Абсолютно здоровые люди уже давно лежат в могилах…
…Беглое обследование длилось не более пяти минут, после чего Чиж самым будничным голосом произнес:
— Она не умерла.
— Жива? — спросила Минна.
— Жива? — спросила Tea.
— Неужели жива? — переспросила Софья.
— Она не умерла. — Чиж затряс хохолком на затылке. — Ее.., отравили.
Через секунду раздался грохот падающих шахмат, приправленный Дашкиным гомерическим смехом. Этим смехом ознаменовалось начало очередного акта драмы:
Райнер-Вернер икнул, Ботболт поскреб безволосую щеку, а метрессы приблизились к Чижу и опекаемому им телу Аглаи вплотную.
— Что значит — “отравили”? — Минна, кряхтя и охая, опустилась на пышно взбитые подушки коленей.
— Когда это ее отравили? — Tea последовала примеру Минны, не издав при этом ни единого звука.
— Отравили чем? — Софья, хрустнув коленными чашечками, присоединилась к остальным.
— Я думаю — это цианид. — Чиж уселся на паркет и подпер голову ладонью. А потом обвел взглядом всех троих.
— Бред. — Минна покраснела.
— Полный бред. — Софья побледнела.
— Чушь собачья, — резюмировала Tea, сразу же перевоплотившись из цивилизованной мулатки в дикую, угольно-черную африканку племени кокофу.
— Если быть совсем точным — цианистый калий. — Определенно, Чиж поставил перед собой задачу довести присутствующих до умоисступления.
Я поверила Чижу сразу, хотя он и не думал приводить доказательства своей версии. Да и кто такой Чиж, чтобы иметь право на версию?!
Но я поверила. И все потому, что на моих руках дрожала собака Аглаи Канунниковой — породы ксолоитц-куинтли. И все потому, что я знала об Аглае гораздо больше, чем все остальные. И все потому, что я знала об Аглае гораздо больше, чем сама Аглая. Во всяком случае, о том, что предшествовало трагедии.
Бледно-восковой брат чайной розы появился неспроста. Он взял доверчивую Аглаю под локоток, шепнул на ухо анекдотец, пообещал мороженое, чертово колесо и поцелуй в последнем ряду на последнем киносеансе — он даже залез к ней в декольте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
"Бойся цветов, сука! Бойся цветов, сука! Бойся цветов, сука!” — бешено колотилось у меня в висках.
«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!»
Ксоло, до этого беспорядочно вертевшаяся возле хозяйки, залаяла. Этот — самый обыкновенный — собачий лай и вернул всех к жизни.
Первым решился Ботболт.
Он осторожно опустился перед Аглаей на колени и коснулся пальцами ее шеи. Ксоло лаяла не переставая.
— Заткните ее, бога ради! Заткните собаку!.. Нервы у Дашки ни к черту, кто бы мог подумать… Лай перешел в тихое поскуливание. Это поскуливание не оставляло никаких шансов — ни Аглае, ни всем нам.
— Ну?! — Райнер-Вернер не выдержал первым. — Ну?!
Ботболт поднялся, машинально отряхнул брюки и бесцветным голосом произнес:
— Никакого врача не нужно. Она мертва.
Глава 3
Через полтора часа после убийства
…Никто не знает, сколько часов мы проведем в этом странном доме.
Я даже не уверена, что стылый ночной пейзаж за окном — реальность. Реальность, а не заставка к передаче, которая никогда не будет снята. Ради нее Аглая приехала сюда… Нет, черт возьми, нужно смотреть правде в глаза. Не ради передачи. Таких передач у нее был не один десяток. Она просто не могла отказать себе в удовольствии посидеть на бутафорском троне Королевы Детектива.
И ей это удалось. Почти удалось.
Устроиться на самом краешке и поднять бокал, в котором уже била хвостом ее смерть.
Смерть, которую констатировал случайный холоп случайного человека. Ровно полтора часа назад. Ровно полтора часа назад Ботболт поднялся, отряхнул брюки и бесцветным голосом произнес:
— Никакого врача не нужно. Она мертва.
* * *
…Несколько мгновений все переваривали страшную новость.
— Мертва? — переспросила Минна.
— Мертва? — переспросила Tea.
— Мертва? — переспросила Софья.
— Sie ist tot?! <Она мертвая? (нем)> — сдавленным шепотом произнес Райнер-Вернер.
— Мертва, надо же! — Дашка истерически хихикнула. — Мертва.
— Что значит — “мертва”? — Режиссер Фара сделал шаг в сторону тела Аглаи и тут же в суеверном ужасе отступил. — Что значит — мертва?! Да убери же ты, наконец, эту чертову камеру, Петя!..
Все это время камера ни на секунду не выключалась, вот оно что!
Чиж с трудом отклеил от лица глазок видоискателя. Судя по его застывшим зрачкам и сомнамбулической улыбке на лице, он так до конца и не понял, что же произошло. Камера — во всем была виновата камера. Для камеры не существовало грани между реальностью и воплощением реальности. Любой попавший в объектив человек становился персонажем. А персонажи могут только выйти из кадра, но никак не умереть. По-настоящему.
