– Так пусть на крыльце твоего дома вырастет трава. Это были твои дети. Так пусть на твою могилу приходят только собаки и свиньи.
Сосед уронил голову на грудь и молча вернулся в дом.
«Это самые страшные проклятия у нас. Это значит, что в его дом больше никто и никогда не войдет, чтобы разделить с хозяином радость и скорбь, хлеб и кров. И могила его будет заброшена и забыта даже самыми близкими людьми. Так, да».
Вечером дом загорелся. То ли не выдержав того, что в нем случилось, и позора праведного проклятия; то ли не выдержал сам хозяин.
Анчар дом не поджигал. Он достал из сундука дедов карабин, бурку и горсть патронов и сел в засаду. В самом подходящем месте дороги. Там, где она делала самый крутой поворот над самой глубокой пропастью. Ведь патронов у него было мало.
Он ждал три дня. И три ночи. Почти без пищи. Была только вода в баклажке. Бурка укрывала его днем от солнца, ночью спасала от холода…
– В милицию не заявил?
– Они очень богатые были, какая, слушай, милиция…
Дождался. В машине ехали трое – сыновья Соседа, торопились, видимо, знали уже и о своей беде. Спешили разделаться с Анчаром.
Он выстрелил вовремя и точно: машина еще шла по прямой перед поворотом, а пуля вошла водителю в лоб.
Сбив несколько белых столбиков, машина исчезла в пропасти. Не скоро донеслись со дна ее удар и взрыв, не сразу поднялось из пропасти черное облако.
Анчар аккуратно сделал на прикладе карабина глубокие зарубки охотничьим ножом, вернулся домой, собрал в корзину припасы и скрылся в горах – оставались еще четверо…
– А сестра?
– Сулико не пережила позора, зачахла. И утонула в реке. Сама. Поэтому я эту песню больше не пою. Вот с Женечкой пел. Она очень на сестру похожа. Только глаза и волосы разные. По цвету. У Сулико – как ночь. У Женечки – как утро. Я пел и плакал. Но никто не видел. Я внутри плакал…
(Господи, а я его к Женьке ревновал!).
«Я могилку милой искал…»
– У моей Сулико нет могилки. Люди видели, как ее понесла река, но не нашли. Ты не знаешь, как страшно, когда некуда прийти помянуть… И сказать: «Спи, моя девочка. Все, кто тебя обидел, ушли на тот свет. Там их еще накажет Бог».
…Никто из четверых оставшихся не рискнул сунуться в горы.
Анчара объявили в розыск. Как убийцу и поджигателя. Прочесывали горный лес, проверили все известные пещеры, кружили над горами на вертолете. И напрасно, Анчара уже не было в горах, он уже был в городе.
Там он и взял еще двоих. С хитростью и терпением барса.
Он выследил их на дискотеке. Эта прежняя открытая танцплощадка находилась разве что не на центральной площади, окруженная громадными ореховыми деревьями.
Анчар взял билет на поезд (причем на тот, что шел на юг, а не на север) и глубокой ночью забрался на самый большой и густой орех, затаился в его надежной листве, повесив рядом карабин. Остаток ночи и почти весь день он проспал, а как зажглись огни и загремела музыка, стал ждать.
В шуме веселья никто не услышал выстрелов. Только двое парней – сперва один, за ним другой, – будто поскользнувшись, грохнулись на пол, продолжая дрыгать ногами.
Танцующие, еще не поняв, что случилось, расступились со смехом и шутками. Потом раздался девичий визг, и постепенно, не сразу завяла и смолкла музыка.
Приехала «скорая». Милиция. Анчар, снова повесив карабин на сучок, холодными глазами наблюдал за их действиями. Он был уверен: никому не придет в голову искать его здесь, совсем рядом.
«Скорая» уехала сразу. Милиция несколько позже.
Опять же в глухую ночь, перед рассветом, когда совсем затих напуганный город, Анчар спустился с дерева, разобрал карабин, замотал его в куртку и уложил на дно корзинки, которую оставлял в кустах. Сверху положил фляжку, фрукты, сыр и зелень на дорогу и сел в поезд: он уже знал, что двое его последних кровников уехали в Москву.
