Он как раз из тех самовлюбленных болванов, которые считают самым выдающимся изобретением человечества палочки для чистки ушей! И посвящают венок сонетов своему драгоценному члену. Скажешь, нет?
Я с тоской вспомнила шикарное тело простака Райнера-Вернера и его ритуальные пляски вокруг собственного паха. Конечно же, Чиж был прав, тысячу раз прав. Но это была завистливая правда не слишком эффектного самца, всегда проигрывающего битву за самку.
— Кстати, Алиса, ты не находишь, что он.., м-м.., несколько трусоват?
— Он осторожен. Как и любой иностранец, заброшенный со спецзаданием в нашу великую страну…
— Он трус! Гансик недобитый! Трус, сын труса и сын сына труса! Мой дед мочил его деда еще во время операции “Березина”! Мой дед снял с его деда кожаный плащ. И забрал у него две серебряные ложки с гравировкой “Георг Хольх и фрау”! Русские немцев всегда били, ты это учти на будущее… Ихнему шнапсу против нашей водки делать нечего!
Как ни прискорбно это звучало, но термин “трус” в общем подходил господину Рабенбауэру. При его габаритах и развороте плеч, заставляющих вспомнить Бруклинский мост, он мог быть и поактивнее. Да что там поактивнее! Он просто обязан был возглавить операцию по спасению слабых женщин и деморализованных мужчин. Но этого не случилось, и я вдруг испытала ненависть к Чижу. Уж он-то находился в полной безопасности! Никому бы и в голову не пришло потребовать от тщедушного оператора широкомасштабных наступательных действий.
— Ну, ты тоже не проявил чудеса храбрости.
— Как сказать… — Чиж вытянул ноги и поболтал в воздухе цепочкой, некогда принадлежавшей Доржо (или Дугаржапу). — Интересно все-таки, что это такое?
— Это строгий ошейник, — грянул с небес совсем не строгий голос. — Строгий ошейник для собак. Наши парни всегда носят их с собой.
От неожиданности Чиж икнул, а я зажала себе рот рукой — чтобы не завопить от ужаса. Путаясь в тулупчиках, мы вскочили на ноги.
Прямо перед нами, в мягкой полутьме предбанника, возвышался Ботболт.
— Черт возьми, вы нас напугали, Ботболт! — промямлил Чиж. — Вы давно здесь стоите?
— Не очень…
— Что это за дурацкая привычка — подкрадываться!
— Я не подкрадывался, я просто подошел. Только что. А потом услышал ваш вопрос и решил ответить.
— А больше вы ничего не слышали? — Чиж почему-то покраснел.
— Ничего.
— Нас едва не сожрали ваши собаки.
— Я предупреждал. Собаки у нас серьезные. Чиж похрустел пальцами и с подозрением уставился на Ботболта.
— Это вы закрыли дверь, чтобы мы не могли войти?
— Я не закрывал дверь.
— Вы ее закрыли. Вы что, специально это сделали?
— Я не закрывал дверь. — Ботболт был воплощением буддистского спокойствия. — Я подошел сюда лишь сейчас. Услышал голоса и подошел.
— Тогда кто ее закрыл?
— Не знаю.
— То есть как это не знаете?! Кто-то злонамеренно решил обречь нас на смерть, а вы не знаете!
— Если бы кто-то хотел злонамеренно обречь вас на смерть, он вряд ли посоветовался со мной, — наставительно подняв палец, произнес Ботболт.
Я даже рот раскрыла от изысканности этой фразы. Нет, он был совсем не таким простым, каким хотел казаться, наш храмовый служка. Если бы звезды при его рождении встали по-другому, он вполне мог занять место далай-ламы. Или писать стихи на шелке в беседке, посреди пруда с уточками-мандаринками.
— Не морочьте мне голову, Ботболт! Если это сделали не вы, тогда кто же это сделал?
Ботболт легонько отодвинул Чижа и подошел к двери. Затем щелкнул замком, приоткрыл ее и тотчас же снова захлопнул.
— Дверь просто захлопнулась, — торжественно объявил он и принялся протирать ручку салфеткой. — Вы забыли, что это английский замок. Нужно было поставить его на предохранитель. Опустить собачку. Вот так.
Я с укоризной посмотрела на Чижа. Если бы у него не оказалось ключа… Страшно даже представить, что бы произошло с нами, если бы у него не оказалось ключа!
