Если хотите доехать, конечно.
– Собственно, по какому праву… – начал он надуваться и привставать, в своем возмущении не обратив внимания на последнюю мою фразу.
– По праву человека, которому Мещерский платит за свою безопасность. И безопасность своих людей. Вашу, в том числе. – И честно добавил: – Пока вы находитесь здесь, естественно.
Доктор согласился выслушать меня, и по тому, как это сделал, я с облегчением понял, что он человек небоязливый. Профессионализм врача, постоянная, как сказали бы в прежнее время, самоотверженная забота о здоровье пациентов верным щитом ограждали его от беспокойства по поводу здоровья собственного. Это, пожалуй, самая надежная храбрость.
– Я не собираюсь посвящать вас во все детали той ситуации, в которой мы оказались. Чем меньше вы будете знать об этом, тем меньше сделаете ошибок в дальнейшем. Суть такова: Мещерскому и его людям угрожает опасность – я стараюсь ее предотвратить, – вы должны принять в этом участие. Откровенно говоря, участником вы становитесь по чужой воле, и никто не станет…
Он сделал протестующий жест, но я не дал ему сказать.
– Сейчас поймете. По дороге в город вас остановят. И опять будут задавать вопросы. О Мещерском и обо мне. Не упрямьтесь, не возмущайтесь, старайтесь реагировать как можно естественнее. Не уходите явно от ответов, но будьте в них осторожны и расчетливы.
– А конкретно?
– По Мещерскому: он находится в здравом уме и твердой памяти. Можно наоборот. Память? – как у всякого человека: сегодня помню, завтра забыл. Ничего особенного. Проблемой конверта, в частности, не озабочен…
– Не понял. – Поморгал, нахмурил
лоб. – Впрочем, догадываюсь. Дальше.
Он не только смел, но, кажется, и умен. Мне повезло, похоже.
– По Сергееву: он предпринял ряд мер по надежной охране виллы. Какие меры? – конечно, вам неизвестно, не сказал. А вообще он вам не понравился – слишком самоуверен. Нагловат. Легкомыслен. Хвастлив.
Макаров тактично улыбнулся. Видимо, моя самохарактеристика в чем-то совпала с его мнением.
– Это основное. А по поводу второстепенных вопросов ориентируйтесь сами, исходя из вашего профессионального принципа «не навреди».
Он кивнул. Определенно, мне повезло с ним.
– Теперь вот что. Я бы мог помочь вам избежать этой встречи. Но я этого не делаю. Мне крайне важно знать содержание вашего предстоящего разговора. Возьмите, – я протянул ему свой маленький диктофон. – Положите его в нагрудный карман. В дороге не включайте радио и не ругайтесь матом – диктофон срабатывает на звук человеческого голоса.
– А если меня обыщут?
– Исключено. Особенно если вы будете правильно держаться. Еще раз: когда вас остановят, не показывайте волнения; легкое недоумение – и только, ну – чуть недовольства. Старайтесь отвечать так, чтобы каждый ваш ответ вызывал новый вопрос. Это понятно?
– Это очень понятно, – улыбнулся доктор. – Как я передам вам диктофон?
Сперва я подумал, что надежнее всего ему заехать к Володе, но все-таки – риск, вдруг они решат проследить за ним.
– Оставьте диктофон вашему старинному приятелю, у которого брали машину. Как его найти?
– Он работает в городской больнице. Пшеченков его фамилия. – И пояснил: – Он поляк по национальности.
– Хоть негр, – сказал я. – Счастливого пути.
– Спасибо. – Он помолчал, на что-то решаясь. – А по поводу здоровья Мещерского…
– Не надо, я догадываюсь.
– У нас был с ним мужской уговор…
– Что ж, он мужественный человек. И, может быть, это правильный выход. Не нам судить…
Он протянул мне руку, твердо взглянул в глаза:
– Не оставьте Виту.
– Конечно, – так же твердо пообещал я.
Но подумал, что вряд ли это понадобится.
Я остался на веранде, доктор пошел к машине. Вита и Мещерский присоединились к нему. Вита взяла Макарова под руку, что-то спросила. Он ответил, смеясь, бодро похлопал Мещерского по плечу. Они обменялись с ним рукопожатием.
Макаров бросил на заднее сиденье «дипломат», сел в машину и хлопнул дверцей.
Бог в помощь.
Наверное, правильно было бы подстраховать его, но я боялся засветиться, все должно быть безупречно. Пора уже.