Милиция почему-то была уверена, что Анчар сразу кинется по следу, и проверяла в основном транспорт северного направления…
В Москве ему пришлось трудно. Он разыскал земляков, пожилых людей, попросил помощи. Его устроили с жильем, дали легкую работу.
Анчар рыскал по громадному чужому городу в тревоге и страхе. Он боялся многого: боялся, что его задержат прежде, чем он отомстит, боялся, что его кровные враги успеют погибнуть в уличной драке или под колесами трамвая, боялся, что они вдруг умрут своей смертью…
Ночью его схватили двое, неожиданно выскочившие из темного подъезда. Одного Анчар свалил кулаком, от другого вырвался. Тот выстрелил ему вслед, а навстречу уже мчались машины.
Кто были эти люди, Анчар так и не узнал. То ли розыскники, то ли нанятые теми двумя убийцы, но он узнал в ту ночь Мещерского.
– Плохо, что ты не любишь его, – говорил он мне. – Князь очень настоящий мужчина. Самый честный…
Ну это, положим…
– …Самый смелый. У него сердце, как у орла. Анчар не лакей ему. Анчар – его джигит.
Мещерский по своим каналам помог своему джигиту разыскать оставшихся двоих, предложил людей для их ликвидации. Анчар, естественно, отказался и довел дело до конца, украсив карабин шестой и седьмой зарубками. По аэродрому, по аэродрому…
Позже Князь сумел загасить усилия розыска в направлении Анчара, и тот перешел к мирной жизни, мечтая, чтобы Судьба предоставила ему случай принять на себя удар, направленный в Мещерского.
Ну это сколько хочешь, недолго теперь ждать.
Резюме Серого:
«Мамаладзе никакого отношения к конверту не имел, не имеет и не будет иметь. С Князем пойдет до конца».
– У вас все готово, Капитан?
– Да, шеф.
– Люди, которые пойдут на виллу, – это мои люди. Очень ценные. Обеспечьте их безопасность при любом развитии событий.
– Понял.
– Ворону сообщите: если Серый все-таки выберется на берег живым, то не больше чем на два шага по пляжу. Вознаграждение гарантирую.
– И это понял.
Официального материала на Виту Боровскую у меня не было. Но кое-что удалось раздобыть Женьке, кое-что я выудил во время вечерних бесед у камина, кое-что нахально подслушал (не каюсь, для их же пользы собирал) из ее разговоров с Князем.
Резюмирую:
«Красивая, образованная, воспитанная и одинокая девушка не могла в наше время остаться невостребованной алчными силами, поднявшимися на мутных волнах всеобщей демократизации и криминализации страны. Обществу потребовались в огромном количестве (для т.н. офисов, шоу-бизнеса и др. форм обслуживания новых хозяев жизни) юные длинноногие тела со знанием языков и хорошими манерами. Причем последнее качество требовалось проявлять в самом широком диапазоне: от умения вести беседы с клиентами за столом переговоров до удовлетворения любых их желаний в постели, на уровне евростандартов.
Правда, начиналась ее «карьера» более-менее пристойно: с должности секретаря-референта заманчивой совместной фирмы. Приличное жалованье в «зеленых», дотация на «представительские», прекрасно оборудованное рабочее место, необременительные обязанности. За исключением одной, традиционной во взаимоотношениях начальника и секретарши. Что с непосредственностью дворового кобеля глава фирмы дал понять Вите уже на третий день ее службы. И было бы странно, если бы он этого не сделал.
Отступать было некуда («Дашь? Не дашь? Выкатывайся!»), и эту обязанность пришлось исполнить прямо на рабочем месте в середине рабочего дня.
Постепенно к интимным обязанностям по отношению к шефу добавились аналогичные услуги клиентам и деловым партнерам фирмы. Что тоже происходило естественным путем, без излишних лирических эмоций и «китайских церемоний» со стороны заинтересованных лиц, по примитивной, однообразной схеме: расширенное совещание в офисе, а чаще всего – очередная презентация, которую Вита покидала в обществе нужного клиента по конкретному указанию шефа. Двухсменная, стало быть, работа: днем – в своей конторе, ночью – в чужой постели.