— Не надо меня лечить! — взвился Чиж. За то короткое время, что мы были знакомы, я, кажется, уловила доминанту в беспокойном характере оператора Пети: он терпеть не мог, когда кто-то указывал ему на недостатки. Он хотел быть непогрешимым!
— Но это же очевидно, Петя. Вы забыли опустить собачку, и дверь захлопнулась, — решила я поддержать Ботболта.
— Я все сделал правильно. Я зафиксировал дверь… — Не закончив. Чиж махнул рукой и перескочил на более спокойную тему. — Как там наши дамы?
— Лучше, чем можно было ожидать. Может быть, хотите перекусить? Я приготовлю.
— Вы еще выпить предложите!
Что ж, в доме, окутанном парами цианида, подобная ирония была вполне уместна. А о себе я могла сказать только одно: случившееся с Аглаей и двумя несчастными собачьими божками надолго отобьет у меня охоту к возлияниям.
— Я просто подумал…
— Когда вернется ваш хозяин, Ботболт? — строго спросил Чиж.
— Думаю, он вернется…
Достойный ответ, ничего не скажешь!
— Я хотел спросить… — И без того мягкий голос Ботболта стал теперь податливее проститутки со стажем. — Что вы делали во дворе?
— Воздухом дышали, — отрубил Чиж. — Кстати, я тоже хотел спросить. В этой комнате… В аппаратной… Вы говорили о трех мониторах. Но там их восемь. Что, остальные пять не работают?
По лицу Ботболта, обычно невозмутимому, как кладбищенская ограда в летнее утро, пробежала тень. Или мне только показалось?
— Мониторы остались от прежнего владельца. Его убили лет пять назад. Наверное, было за что, если целых восемь мониторов не помогли, — после небольшой лживой паузы сказал Ботболт. — А мой хозяин решил, что и трех работающих будет достаточно. Я ответил на ваш вопрос?
— В общих чертах. Ладно, идемте к нашим женщинам.
* * *
…“Наши женщины” сидели в столовой и под присмотром покрытого простыней трупа Аглаи вяло переругивались.
За то время, что мы с Чижом отсутствовали, в их хорошо задекорированной неприязни друг к другу ничего не изменилось. Напротив, она выкристаллизовалась и засверкала новыми гранями. И в отблеске этих граней по-новому засверкала женственная красота Дашки, и мужественная красота Райнера-Вернера, и даже живительные капли стеклоочистителя “Льдинка”, который принял на грудь режиссер Фара. Фара по-прежнему спал, прислонившись спиной к горке с посудой. Дашка же расположилась возле камина — того, что был ближе к террасе. А Райнер-Вернер, чтобы хоть чем-то занять себя, подкладывал поленья в другой камин — тот, что был ближе к кухне. На близкие контакты они не шли, я мимоходом этому порадовалась.
Наше появление прошло незамеченным: писательницы, оправившись от первого потрясения, живо обсуждали профессиональные проблемы.
— Представляю, как теперь подскочат ее тиражи! — Минна бросила взгляд на простыню и растянула губы в завистливой улыбке.
— Это ненадолго, дорогая Минна. — Tea тоже бросила взгляд на простыню и тоже растянула губы. Но ее улыбка была скорее удовлетворенной. — Через год все и думать забудут, кто такая была Аглая Канунникова. Депутат Госдумы? Зубной техник из соседней поликлиники? Школьная подруга иллюзиониста Игоря Кио?.. Никто и не вспомнит, уверяю вас! А на место павшего бойца встанут сотни новых. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон. Смерть хороша только для больших писателей, она их украшает и придает им монументальность. А для беллетриста это всего лишь бесславный конец карьеры.
— Вы правы, дорогая Tea. — Софья тоже решила высказаться по такому животрепещущему поводу. — Для нашего брата, сочинителя текстов, жизни после смерти не бывает.
Впервые я посмотрела на беллетристических фурий с симпатией: в чем, в чем, а в здравом смысле им не откажешь.
— Ну, как вы здесь? — бодро спросил Чиж. — Успокоились, пришли в себя?
— Вы шутите? — хором воскликнули все трое. — Как можно быть спокойным на одном квадратном метре с трупом?..
— Да… Об этом я как-то не подумал. Посрамленный Чиж наклонился к моему уху и шепнул — Пойдем на кухню. Только тихо.