Автобус из аэропорта приходил в Майский что-то около десяти. Я выехал с запасом, чтобы зайти к Володе – выпить чашечку кофе или рюмочку водки.
Он сделал все, что я просил, даже передал довольно объемистое досье на Анчара. Не утерпев, я тут же полистал его. Что ж, примерно этого я и ожидал. И в душе росточек жалости к нему пробился.
Ничего, скоро зачахнет на такой сухой и скудной почве.
– А вот бумажка твоя горелая почти ни чего не сказала.
– Ты и это успел? Спасибо.
– Ребята у меня послушные. Значит, что мы имеем? Фрагмент обычного писчего листа. Текста практически не содержал. Хотя в трех местах имеются следы металла и краски…
– Литеры пишмашинки.
– …Разобрать достоверно их не удалось, но предположительно…
– Цифры!
Володя согласно кивнул.
– Две из них, возможно, семь или четыре и восемь или девять. Что еще? Следов копирки нет – печаталось, следственно, в одном экземпляре.
Еще бы!
– Вот и все. Угодил?
– В целом – да, а в общем-то – нет. Все равно спасибо. Завтра вечером жду.
– Точнее – когда?
– Как только меня убьют, сразу спускайся. Буду внизу тебя ждать.
– Может, ты меня наверху встретишь? – жалобно попросил Володя. – Спуститься поможешь. Темно ведь будет.
– Не торгуйся, некогда мне. Девушка ждет.
– Рыжая? Монашка?
– Рыжая, да не та. Золотая! – Я вздохнул. – И уж такая не монашка.
–
«Золотая» моя вылетела из автобуса первой – как пробка из бутылки с теплым шампанским. И вслед за ней обильной пеной повалили со ступенек разноцветные возмущенные пассажиры. Какой-то гневный громила в шляпе даже догнал Женьку у машины и схватил за руку:
– Ты! Девушка! Ты оттолкнула меня от двери. Извинись!
– Щаз-з! – охотно отозвалась Женька. – Серый, пистолет с тобой?
– В бардачке.
Женька перегнулась через дверцу и выхватила пистолет. Громадный «вальтер» в ее изящной руке выглядел весьма элегантно.
Громила вот только что был здесь – и нет его. Один чемодан остался. Будто у мужика не простая шляпа была, а невидимка.
– В милицию побежал, – расстроилась Женька. – Гони, Серый. Может, догоним. Я ему покажу, как невинных девушек на «ты» обзывать и в дверях тискать! – И спохватилась: – Привет, Серый, соскучилась по тебе.
– Я тоже, – признался я, пристраивая ее сумку в багажник. – Как съездила?
– Это тебе решать. – Женька перекинула ноги через дверцу и, усевшись, достала откуда-то две кассеты. За корсажем, что ли, берегла? – Боялась, не запомню. Надиктовала, а записи сожгла. Сейчас будешь прослушивать? – Она воткнула кассету в магнитолу. – Ну и в компанию ты попал! Знаешь, как страшно было, – пожаловалась.
– Подожди, не включай. Надо сейчас к одному ясновельможному пану заскочить, еще одну кассету забрать. До комплекта.
– Ой! Возьми меня с собой, познакомь, а? Кроме твоей Яны, ни одного живого поляка не видела.
– Ну и что? Я тоже. И даже не похудел. – Я остановил машину у ворот горбольницы. – Сиди смирно, пистолетом не размахивай, в прохожих не стреляй. Или лучше – вон киоск – купи мне батарейки в диктофон.
– Я привезла, – сказала Женька. – И патроны к «вальтеру», Федорыч тебе раз добыл. И запалы к гранатам.
Умница, стало быть.
– Как же тебя в самолет-то пустили? С таким арсеналом?
– А то я спрашивалась!
Исчерпывающий ответ.
Когда мы выехали из города, Женька магнитолу включила, а сама выключилась. Надолго. Голову мне на плечо положила и смирно до поры горные красоты разглядывала. Для того и ехала, стало быть.
Я слушал записи почти всю дорогу, стараясь не отвлекаться на маячившую в зеркальце иномарку. Плотненько обкладывают, совсем уж не таясь. Скоро заблокируют. А я еще не совсем готов.
Я вынул кассету, другую вставлять не стал – подъезжали уже.
– Не слабо? – спросила Женька.
– Не слабо, – согласился я. – И ты молодец. Что с его дачами?