К слову сказать, все прежнее воспитание Виты нашло в этой области свое применение, в какой-то мере повысило ее статус. Особенно среди иностранцев, понимающих толк в том, что есть «руськи бабионки». Вита могла легко потрепаться на инглише и френче; могла хорошенько погонять иного коммерсанта на корте, мелькая белыми трусиками из-под белой юбочки; поплескаться с ним в бассейне – попробуй догони; могла по требованию веселого общества сплясать на столе (скажем так: босиком), ну а ее спортивная фигура в постели – тоже атрибут далеко не лишний в личной жизни бизнесмена. Особенно под занавес насыщенного делового дня. А то и в обеденный перерыв. Тоже не слабо.
Так она и трудилась. Меняла фирмы (в ту пору они выскакивали, как поганки после дождя, и так же мгновенно исчезали – какая незаконно обогатившись, какая законно развалившись), меняла непосредственных начальников и временных хозяев. И не было им числа, этим негодяям. (Да пройдут их дочери и сестры тем же путем, прости меня, Господи.)
Время было сложное. Новая экономика активно сплеталась со старым криминалом. Пошел процесс отмывания денег, накопления (награбления) первичного капитала. И многое число фирм, АО, ТОО, ООО, СП и пр. занималось совсем не той деятельностью, которая декларировалась в их учредительных документах.
Криминал выходил из подполья на легальное положение. Благо условия для этого были созданы идеальные.
Криминал устанавливал свои законы, свою мораль, свои принципы. Создал свой мир – мир, где торжествовали деньги и сила, невежество и подлость, ложь и страх. Где женщине было отведено вполне определенное место, конкретная биологическая роль.
В этом мире Вита существовала как в дурном сне, в кошмаре.
Страшно, омерзительно, но ведь пройдет, ведь что-то ее разбудит, и она вздохнет с облегчением: Боже, все это только снилось, все это навсегда позади и скоро забудется!
(Не все ли мы так же живем? Зажмурясь, уткнувшись в подушку: вот утро настанет – и вновь кругом светло и чисто. И все кошмары – позади.)
А в настоящих снах Вита все еще летала. Тяжело, задыхаясь от напряжения, но летала.
И только раз она приоткрыла глаза, освежила душу чистым вдохом – когда повстречала Мещерского. Он случайно, бездумно воспользовался ею среди своих трудов, но сделал это так нежно, ласково и бережно, будто давно, сильно и преданно любил ее.
И Вите вдруг показалось, что на свете есть нормальные люди, которые могут уважать женскую душу и не оскорблять женское тело.
Ее прекрасная улыбка (правда, это случилось позже), как сказочный цветок посреди зловонного болота, улыбка, которая никому доселе не предназначалась и не принадлежала, нашла своего подлинного хозяина – так же, как и собачья преданность Анчара…
…Все это очень мило, даже трогательно. Но Вита, так же как и Анчар, вряд ли имеет какое-то отношение к загадочному конверту. Разве что самое косвенное.
Об этом – подумать: реальным это отношение может быть только своим возможным влиянием на принятие Мещерским какого-то важного в этом смысле решения. Отношения с Витой могли толкнуть его, например, на яростную месть. Вы издевались над бедной девочкой, так и я вам устрою балет на сковородке. По-детски звучит? Возможно. Но кто знает, что сейчас творится в душе Мещерского?
Вот именно. Надо, надо об этом подумать. И не завтра, а сейчас. Я твердо знал, точнее, я был в этом уверен: Мещерский прекрасно помнит о конверте. И он ни за что не отдаст его Баксу. Даже если тот подвесит рядышком за волосы Серого и Анчара и раздует под их голыми пятками жаркие угли в каменном мангале.
Мы будем орать до вылупления глаз, а Мещерский будет упрямо хмуриться и качать головой, пожимать плечами. Ему будет жалко нас. Но он благословит нас на подвиг.
Во имя чего? Уж он-то знает. Но не скажет.
Однако у Серого такая профессия: узнавать то, что не хотят сказать добром…
Все, хватит, перерыв. Рекламная пауза. На вилле дураков.
Я вошел в гостиную, остолбенел в дверях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Сосед уронил голову на грудь и молча вернулся в дом.
«Это самые страшные проклятия у нас. Это значит, что в его дом больше никто и никогда не войдет, чтобы разделить с хозяином радость и скорбь, хлеб и кров. И могила его будет заброшена и забыта даже самыми близкими людьми. Так, да».
