Такая красавица – ты разве зря родилась? И пить будем, и петь будем, и плясать будем. На радость людям! Вах! Какой, слушай, стих получился! Как у Галактиона.
Он, наверное, имел в виду великого поэта Грузии Табидзе. Но Женька поняла его по-своему.
– Сосед твой? – оскалилась она, отжимая волосы. – Тоже разбойник?
Анчар погрозил ей пальцем и снова склонился над мангалом.
Мы с Женькой переоделись, пошушукались и вышли в гостиную.
Садилось солнце, сгущалась тьма. Спускался с гор туман, заполнял ущелье знобкой прохладой.
Анчар зажег свечи и внес блюдо с печенными на углях мидиями, окруженными венком зелени, и супницу, полную отваренных ропанов, уже выдернутых из ракушек и политых каким-то соусом. Поставил на край стола чуть ли не тазик с дымящимся рисом, сочащимся сочной желтизной. Наполнил «фужоры» вином и, тронув пальцем усы, попытался произнести подобающий случаю тост. Опять не успел.
– С приехалом, – опередила его Женька.
Уже научилась. Способная обезьянка. По дороге, видать, коньяк кушала и мандарин жрала. Обычай такой, стало быть, да?
Анчар шалело опорожнил свой бокал и стал щедро оделять нас дарами моря. И отомстил Женьке, когда она подставила свою тарелку:
– А ты не тюлень. Ты морковку кушай.
– Серый! – Женька вскочила. – Отстрели ему нос, может, на человека станет похож.
Анчар расхохотался, довольный, откинувшись на спинку стула, – запрыгали по столу бокалы. Даже рояль отозвался испуганным утробным звуком.
Что и говорить, где Женька – там и праздник. И сегодня за столом было больше веселья, чем привычной скрытой грусти. Даже Мещерский, обыкновенно сдержанный и никого, кроме Виты, не замечающий, несомненно, был очарован Женькиным обаянием, щедро улыбался ей и уговаривал погостить на вилле подольше.
А Женька сверкала. Всем, чем могла: золотом волос, шалой зеленью глаз, белизной зубов, нахальством и остроумием. Анчар же завладел всеми тостами. Хорошо еще, что они были длинными, как осенняя дождливая ночь (и такими же скучными), иначе мы вышли бы из строя намного раньше срока. Его рокочущий бас гремел над столом тяжелым затяжным громом, падежи и ударения путались и обламывались, как ветки в бурю. Но движения были плавны и величественны, полны дикой грации огромного хищного зверя. Который, пожалуй, уже перестал бояться рыжих. Как бы теперь наоборот не получилось. Хотя Женьку запугать никому еще не везло.
Вита, точно уловив момент, села за рояль и, подмигнув Анчару, медленно и плавно заиграла лезгинку, постепенно набирая темп.
Ну сейчас джигит начнет «окурки давить».
Анчар раскинул руки, выкрикнул гортанное слово и пошел на носках вокруг стола, лихо дергая головой вправо-влево, бросая по сторонам «жгучие» взоры, от которых трепетали язычки свечей.
В эпоху пионерского детства он, наверное, в самодеятельности выступал. На партийных сходняках передовиков производства приветствовал зажигательными танцами.
(Но я ошибался, детство Анчара проходило в сиротских трудах и в заботах о младшей сестренке…)
Набрав азарта, он остановился перед Женькой, дробно перебирая ногами на одном месте, каркая, как ворон.
Ну нашу Женьку даже лезгинкой не испугать. Она сощурила глаза, плавно пошла по кругу, высоко и неподвижно, надменно держа свою золотую голову. Вся – как натянутая струна, только гибко играли ее поднятые над головой руки, мелко, быстро переступали босые ноги, заманчиво блестели изумруды глаз, подрагивало на плечах облако волос.
Анчар отступал от нее, залетал справа и слева, нагибался, заглядывал ей в глаза, вился вокруг нее черным, носатым и усатым коршуном. А Женька летела по комнате белым лебедем.
Я же думал только об одном: скорее бы она уехала. Уж ей-то жить и жить…
Едва отдышавшись, они выпили «на дружбу» из одного рога, поцеловались и запели «Сулико». Удивительно нежно и красиво. Анчар – по-грузински, Женька – по-русски. Анчар – как лавина в горах, Женька – как горный ручей по звонким камешкам.
Потом Анчар начал учить ее грузинским фразам, наверное, не совсем приличным, судя по тому, с каким интересом она хихикала, но я сказал: хватит, пора спать.