– Шмонали, конечно, ты прав. Квартиру – осторожно, а на дачах не стеснялись, считай, в пух разнесли. Либо со зла, либо от усердия. Даже паркет с полов подняли. Ты еще не знаешь, что они все-таки ищут?
– Догадаюсь, – пообещал я. – Сегодня, после обеда. Не иначе. Вот записи дослушаю, подумаю пять минут – и догадаюсь. Я ведь умный, да?
– Как сказать, – деликатно уклонилась Женька. – Кстати, знаешь, кого я в тот раз в Майском встретила? Светку. Лешки Чуни невесту. Помнишь?
Вон даже как! Интересненько!
(Когда-то, не так давно, мне довелось разваливать один миленький Творческий центр, где подпольно-нелегально готовили девушек для продажи за границу. Готовили комплексно, по высшему классу – чтобы товар был достоин рынка. И Светка там тоже обучалась. Но я ее вроде один раз всего видел. Узнать-то узнаю, а вспомню не сразу. Там этих девиц тьма была. Да я среди них различал только своих любимых – верных помощниц Ларку, Женьку и Ляльку, а все остальные были для меня на одно лицо: 106x44х106. Где уж тут Светку разглядеть?)
И что же ей здесь за нужда пришлась? Какого хрена надо? Полученные знания реализовать?
Стоп, стало быть! А ведь это весьма возможно. Что-то я слыхал от товарищей по работе, будто после меня этот центр опять во что-то криминальное превратили. По другому профилю.
Забавно.
– Она тебя узнала?
– Она меня не видела.
– Как она выглядела?
– А тебе-то что?
Я думал, Женька сейчас назло скажет: черный гидрокостюм с капюшоном, ласты, подводные очки и зажим на носу.
Но она еще пуще сказала:
– Как обезьяна!
(Это тоже понятно. Когда наша Женька в этом центре, выступив вне конкурса, сорвала первый приз за красоту и обаяние, все девицы стали под нее косить: рыжеть волосом и зеленеть глазом.)
– Ясно. – Я достал из бардачка ожерелье, заботливо собранное из бренных крабовых останков, положил Женьке на колени. – Гонорар. Заслужила.
– Серый! Любовь моя! – Она трепетно прижала его к груди, по щекам ее – артистка! – поползли две благодарные слезинки. Завыла, заламывая руки. – Что мне золото и бриллианты! Что мне колье и браслеты! Мне эта дешевая безделушка, – она сунула ожерелье мне под нос, – которую можно выменять на каждом углу за коробок спичек, – стонала Женька в экстазе, – но которую ты, мой любимый, не смыкая очей, матерясь, мастерил бессонными ночами своими родными, уставшими от вечного пистолета ручками, – она, эта безвкусная дрянь, это барахло тухлое и вонючее, мне дороже всех сокровищ мира! Козел!
Я так обиделся, что чуть не затормозил.
– Да не ты, – спокойно уточнила Женька, махнув куда-то рукой. – Настоящий. Дикий. С рогами. Вон, на краешке. Ускакал уже, – и покосилась на меня огромным зеленым и шкодливым глазом.
Да вот и не было козла, стало быть. На краешке. Нигде не было. Кроме как за рулем.
И я молчал до самых ворот. Расстроился. А потом сказал вежливо и строго:
– Евгения Семеновна, сегодня вы отдохнете, а завтра с Мещерским отправитесь на яхте в круиз. На двое суток. Ясно?
– Ясно, – подозрительно легко согласилась Женька. И прошептала про себя какое-то короткое слово.
–
Едва завидев нас, Анчар бросил канистры, которые нес к причалу, и помчался к воротам с явным порывом вынести Женьку из машины на руках. Расплылся весь.
Но опять опоздал джигит. Как с тостом. Она грациозно перешагнула длинными ногами через дверцу, улыбнулась ему навстречу, сладостно потянулась и затмила собой все кругом.
Мещерские тоже спешили, улыбаясь, навстречу. Они были ей рады. Искренне. Что ж, это понятно. Когда Женька рядом, любая печаль далеко. Эти вещи, стало быть, несовместные.
Три века не виделись.
Женька, не откладывая приятное и полезное, тут же нырнула в сумку, которую я достал из багажника, за подарками.
Никого не забыла оделить, добрая и внимательная.