Вечером дом загорелся. То ли не выдержав того, что в нем случилось, и позора праведного проклятия; то ли не выдержал сам хозяин.
Анчар дом не поджигал. Он достал из сундука дедов карабин, бурку и горсть патронов и сел в засаду. В самом подходящем месте дороги. Там, где она делала самый крутой поворот над самой глубокой пропастью. Ведь патронов у него было мало.
Он ждал три дня. И три ночи. Почти без пищи. Была только вода в баклажке. Бурка укрывала его днем от солнца, ночью спасала от холода…
– В милицию не заявил?
– Они очень богатые были, какая, слушай, милиция…
Дождался. В машине ехали трое – сыновья Соседа, торопились, видимо, знали уже и о своей беде. Спешили разделаться с Анчаром.
Он выстрелил вовремя и точно: машина еще шла по прямой перед поворотом, а пуля вошла водителю в лоб.
Сбив несколько белых столбиков, машина исчезла в пропасти. Не скоро донеслись со дна ее удар и взрыв, не сразу поднялось из пропасти черное облако.
Анчар аккуратно сделал на прикладе карабина глубокие зарубки охотничьим ножом, вернулся домой, собрал в корзину припасы и скрылся в горах – оставались еще четверо…
– А сестра?
– Сулико не пережила позора, зачахла. И утонула в реке. Сама. Поэтому я эту песню больше не пою. Вот с Женечкой пел. Она очень на сестру похожа. Только глаза и волосы разные. По цвету. У Сулико – как ночь. У Женечки – как утро. Я пел и плакал. Но никто не видел. Я внутри плакал…
(Господи, а я его к Женьке ревновал!).
«Я могилку милой искал…»
– У моей Сулико нет могилки. Люди видели, как ее понесла река, но не нашли. Ты не знаешь, как страшно, когда некуда прийти помянуть… И сказать: «Спи, моя девочка. Все, кто тебя обидел, ушли на тот свет. Там их еще накажет Бог».
…Никто из четверых оставшихся не рискнул сунуться в горы.
Анчара объявили в розыск. Как убийцу и поджигателя. Прочесывали горный лес, проверили все известные пещеры, кружили над горами на вертолете. И напрасно, Анчара уже не было в горах, он уже был в городе.
Там он и взял еще двоих. С хитростью и терпением барса.
Он выследил их на дискотеке. Эта прежняя открытая танцплощадка находилась разве что не на центральной площади, окруженная громадными ореховыми деревьями.
Анчар взял билет на поезд (причем на тот, что шел на юг, а не на север) и глубокой ночью забрался на самый большой и густой орех, затаился в его надежной листве, повесив рядом карабин. Остаток ночи и почти весь день он проспал, а как зажглись огни и загремела музыка, стал ждать.
В шуме веселья никто не услышал выстрелов. Только двое парней – сперва один, за ним другой, – будто поскользнувшись, грохнулись на пол, продолжая дрыгать ногами.
Танцующие, еще не поняв, что случилось, расступились со смехом и шутками. Потом раздался девичий визг, и постепенно, не сразу завяла и смолкла музыка.
Приехала «скорая». Милиция. Анчар, снова повесив карабин на сучок, холодными глазами наблюдал за их действиями. Он был уверен: никому не придет в голову искать его здесь, совсем рядом.
«Скорая» уехала сразу. Милиция несколько позже.
Опять же в глухую ночь, перед рассветом, когда совсем затих напуганный город, Анчар спустился с дерева, разобрал карабин, замотал его в куртку и уложил на дно корзинки, которую оставлял в кустах. Сверху положил фляжку, фрукты, сыр и зелень на дорогу и сел в поезд: он уже знал, что двое его последних кровников уехали в Москву.
Милиция почему-то была уверена, что Анчар сразу кинется по следу, и проверяла в основном транспорт северного направления…
В Москве ему пришлось трудно. Он разыскал земляков, пожилых людей, попросил помощи. Его устроили с жильем, дали легкую работу.