— Какой ужас! — совсем по-женски всхлипнул самец Райнер-Вернер. — Это сердце, да?
Вопрос застал все общество врасплох.
— Может быть, — сказала Минна.
— Конечно же, сердце, — сказала Tea.
— Скорее всего, — сказала Софья. — Кто бы мог подумать… А выглядела такой здоровой…
— Она действительно мертва? — Дарья уже взяла себя в руки.
— Посмотрите сами — Ботболт пожал плечами.
— Посмотрю.
Теперь это снова была та самая Дашка, которую я знала тысячу лет: целеустремленная, волевая и несгибаемая. Она решительно двинулась к распростертому на полу телу; так же решительно она двигалась к глянцевым страницам модных журналов. И заполняла причитающиеся ей колонки жесткоструктурированными аналитическими сплетнями.
Но стоило только Дашке приблизиться к Аглае, как Ксоло, скулившая до этого совершенно абстрактно, набросилась на нее с самым конкретным желанием оттяпать половину подбородка.
— Убери эту дуру, — зло бросила мне Дарья. — Или вы не знакомы? С собакой и ее хозяйкой? Ты, я смотрю, не очень огорчена…
Аглая мертва, а я совсем не выгляжу огорченной. Неужели это правда?
Правда. Правда.
Господи ты боже мой, разве можно огорчаться по поводу торнадо? Тайфуна? Землетрясения в восемь баллов по шкале Рихтера? Разве можно огорчаться по поводу наступления ледникового периода, пересыхания Мирового океана, массовой гибели звезд в галактиках № 45, 67 и 89?..
Огорчаться можно только по поводу порезанного пальца. И лишь до тех пор, пока порез не скроется в крошечном молочно-белом сугробе пластыря. Примерно такой же пластырь устроился сейчас на указательном пальце Tea. Но кто такая Tea? Самая заурядная мулатка, прижившая с десяток квелых книг от бородатых анекдотов. И кто такие Минна с Софьей — даже пластыря на пальце у них нет!
Аглая — совсем другое дело.
Аглая — звезда.
Звезда, и галактики № 45, 67 и 89 еще будут оспаривать друг у друга право считаться местом ее гибели… Так разве можно огорчаться по этому поводу?
"Огорчаться” — это совсем другая эмоциональная шкала…
— Заткни ей пасть, — снова прошипела Дашка. Я присела на корточки и тихонько позвала Ксоло:
— Ксоло, девочка, иди к Алисе… Иди, моя хорошая. Алиса тебя любит. Иди, иди сюда…
Спустя минуту несчастная Ксоло вняла моим мольбам. Скулить она не перестала, но, улегшись на брюхо, поползла ко мне. Я перехватила ее и прижала к груди. Еще никогда…
Черт, я, кажется, плачу..
Пока я прислушивалась к своим ощущениям, Дашка по-мясницки начала распоряжаться пространством вокруг Аглаи. И самой Аглаей.
Вернее, тем, что еще несколько минут назад было Аглаей Канунниковой, Королевой Детектива. Я даже не подозревала в своей подруге такого прозекторского хладнокровия. Если сейчас она вытащит из лифчика хирургический скальпель и вскроет грудину Аглаи, как банку томатов в собственном соку, — я не удивлюсь…
Дарья приложила ухо к цветку в декольте, затем пристроила пальцы к голубоватой жилке на шее и, наконец, распялила Аглаино веко. Одно, а затем другое.
— Она мертва, — ровным учительским голосом отчеканила Дашка, делая ударение на каждом слоге: “Запомните, дети, как пишутся эти два слова. А теперь повторим все вместе, хором. И не забудем поставить восклицательный знак: “ОНА МЕРТВА!"
— Она мертва. Мертвее не бывает.
Это был сигнал. Сигнал стае воронья, заградительному отряду гиен, садово-огородному товариществу грифов-стервятников.
— Какое несчастье, — сказала Минна, приближаясь к телу.
— В голове не укладывается, — сказала Tea, приближаясь к телу.
— Нужно вызвать “Скорую”, — сказала Софья, приближаясь к телу. — Вы слышите меня, молодой человек?
Ботболт повел раскосыми глазами, но даже не сделал попытки сдвинуться с места. Напротив, присел на корточки рядом с задравшимся подолом Аглаиного платья и стал меланхолично собирать осколки.
— Не стоит этого делать, — раздался голос позади меня. Малокровный, анемичный голос. Этого голоса я никогда не слышала, а если и слышала, то напрочь забыла, кому он принадлежит. — Не трогайте осколки.
Храмовый служка при смокинге пожал плечами, но от осколков стекла все же отступил. А СС, ТТ и ММ синхронно повернули головы: кто это еще разговорился? Я последовала их примеру. Вместе с Дарьей, все еще не желавшей выйти из теплых ласкающих волн смерти Королевы.
За нашими спинами стоял Чиж.