Анчару, с трудом вытащив и расправив, вручила громадную кепку (аэродром): «В них сейчас все на Москве ходят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Собственно, по какому праву… – начал он надуваться и привставать, в своем возмущении не обратив внимания на последнюю мою фразу.
– По праву человека, которому Мещерский платит за свою безопасность. И безопасность своих людей. Вашу, в том числе. – И честно добавил: – Пока вы находитесь здесь, естественно.
Доктор согласился выслушать меня, и по тому, как это сделал, я с облегчением понял, что он человек небоязливый. Профессионализм врача, постоянная, как сказали бы в прежнее время, самоотверженная забота о здоровье пациентов верным щитом ограждали его от беспокойства по поводу здоровья собственного. Это, пожалуй, самая надежная храбрость.
– Я не собираюсь посвящать вас во все детали той ситуации, в которой мы оказались. Чем меньше вы будете знать об этом, тем меньше сделаете ошибок в дальнейшем. Суть такова: Мещерскому и его людям угрожает опасность – я стараюсь ее предотвратить, – вы должны принять в этом участие. Откровенно говоря, участником вы становитесь по чужой воле, и никто не станет…
Он сделал протестующий жест, но я не дал ему сказать.
– Сейчас поймете. По дороге в город вас остановят. И опять будут задавать вопросы. О Мещерском и обо мне. Не упрямьтесь, не возмущайтесь, старайтесь реагировать как можно естественнее. Не уходите явно от ответов, но будьте в них осторожны и расчетливы.
– А конкретно?
– По Мещерскому: он находится в здравом уме и твердой памяти. Можно наоборот. Память? – как у всякого человека: сегодня помню, завтра забыл. Ничего особенного. Проблемой конверта, в частности, не озабочен…
– Не понял. – Поморгал, нахмурил
лоб. – Впрочем, догадываюсь. Дальше.
Он не только смел, но, кажется, и умен. Мне повезло, похоже.
– По Сергееву: он предпринял ряд мер по надежной охране виллы. Какие меры? – конечно, вам неизвестно, не сказал. А вообще он вам не понравился – слишком самоуверен. Нагловат. Легкомыслен. Хвастлив.
Макаров тактично улыбнулся. Видимо, моя самохарактеристика в чем-то совпала с его мнением.
– Это основное. А по поводу второстепенных вопросов ориентируйтесь сами, исходя из вашего профессионального принципа «не навреди».
Он кивнул. Определенно, мне повезло с ним.
– Теперь вот что. Я бы мог помочь вам избежать этой встречи. Но я этого не делаю. Мне крайне важно знать содержание вашего предстоящего разговора. Возьмите, – я протянул ему свой маленький диктофон. – Положите его в нагрудный карман. В дороге не включайте радио и не ругайтесь матом – диктофон срабатывает на звук человеческого голоса.
– А если меня обыщут?
– Исключено. Особенно если вы будете правильно держаться. Еще раз: когда вас остановят, не показывайте волнения; легкое недоумение – и только, ну – чуть недовольства. Старайтесь отвечать так, чтобы каждый ваш ответ вызывал новый вопрос. Это понятно?
– Это очень понятно, – улыбнулся доктор. – Как я передам вам диктофон?
Сперва я подумал, что надежнее всего ему заехать к Володе, но все-таки – риск, вдруг они решат проследить за ним.
– Оставьте диктофон вашему старинному приятелю, у которого брали машину. Как его найти?
– Он работает в городской больнице. Пшеченков его фамилия. – И пояснил: – Он поляк по национальности.
– Хоть негр, – сказал я. – Счастливого пути.
– Спасибо. – Он помолчал, на что-то решаясь. – А по поводу здоровья Мещерского…
– Не надо, я догадываюсь.
– У нас был с ним мужской уговор…
– Что ж, он мужественный человек. И, может быть, это правильный выход. Не нам судить…
Он протянул мне руку, твердо взглянул в глаза:
– Не оставьте Виту.
– Конечно, – так же твердо пообещал я.
Но подумал, что вряд ли это понадобится.
Я остался на веранде, доктор пошел к машине. Вита и Мещерский присоединились к нему. Вита взяла Макарова под руку, что-то спросила. Он ответил, смеясь, бодро похлопал Мещерского по плечу. Они обменялись с ним рукопожатием.
Макаров бросил на заднее сиденье «дипломат», сел в машину и хлопнул дверцей.
Бог в помощь.
Наверное, правильно было бы подстраховать его, но я боялся засветиться, все должно быть безупречно. Пора уже.
