Ги тоже нравится Кристобаль Баленсьяга?
– Баленсьяга одевал женщин. Дитрих, Бергман, герцогиню Виндзорскую… Я могу назвать вам кучу его фанаток, все равно не запомните.
– Ги всегда приходил к вам один?
– А что?
– Может быть, какие-нибудь подружки… были же у него подружки?
– Он приходил один.
– А подружки?
– Он приходил один. И я его понимаю. Все, кого можно было бы назвать подружками, остались в прошлом веке. Где-нибудь в портфолио Мэна Рэя.
– Вы мрачный тип, Гаэтано.
– Мизантроп.
– Разве Ги не крутил романы? Такой видный парень…
– Я бы сосватал ему Кики де Монпарнас. При условии, что она не будет подкрашивать косметическим карандашом растительность на лобке. Или Клару Боу, при условии, что она не будет кардинально стричь свои рыжие волосы. Но их обеих уже лет пятьдесят как сожрали черви. Осталась только Ингеборг Густаффсон – редкостная сука. Но ее я не пожелаю и врагу.
– А эти… так сразу и не вспомнишь… Наоми Кэмпбэлл или там Клаудиа Шиффер?
– Да ладно вам. Все это – Ингеборг Густаффсон, только в разном макияже.
– Однако вы неплохо на ней зарабатываете.
– Она на мне – тоже.
– А как насчет Мари-Кристин Сават?
– Мадам? При чем здесь мадам?
– Они ведь были любовниками, Ги и мадам Сават.
– Вряд ли мадам Сават можно считать чьей-либо подружкой. Тем более что Ги никогда не рассказывал мне о своей личной жизни.
– А о чем он рассказывал?
– Мы пили вино и молчали. Разве я неясно выразился?
– Куда уж яснее… Я хочу показать вам кое-что. Одну фотографию, довольно высокого качества. Превосходного качества. Она поразила меня в самое сердце.
– Валяйте…
– Узнаёте?
– Откуда это у вас? Откуда у вас мой снимок?
– Номер девять в каталоге выставки «Завтраки с Руфусом».
– Откуда у вас мой снимок?
– Вы забываете, где я работаю.
– Чертова фараонова контора…
– Кто такой Руфус?
– Мой приятель из морга.
– Расскажите мне об этой женщине.
– Я ничего о ней не знаю. Ровным счетом ничего. Я работал только с не востребованными родственниками телами. В реестре Руфуса она числилась как «неизвестная с канала Сен-Мартен».
– У этой неизвестной есть имя.
– Поздравляю.
– Боюсь, что вы тоже об этом знаете.
– Но тогда я не знал, что Руфус просто перепутал строки в своих записях. У нее было имя, да. Но оно меня не интересовало. Обстоятельства смерти – тоже. Я художник, а не полицейская ищейка.
– Вы хорошо над ней потрудились.
– Да, это гвоздь моей коллекции.
– Марианна. Национальный символ Франции.
– Не стоит взывать к моим патриотическим чувствам. Я португалец.
– Марианной была Катрин Денев.
– Ну это точно не Катрин Денев. Уж ее-то я бы узнал наверняка.
– Полегче, Гаэтано.
– Вы поклонник Катрин Денев?
– Если вам плевать на чувства мертвых, уважайте хотя бы живых.
– Если мне плевать на чувства мертвых, то на живых мне плевать тем более. Искусство бесстыдно по своей сути, это единственное условие его выживания. И не стоит требовать нравственности от фотографа. Это все равно, что требовать нравственности от часовни Сен-Шапель. Или от Триумфальной арки.
– Интересная концепция. А главное, порнографические снимки десятилетних детей очень хорошо в нее вписываются.
– Черт …Не давите мне на кадык.
– Я не давлю. Просто напоминаю. Бесстыдство ведь тоже имеет цену. И, боюсь, вы не готовы ее платить.
– Чего вы хотите?
– Расскажите мне о вашей мертвой Марианне…
– Родственников у нее не было. Как и у всех остальных.
– Я хочу услышать совсем не это, Гаэтано.
– Я знаю, что вы хотите услышать. Ее смерть была самой необычной.
– Уже теплее.
– Так, во всяком случае, мне сказал Руфус. Никаких следов насилия…
– Никаких видимых следов насилия…
– Да. С задушенной проституткой не сравнишь. И с китайцем, которому выпустили кишки его же соотечественники… Она могла умереть во сне, так сказал Руфус сначала.