Тот самый оператор “ПетяНоМожноЧиж”, бесплатное приложение к камере, бледная телевизионная спирохета, последний козырь режиссера Фары. Все это время он находился в тени своей всемогущей “SONY Betacam” — тени настолько плотной, что я даже не могла рассмотреть его как следует.
Хохолок на макушке, потрепанные джинсики, потрепанная жилетка с таким количеством карманов, что по ним можно было бы рассовать всю Лондонскую публичную библиотеку; потрепанные ботинки армейского образца и полное отсутствие физиономии. То есть, безусловно, что-то на этой физиономии присутствовало — при близком контакте там можно было обнаружить нос, рот и даже глаза. И все же, все же… Какими-то смазанными они были, какими-то совсем тусклыми. Без камеры Чиж смотрелся как сорокалетняя женщина без макияжа, как дом без окон, как павлин без хвоста.
Даже я со своей совсем не броской внешностью могла сойти рядом с ним за супермодель Клаудию Шиффер.
И вот теперь этот павлин без хвоста что-то пропищал. Малокровным, анемичным голосом:
— Не трогайте осколки.
— А в чем дело? — спросила Минна.
— Мы ведь не можем оставить все так, — сказала Tea.
— Пока не приехала “Скорая”, — сказала Софья.
— Пока не приехала милиция, — отбрил Чиж. — Пока не приехала милиция, не нужно трогать осколки.
Пожалуй, я ошиблась. Он оказался совсем не слабосильным, голос Чижа. И анемией он не страдал. Напротив, в нем было что-то вивисекторское, что-то заставляющее вспомнить лабораторные реторты, опыты на мышах и пункции плевральной полости.
— Не думаю, что это сердце, — сказал Чиж и деловито бросил Дашке:
— Отойдите от тела.
Дарья подчинилась.
Сменив ее на посту № 1, Чиж принялся деловито обнюхивать, ощупывать и осматривать Аглаю. Потом так же деловито переключился на осколки.
СС, ТТ и ММ сбились в отару, Райнер-Вернер повис у меня на плече, а Дашка демонстративно отбыла к шахматам.
— Никто не утверждает, что это обязательно сердце! — топнула ногой Tea.
— Вот именно. Никто не утверждает, — топнула ногой Минна. — Может быть, это астма. Острый приступ, а под рукой не было никаких лекарств…
— Такое иногда случается при астме, — топнула ногой Софья. — Моя собака умерла от астмы. И тоже внезапно. Почти как дорогая Аглая. Я очень страдала…
— Все дело в том, что у нее не было никакой астмы. — Неужели это мой собственный голос звучит так спокойно? — И сердце у нее было здоровым. Она была абсолютно здоровым человеком.
Все три писательницы посмотрели на меня со скрытой ненавистью.
— Абсолютно здоровых людей не бывает, — выступила от лица триумвирата Софья. — Абсолютно здоровые люди уже давно лежат в могилах…
…Беглое обследование длилось не более пяти минут, после чего Чиж самым будничным голосом произнес:
— Она не умерла.
— Жива? — спросила Минна.
— Жива? — спросила Tea.
— Неужели жива? — переспросила Софья.
— Она не умерла. — Чиж затряс хохолком на затылке. — Ее.., отравили.
Через секунду раздался грохот падающих шахмат, приправленный Дашкиным гомерическим смехом. Этим смехом ознаменовалось начало очередного акта драмы:
Райнер-Вернер икнул, Ботболт поскреб безволосую щеку, а метрессы приблизились к Чижу и опекаемому им телу Аглаи вплотную.
— Что значит — “отравили”? — Минна, кряхтя и охая, опустилась на пышно взбитые подушки коленей.
— Когда это ее отравили? — Tea последовала примеру Минны, не издав при этом ни единого звука.
— Отравили чем? — Софья, хрустнув коленными чашечками, присоединилась к остальным.
— Я думаю — это цианид. — Чиж уселся на паркет и подпер голову ладонью. А потом обвел взглядом всех троих.
— Бред. — Минна покраснела.
— Полный бред. — Софья побледнела.
— Чушь собачья, — резюмировала Tea, сразу же перевоплотившись из цивилизованной мулатки в дикую, угольно-черную африканку племени кокофу.
— Если быть совсем точным — цианистый калий. — Определенно, Чиж поставил перед собой задачу довести присутствующих до умоисступления.
Я поверила Чижу сразу, хотя он и не думал приводить доказательства своей версии. Да и кто такой Чиж, чтобы иметь право на версию?!
Но я поверила. И все потому, что на моих руках дрожала собака Аглаи Канунниковой — породы ксолоитц-куинтли. И все потому, что я знала об Аглае гораздо больше, чем все остальные. И все потому, что я знала об Аглае гораздо больше, чем сама Аглая. Во всяком случае, о том, что предшествовало трагедии.
Бледно-восковой брат чайной розы появился неспроста. Он взял доверчивую Аглаю под локоток, шепнул на ухо анекдотец, пообещал мороженое, чертово колесо и поцелуй в последнем ряду на последнем киносеансе — он даже залез к ней в декольте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55