Автобус из аэропорта приходил в Майский что-то около десяти. Я выехал с запасом, чтобы зайти к Володе – выпить чашечку кофе или рюмочку водки.
Он сделал все, что я просил, даже передал довольно объемистое досье на Анчара. Не утерпев, я тут же полистал его. Что ж, примерно этого я и ожидал. И в душе росточек жалости к нему пробился.
Ничего, скоро зачахнет на такой сухой и скудной почве.
– А вот бумажка твоя горелая почти ни чего не сказала.
– Ты и это успел? Спасибо.
– Ребята у меня послушные. Значит, что мы имеем? Фрагмент обычного писчего листа. Текста практически не содержал. Хотя в трех местах имеются следы металла и краски…
– Литеры пишмашинки.
– …Разобрать достоверно их не удалось, но предположительно…
– Цифры!
Володя согласно кивнул.
– Две из них, возможно, семь или четыре и восемь или девять. Что еще? Следов копирки нет – печаталось, следственно, в одном экземпляре.
Еще бы!
– Вот и все. Угодил?
– В целом – да, а в общем-то – нет. Все равно спасибо. Завтра вечером жду.
– Точнее – когда?
– Как только меня убьют, сразу спускайся. Буду внизу тебя ждать.
– Может, ты меня наверху встретишь? – жалобно попросил Володя. – Спуститься поможешь. Темно ведь будет.
– Не торгуйся, некогда мне. Девушка ждет.
– Рыжая? Монашка?
– Рыжая, да не та. Золотая! – Я вздохнул. – И уж такая не монашка.
–
«Золотая» моя вылетела из автобуса первой – как пробка из бутылки с теплым шампанским. И вслед за ней обильной пеной повалили со ступенек разноцветные возмущенные пассажиры. Какой-то гневный громила в шляпе даже догнал Женьку у машины и схватил за руку:
– Ты! Девушка! Ты оттолкнула меня от двери. Извинись!
– Щаз-з! – охотно отозвалась Женька. – Серый, пистолет с тобой?
– В бардачке.
Женька перегнулась через дверцу и выхватила пистолет. Громадный «вальтер» в ее изящной руке выглядел весьма элегантно.
Громила вот только что был здесь – и нет его. Один чемодан остался. Будто у мужика не простая шляпа была, а невидимка.
– В милицию побежал, – расстроилась Женька. – Гони, Серый. Может, догоним. Я ему покажу, как невинных девушек на «ты» обзывать и в дверях тискать! – И спохватилась: – Привет, Серый, соскучилась по тебе.
– Я тоже, – признался я, пристраивая ее сумку в багажник. – Как съездила?
– Это тебе решать. – Женька перекинула ноги через дверцу и, усевшись, достала откуда-то две кассеты. За корсажем, что ли, берегла? – Боялась, не запомню. Надиктовала, а записи сожгла. Сейчас будешь прослушивать? – Она воткнула кассету в магнитолу. – Ну и в компанию ты попал! Знаешь, как страшно было, – пожаловалась.
– Подожди, не включай. Надо сейчас к одному ясновельможному пану заскочить, еще одну кассету забрать. До комплекта.
– Ой! Возьми меня с собой, познакомь, а? Кроме твоей Яны, ни одного живого поляка не видела.
– Ну и что? Я тоже. И даже не похудел. – Я остановил машину у ворот горбольницы. – Сиди смирно, пистолетом не размахивай, в прохожих не стреляй. Или лучше – вон киоск – купи мне батарейки в диктофон.
– Я привезла, – сказала Женька. – И патроны к «вальтеру», Федорыч тебе раз добыл. И запалы к гранатам.
Умница, стало быть.
– Как же тебя в самолет-то пустили? С таким арсеналом?
– А то я спрашивалась!
Исчерпывающий ответ.
Когда мы выехали из города, Женька магнитолу включила, а сама выключилась. Надолго. Голову мне на плечо положила и смирно до поры горные красоты разглядывала. Для того и ехала, стало быть.
Я слушал записи почти всю дорогу, стараясь не отвлекаться на маячившую в зеркальце иномарку. Плотненько обкладывают, совсем уж не таясь. Скоро заблокируют. А я еще не совсем готов.
Я вынул кассету, другую вставлять не стал – подъезжали уже.
– Не слабо? – спросила Женька.
– Не слабо, – согласился я. – И ты молодец. Что с его дачами?