— Зачем?
— Ну, не целоваться же! — Чиж мелко мстил мне за неудавшийся любовный блицкриг в предбаннике. — Нужно кое-что проверить.
Стараясь не шуметь, мы юркнули в коридор. Впрочем, предпринятые Чижом меры безопасности были излишни: наши скромные персоны никого не интересовали.
Перед тем как окопаться на кухне, Чиж сунул нос в кладовку.
— Значит, ты видела парней здесь?
— Да. Они накачались коньяком и спали.
— Понятно. Кладовку можно считать частью кухни, так что выходов здесь два: один в столовую и через нее в холл, где центральный вход. Второй — в оранжерею, через ту самую дверь, которая, по утверждению Ботболта, была закрыта. Из оранжереи опять же два выхода — один на террасу, к озеру. И другой — в столовую и холл. В котором часу ты их видела?
Я задумалась: после обеда мы были приглашены на прогулку. Эпопея со спасением утопающего немца заняла полчаса — сорок минут от силы. Потом мы вернулись. Я оставила немца на диванчике в оранжерее и отправилась на кухню. Чтобы встретить там Минну…
— Я не знаю, когда точно это произошло. Но на кухне была Минна.
— Ты говорила… Да. Не будем пока зацикливаться на Минне… Ты видела их во время обеда — Доржо и Дугаржапа?
— Да. Они разносили блюда.
— И что? Они были вменяемыми?
— В каком смысле?
— Ну… Перегаром от них не несло?
— Знаешь, я не принюхивалась.
— В любом случае… Они должны были еще убрать со стола и вымыть посуду, если я правильно понимаю. И привести в порядок столовую. После такой обильной трапезы с таким количеством едоков на это уйдет минут двадцать — полчаса как минимум…
— К чему ты клонишь?
— Упиться в стельку и заснуть мертвецким сном за какие-то жалкие двадцать минут — с таким талантом нужно родиться!
— Я не понимаю… Ты что, не веришь мне? Думаешь, я все придумала про бурятов и кладовку? Если уж на то пошло, у меня есть свидетельница — Минна.
— Да-да, я помню. Минна. Минна и здесь оказалась поблизости. Значит, они спали?
Теперь, после допроса с пристрастием, который учинил мне Чиж, я начала сомневаться. А были ли буряты в кладовке? И была ли вообще кладовка?
— Мне показалось, что они спали, — сдержанно ответила я. — Это же простая логика, Чиж! Два человека валяются на полу, между ними — две пустые бутылки коньяка… Ну, скажи, что бы ты подумал на моем месте?
— Не знаю…
— Они были мертвецки пьяны, говорю тебе!
— Вот именно, мертвецки'. — От безмятежной улыбки Чижа у меня побежали мурашки по спине.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что после обеда их никто не видел. Во всяком случае — живыми. Я недоверчиво хихикнула.
— По-моему, ты заговариваешься.
— По-моему, мы совсем не знаем этого дома. И тех, кто в нем обитает.
— Хочешь заняться изысканиями? Чиж накрутил на палец хохолок и, секунду подумав, честно сказал:
— Не имею ни малейшего желания.
После столь чистосердечного признания Чиж оставил в покое и кладовку, и мои скорбные воспоминания о пьянчужках. И мы наконец-то переместились на кухню. В ней ровным счетом ничего не изменилось, если, конечно, не считать исчезновения главной улики, гвоздя сегодняшнего вечера — бутылки с шампанским.
Те же стройные ряды бокалов и нестройные ряды выпивки, тот же раритетный телефон на стенке, то же крошечное окошко.
— Странное место для кухни, — изрек Чиж, обшарив глазами мебель.
— Почему же странное?
— Я имею в виду это куцее окно. Несолидно как-то. Везде азиатская роскошь и торжество евростандарта вкупе со стеклопакетами. А здесь как в деревенской бане: минимум света.
Пожалуй, Чиж был прав: кухня освещена из рук вон, даже днем без ламп не обойтись…
— Так что здесь делала Минна?
— Я не знаю. Когда я пришла, она стояла у буфета. Вот здесь.
— И чем она занималась?..
— Ну, я же не буду заглядывать ей через плечо! И потом, если учитывать ее комплекцию… Это довольно трудно сделать! Мне вообще было не до этого!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55