– Ревнуешь? – обрадовалась Женька.
Вита показала Женьке ее комнату. Женька заупрямилась:
– Я боюсь одна в диких горах спать. Я лучше у Серого переночую.
Сильно хмельна, но о своей цели не забывает.
– Нет уж, – сказал я. – У меня завтра трудный день, а ты мне всю ночь спать не дашь разговорами.
– Как же! Разговорами! – обиделась Женька. – А то я болтать приехала. В такую-то даль…
Анчар убрал со стола. Свечи догорали. Но рассвет был еще далеко.
Я вышел, как было заведено, обойти территорию. Анчар снял со стены арбалет и вышел следом.
– Рано пойду в горы. Фазана брать. Хочу всем сувенир сделать. Утром скажут: что такое нам Анчар по секрету положил? Откроют – а там сациви в ткемали. Хороший сувенир будет, из фазана.
– Ты моего фазана там не подстрели. Не спугни спьяну.
– Если спугну – далеко не убежит, – он, блеснув зубами, хлопнул ладонью по прикладу.
Когда я вернулся, Женька спала в кресле. Я тронул ее за плечо.
– Ты меня для этого вызвал? Чтобы напоить и обесчестить?
– Ну, положим, напилась ты сама.
– Но хоть обесчестил? – с хмельной надеждой в голосе.
– Нет, – огорчил ее я. – Ты сопротивлялась сильно.
– Вот дура-то! Это я спьяну. Инк… стинк… Инстинкт сработал, – справилась с трудным словом Женька. – Само-сохра-не-ния. Попробуй еще, а?
– Щаз-з! Я с пьяными Женьками не сплю.
– Забеременеть боишься? – удивилась она.
– Ну. Нарожаю еще рыжих и конопатых. Куда их девать?
– Анчар воспитает.
– Он воспитает. Абреков. Ложись спать.
– С тобой?
– Сама, – как говорит Анчар.
– Лучше я вам назло всю ночь в кресле просижу. Пожалеешь.
– Еще как, – я подхватил ее на руки и уложил в постель.
– А раздеть девочку? – буркнула Женька, поцеловала меня и уснула.
Я стянул с нее платье и укрыл одеялом. Выключил свет и сел в кресло.
Ох, и денек завтра будет. К возвращению Женьки мне ведь тоже кое-что нужно узнать.
И сделать…
– Где же твои зеленые глазки? – посочувствовал я утром Женьке.
– В стакане… – она икнула – …утопила.
Я налил ей боржоми и, пока Анчар готовил машину, погнал купаться: она сейчас нуждалась в холодной водичке.
Едва мы выбрались на берег, Анчар нам посигналил. Я сходил в дом за Женькиной сумкой. Она прямо на пляже сняла мокрый купальник (что там снимать-то было), отдала его мне (повесь сушиться) и оделась.
Мы подошли к машине. Анчар открыл ей дверцу.
– А коньяк? – возмутилась Женька. – С мандарином.
Анчар молча кивнул назад, где громоздилась корзина с вином и фруктами.
– Не шали тут один, – серьезно сказала она, целуя меня в щеку. – Дождись Женьку. Вместе пошалим.
Она сделала ручкой Вите и Мещерскому, которые, как обычно, стояли, обнявшись, на веранде и дружно замахали ей в ответ.
По-моему, они уже немного устали от нее. Где Женька, там всегда праздник, несколько, правда, утомительный. И обратное положение тоже справедливо.
Я не стал ей говорить, как важно мне получить необходимые сведения. Я знал, что Женька сделает все быстро и толково. Как никто другой.
Она села в машину. Рыжей королевой. Будто родилась в этом «Форде» и никогда из него не вылезала. Все-то они умеют, наши красивые женщины. И любить, и воевать, кстати, тоже.
Анчар вывел машину, я запер ворота и вернулся к Мещерским.
– Как-то пусто без Жени стало, – пожаловалась Вита. – Славная девушка. Мне кажется, она влюблена в вас.
– Мне тоже, – не стал скромничать Серый.
– Мне в город надо, – сказал я Мещерскому, когда вернулся Анчар. – По вашим проблемам. Я возьму джип?
– А мы останемся без охраны?
Капризничает Князь. У него похмелье после Женьки.