– Посмотреть бы на этот сон хотя бы одним глазком…
– Она могла умереть во сне от сердечного приступа. Руфус так и думал.
– Что же изменилось потом?
– Он покопался у нее во рту. Там было полно улиток. Живых улиток. Последнюю он вытащил пинцетом у нее из трахеи. Из-за улиток она и задохнулась. Руфус потом загнал их на птичьем рынке у Сены.
– Чудесная история. Прямо рождественская. Но я хочу услышать совсем не это.
– Я знаю, что вы хотите услышать…
– Вы успешный фотограф, Гаэтано. Ваши снимки публикуют во всех модных журналах, агентства вас на части рвут, персональные выставки и прочее бла-бла-бла… Стоит ли терять все это из-за человека, которого вы даже не считаете своим другом? В тюряге винишка не попьешь. Из морских раковин.
– Хорошо… Я видел там Ги. Там, в морге.
– Ги тоже приятельствует с Руфусом Кассовицем?
– Вы, я смотрю, хорошо подготовились к встрече. Значит, знаете ответ. Ги понятия не имел о Руфусе. Это я их познакомил. Когда случайно наткнулся на Ги в морге.
– И что же делал Ги в морге? Никакого особенного эстетического интереса у него не было, правда? Он ведь не художник, как вы…
– Я был удивлен. А потом подумал, что в морг рано или поздно попадает любой человек. И для этого вовсе не обязательно умирать. Все теряют близких.
– Вы решили, что Ги Кутарба потерял близкого человека?
–Да.
– Это произошло в тот день, когда ваш приятель Руфус вытащил пинцетом улитку из трахеи этой женщины?
–Да.
– Семнадцатого июля?
– Да, это был июль. Страшная жара. Руфус жаловался что мощностей его холодильника не хватает.
– Ги приходил, чтобы забрать чье-то тело?
– Нет. Во всяком случае, никаких разговоров при мне не велось. Да и Руфус обязательно сказал бы мне…
– Тогда что он делал в морге?
– Не знаю.
– Но как-то же он объяснил свое присутствие?
– Он сказал, что заблудился.
– Довольно странное объяснение.
– Мы ведь встретились не в прозекторской… Ги сказал, что навещал знакомого в госпитале, спутал этажи и попал сюда, в морг.
– И вы ему поверили?
– У меня не было оснований не верить ему. Ги не выглядел смущенным или застигнутым врасплох.
– Кого он навещал?
– Мало ли кого… Меня это не интересовало.
– Что было потом?
– Я сказал, что у меня кое-какое дельце в местном морге…
– И он предложил составить вам компанию для культпохода к мертвецам?
– Это я предложил. А он согласился. Мой замысел тогда только формировался… «Завтраков с Руфусом»… И мне было интересно, что скажет Ги. Мне было особенно интересно, что скажет Ги…
– Почему?
– Долго объяснять.
– Значит, вы не только пили вино и молчали?.. Лжесвидетельство карается законом, Гаэтано.
В каждый первый понедельник месяца он приходил ко мне в студию. И тогда мы пили вино и молчали. Других дней и недель это не касалось. В другие дни мы могли поговорить о чем угодно, мы ведь часто сталкивались в офисе «Сават и Мустаки»… Мы могли поговорить о чем угодно – о раковинах, об этой сучке Ингеборг Густаффсон… Но первый понедельник месяца – это ритуал. Понимаете?
– С трудом.
– Ритуал нельзя нарушать. Иначе… Иначе чистейшее, дистиллированное, утонченное сэппуку превратится в банальное харакири.
– А есть разница?
– Вы слишком умны для фараона, Бланшар. А разница есть. Ну это как… Даже не знаю… Харакири – это то, что думают о японцах другие. А сэппуку – это то, что японцы сами думают о себе. Сэппуку – всегда ритуал. А харакири – всегда нарушение ритуала.
– Но результат один и тот же?
– Да. Тут вы меня поймали…
– Все равно занятно, хотя слишком много японского.
– В чем?
– В воздухе. Придется проконсультироваться у знакомой японки. Это вам Ги поведал о разнице в терминах?
– Почему Ги?
– Мало ли… Может быть, у него тоже была… знакомая японка. У него была знакомая японка? Милашка с раскосыми глазами?
– Не знаю. Если и была, то Ги никогда не говорил мне об этом. Он вообще не распространялся о своих женщинах.
– А вы и не спрашивали.
– Нет.
– А мадам Сават?
– Все знали, что они любовники. Что с того?