– Шмонали, конечно, ты прав. Квартиру – осторожно, а на дачах не стеснялись, считай, в пух разнесли. Либо со зла, либо от усердия. Даже паркет с полов подняли. Ты еще не знаешь, что они все-таки ищут?
– Догадаюсь, – пообещал я. – Сегодня, после обеда. Не иначе. Вот записи дослушаю, подумаю пять минут – и догадаюсь. Я ведь умный, да?
– Как сказать, – деликатно уклонилась Женька. – Кстати, знаешь, кого я в тот раз в Майском встретила? Светку. Лешки Чуни невесту. Помнишь?
Вон даже как! Интересненько!
(Когда-то, не так давно, мне довелось разваливать один миленький Творческий центр, где подпольно-нелегально готовили девушек для продажи за границу. Готовили комплексно, по высшему классу – чтобы товар был достоин рынка. И Светка там тоже обучалась. Но я ее вроде один раз всего видел. Узнать-то узнаю, а вспомню не сразу. Там этих девиц тьма была. Да я среди них различал только своих любимых – верных помощниц Ларку, Женьку и Ляльку, а все остальные были для меня на одно лицо: 106x44х106. Где уж тут Светку разглядеть?)
И что же ей здесь за нужда пришлась? Какого хрена надо? Полученные знания реализовать?
Стоп, стало быть! А ведь это весьма возможно. Что-то я слыхал от товарищей по работе, будто после меня этот центр опять во что-то криминальное превратили. По другому профилю.
Забавно.
– Она тебя узнала?
– Она меня не видела.
– Как она выглядела?
– А тебе-то что?
Я думал, Женька сейчас назло скажет: черный гидрокостюм с капюшоном, ласты, подводные очки и зажим на носу.
Но она еще пуще сказала:
– Как обезьяна!
(Это тоже понятно. Когда наша Женька в этом центре, выступив вне конкурса, сорвала первый приз за красоту и обаяние, все девицы стали под нее косить: рыжеть волосом и зеленеть глазом.)
– Ясно. – Я достал из бардачка ожерелье, заботливо собранное из бренных крабовых останков, положил Женьке на колени. – Гонорар. Заслужила.
– Серый! Любовь моя! – Она трепетно прижала его к груди, по щекам ее – артистка! – поползли две благодарные слезинки. Завыла, заламывая руки. – Что мне золото и бриллианты! Что мне колье и браслеты! Мне эта дешевая безделушка, – она сунула ожерелье мне под нос, – которую можно выменять на каждом углу за коробок спичек, – стонала Женька в экстазе, – но которую ты, мой любимый, не смыкая очей, матерясь, мастерил бессонными ночами своими родными, уставшими от вечного пистолета ручками, – она, эта безвкусная дрянь, это барахло тухлое и вонючее, мне дороже всех сокровищ мира! Козел!
Я так обиделся, что чуть не затормозил.
– Да не ты, – спокойно уточнила Женька, махнув куда-то рукой. – Настоящий. Дикий. С рогами. Вон, на краешке. Ускакал уже, – и покосилась на меня огромным зеленым и шкодливым глазом.
Да вот и не было козла, стало быть. На краешке. Нигде не было. Кроме как за рулем.
И я молчал до самых ворот. Расстроился. А потом сказал вежливо и строго:
– Евгения Семеновна, сегодня вы отдохнете, а завтра с Мещерским отправитесь на яхте в круиз. На двое суток. Ясно?
– Ясно, – подозрительно легко согласилась Женька. И прошептала про себя какое-то короткое слово.
–
Едва завидев нас, Анчар бросил канистры, которые нес к причалу, и помчался к воротам с явным порывом вынести Женьку из машины на руках. Расплылся весь.
Но опять опоздал джигит. Как с тостом. Она грациозно перешагнула длинными ногами через дверцу, улыбнулась ему навстречу, сладостно потянулась и затмила собой все кругом.
Мещерские тоже спешили, улыбаясь, навстречу. Они были ей рады. Искренне. Что ж, это понятно. Когда Женька рядом, любая печаль далеко. Эти вещи, стало быть, несовместные.
Три века не виделись.
Женька, не откладывая приятное и полезное, тут же нырнула в сумку, которую я достал из багажника, за подарками.
Никого не забыла оделить, добрая и внимательная.
Анчару, с трудом вытащив и расправив, вручила громадную кепку (аэродром): «В них сейчас все на Москве ходят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46