Пришлось в очередной раз напомнить ему условия нашего договора. И мы расстались, немного недовольные друг другом. Впрочем, я больше переживал Женькин отъезд, чем княжескую немилость. Сразу почувствовал себя одиноким. Не по жизни, а по делу.
Да и в целом и в общем – плохо без Женьки. Серо. Тускло. А когда она рядом – все кругом светится. И шумит. И падает. И разбивается…
Вот так вот задумался Серый об одной из своих любимых женщин и бдительность потерял. Не сразу заметил, как пристроилась сзади чужая машина. А когда заметил, то навстречу уже другая шла, бандюками набитая.
Свернуть некуда (место они выбрали правильно), разве что в пропасть. Да не больно хочется. Какие еще мои годы?
Ясно одно – стрелять не будут, живым возьмут, стало быть…
Встречная машина, чуть развернувшись, перекрыв дорогу, остановилась, из нее вышли вооруженные люди. Задняя тачка стала наседать, подгоняя меня к месту встречи. Которое, стало быть, изменить уже нельзя.
Вот привязались!
Я снял с колечка запасной ключ зажигания и сунул его под коврик. Остановил машину, закурил.
Двое отделились от толпы и смело подошли к моему джипу.
– Выходи!
Я поскреб затылок в раздумье, вышел.
– Оружие!
Я, как Мещерский, пожал плечами.
– Обыщи его, – сказал один другому.
Остальные стояли в отдалении полукругом, направив в нашу сторону все свои стволы.
Подошел третий:
– Ключи от машины.
– В замке.
Он сел за руль джипа.
Двое, подталкивая меня автоматами и придерживая за руки, повели к передней машине.
Там меня встретили:
– Руки!
Я покорно протянул руки, ощутил на них холод металла. Вот теперь можно разбираться с Серым: в кольце стволов и с кандалами на руках.
Главный жлоб врезал мне прямым в челюсть. Сзади, чтобы не упал, меня поддержали стволами.
– Понял?
– Нет, – признался я, посасывая губу, разбитую об зубы.
Главный больше не выступал – наверное, пальчики ушиб, накатили другие. Работали сперва руками, потом, когда упал, ногами.
Подняли, поставили перед главным.
– Обратно не понял?
Я бы пожал плечами, да руки связаны.
– Ну раз убьете, – сказал я с трудом, но убедительно, – ну два. А дальше что?
– В машину его. Господин майор сам с ним разберется. По-боксерски. У них старые счеты. Поехали, парни.
Меня посадили в переднюю машину, с трудом развернулись, поехали.
Дорогой я стал догадываться, что им от меня нужно. В такой деликатной, но убедительной форме мне сотрудничество предлагают. Уверены, что я кое в чем разобрался и могу быть полезен.
Так что, Серый, если еще хочешь Женьку увидеть, не раскрывай сразу все свои тайны. Поломайся как следует, стало быть.
Не доезжая Майского, свернули в сторону и заехали на какую-то новую дачку. Карцера в ней не было, и меня втолкнули в пустую недостроенную комнату: два забранных красивыми решетками окошка, только что настеленный, покрытый стружками пол, не до конца обшитые стены. Над дверью – антресоли еще без дверец, для всякого ненужного добра. Запах свежестроганного дерева, обрезки досок, рассыпанные гвозди, ящик для опилок.
Нет, у Мещерского на вилле мне гораздо милее. Здесь я долго не выдержу – скучно. И женщин нет. Красивых, стало быть. И шашлыков.
Сзади щелкнул замок.
Я, кряхтя от боли, сел на пол, подобрал гвоздик, взял его в зубы и стал ковырять шляпкой в ключевине наручников.
Без результата. Только губы больше раскровил.
Осмотрелся, подумал гудящей головой.
Вывалил из ящика опилки, поставил его торцом под антресолями. Забросил туда обрезок вагонки подлиннее.
Теперь – самое трудное.
Стал на ящик, ухватился руками за полку антресолей, подтянулся, забросил ногу – влез, стало быть.
Отдохнул, ожидая, когда немного уймется боль в теле. Обрезком доски отодвинул ящик в сторону от дверей – следы замел, значит.
И стал ждать, справедливо полагая, что за мной, щедро избитым и в наручниках, больше одного конвоира не пришлют.
Лег на левый бок, опустил правую ногу, покачал ею в воздухе – должно получиться. Главная задача – не уснуть. А то будут меня искать, как Гека братишку Чука, в сундуке…
За окном послышался шум въезжающей в ворота машины и немного погодя – за дверью звук шагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46