– Так это Ги рассказал вам о сэппуку и харакири?
– Нет. Потому что знакомая японка была как раз у меня. Работала на показах у Джона Галлиано.
– Еще одна ипостась этой вашей… Ингеборг Густаффсон?
– Угу. Ингеборг Густаффсон в макияже а-ля «Прощай, Хоккайдо».
– А вам не казалось, что мадам Сават старовата для Ги?
– У женщин не существует возраста. Если бы я думал по-другому, я бы не был фотографом. Вам этого не понять…
– Возможно. Значит, вы вдвоем отправились к Руфусу.
– С трудом успеваю за ходом вашей мысли, Бланшар. Да, мы отправились к Руфусу.
– И?
– И я их познакомил. «Руфус Кассовиц – Ги Кутарба. Ги Кутарба – Руфус Кассовиц». Руфус как раз занимался телом… Марианны.
– И что Ги?
– А что – Ги?
– Он как-нибудь отреагировал?
– На Руфуса?
– На тело.
– Никак.
– Никаких эмоций?
– Никаких.
– И вас это не удивило?
– Представьте себе. Я был слишком занят женщиной, чтобы обращать внимание на Ги.
– И все-таки…
– Ги просто смотрел на нее. Просто смотрел, как смотрят в окно.
– Руфус производил вскрытие?
– Вскрытие он произвел позже. Когда мы ушли. Но до того, как мы ушли, Ги сказал, что женщина по-настоящему красива. Я сказал, что смерть – лучший визажист. Руфус сказал, что хорошо бы кому-нибудь слетать за пиццей. А женщина и правда была красива.
– Что было потом?
– Руфус полез ей в рот. Так, в порядке осмотра… Не думаю, что он ожидал увидеть там улиток. Он вытаскивал их по одной, маленьких и побольше. И все они были живы, все одиннадцать штук. Потом Руфус достал двенадцатую – пинцетом из трахеи. Меня едва не стошнило.
– А Ги?
– Если бы и Ги едва не стошнило, это был бы перебор. Нет, он отреагировал довольно сдержанно.
– Не каждый день изо рта покойника выуживают живых улиток… Значит, никакой особой реакции от Ги не последовало?
– Почему же… Он посоветовал Руфусу загнать их на птичьем рынке.
– Здравая мысль.
– Еще бы не здравая. Улитки-то были живы, не давить же их в самом деле… Руфус так и поступил. Отнес на рынок одиннадцать штук, а двенадцатую оставил себе. Ту, что вытащил из трахеи. На память. Она до сих пор живет у него в стеклянной банке. Питается виноградными листьями. Иногда мы с Ги ее навещаем…
– Вот как? Это наверняка была идея Ги…
– Это была моя идея. Для таких идей Ги недостаточно эксцентричен.
– Ясно… Вы виделись с Ги в период между четырнадцатым и двадцать третьим мая прошлого года?
– Как я могу помнить? Столько времени прошло…
– Но события в морге вы описали достаточно подробно… А между маем и июлем не такая уж большая разница.
– Эти события касались моего проекта. А все, что касается моих проектов, я помню в деталях. Человеческая память избирательна, Бланшар. Память художника – тем более. Я не помню, что ел вчера на обед, но могу с точностью сказать, в чем была Хлоя Кассини на открытии моей первой персональной выставки десять лет назад. Вы, конечно, понятия не имеете об этом романтическом вампире – Хлое Кассини… Об этом вурдалаке с лицом прихожанки Эфиопской баптистской церкви. Когда-то она была супермоделью, потом вышла замуж за полудурка-регбиста Мориса Дюссолье…
– Того самого, который отсидел за непредумышленное убийство своей первой жены?
– Хлоя была третьей, но и ей он умудрился пересчитать все зубы.
– И в чем же она была на открытии вашей первой персональной выставки десять лет назад?
– Платьишко-футляр с говенными психоделическими узорами в стиле Пуччи, тогда было модно бегство в шестидесятые… такой, знаете ли, копеечный эскапизм…
– Лихо. А в ваше отсутствие Ги не наведывался к Руфусу тем июлем?
– Руфус обязательно бы мне сказал. Я сам пропадал там целыми сутками. Нет, тот его визит был единственным.
– Он был на вашей выставке?
– Вы имеете в виду «Завтраки с Руфусом»?
– Да.
– Лично я там его не заметил. Да и сами работы провисели в этом рассаднике лицемерия чуть больше тридцати шести часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61