Анчар рыскал по громадному чужому городу в тревоге и страхе. Он боялся многого: боялся, что его задержат прежде, чем он отомстит, боялся, что его кровные враги успеют погибнуть в уличной драке или под колесами трамвая, боялся, что они вдруг умрут своей смертью…
Ночью его схватили двое, неожиданно выскочившие из темного подъезда. Одного Анчар свалил кулаком, от другого вырвался. Тот выстрелил ему вслед, а навстречу уже мчались машины.
Кто были эти люди, Анчар так и не узнал. То ли розыскники, то ли нанятые теми двумя убийцы, но он узнал в ту ночь Мещерского.
– Плохо, что ты не любишь его, – говорил он мне. – Князь очень настоящий мужчина. Самый честный…
Ну это, положим…
– …Самый смелый. У него сердце, как у орла. Анчар не лакей ему. Анчар – его джигит.
Мещерский по своим каналам помог своему джигиту разыскать оставшихся двоих, предложил людей для их ликвидации. Анчар, естественно, отказался и довел дело до конца, украсив карабин шестой и седьмой зарубками. По аэродрому, по аэродрому…
Позже Князь сумел загасить усилия розыска в направлении Анчара, и тот перешел к мирной жизни, мечтая, чтобы Судьба предоставила ему случай принять на себя удар, направленный в Мещерского.
Ну это сколько хочешь, недолго теперь ждать.
Резюме Серого:
«Мамаладзе никакого отношения к конверту не имел, не имеет и не будет иметь. С Князем пойдет до конца».
– У вас все готово, Капитан?
– Да, шеф.
– Люди, которые пойдут на виллу, – это мои люди. Очень ценные. Обеспечьте их безопасность при любом развитии событий.
– Понял.
– Ворону сообщите: если Серый все-таки выберется на берег живым, то не больше чем на два шага по пляжу. Вознаграждение гарантирую.
– И это понял.
Официального материала на Виту Боровскую у меня не было. Но кое-что удалось раздобыть Женьке, кое-что я выудил во время вечерних бесед у камина, кое-что нахально подслушал (не каюсь, для их же пользы собирал) из ее разговоров с Князем.
Резюмирую:
«Красивая, образованная, воспитанная и одинокая девушка не могла в наше время остаться невостребованной алчными силами, поднявшимися на мутных волнах всеобщей демократизации и криминализации страны. Обществу потребовались в огромном количестве (для т.н. офисов, шоу-бизнеса и др. форм обслуживания новых хозяев жизни) юные длинноногие тела со знанием языков и хорошими манерами. Причем последнее качество требовалось проявлять в самом широком диапазоне: от умения вести беседы с клиентами за столом переговоров до удовлетворения любых их желаний в постели, на уровне евростандартов.
Правда, начиналась ее «карьера» более-менее пристойно: с должности секретаря-референта заманчивой совместной фирмы. Приличное жалованье в «зеленых», дотация на «представительские», прекрасно оборудованное рабочее место, необременительные обязанности. За исключением одной, традиционной во взаимоотношениях начальника и секретарши. Что с непосредственностью дворового кобеля глава фирмы дал понять Вите уже на третий день ее службы. И было бы странно, если бы он этого не сделал.
Отступать было некуда («Дашь? Не дашь? Выкатывайся!»), и эту обязанность пришлось исполнить прямо на рабочем месте в середине рабочего дня.
Постепенно к интимным обязанностям по отношению к шефу добавились аналогичные услуги клиентам и деловым партнерам фирмы. Что тоже происходило естественным путем, без излишних лирических эмоций и «китайских церемоний» со стороны заинтересованных лиц, по примитивной, однообразной схеме: расширенное совещание в офисе, а чаще всего – очередная презентация, которую Вита покидала в обществе нужного клиента по конкретному указанию шефа. Двухсменная, стало быть, работа: днем – в своей конторе, ночью – в чужой постели.
К слову сказать, все прежнее воспитание Виты нашло в этой области свое применение, в какой-то мере повысило ее статус. Особенно среди иностранцев, понимающих толк в том, что есть «руськи бабионки». Вита могла легко потрепаться на инглише и френче; могла хорошенько погонять иного коммерсанта на корте, мелькая белыми трусиками из-под белой юбочки; поплескаться с ним в бассейне – попробуй догони; могла по требованию веселого общества сплясать на столе (скажем так: босиком), ну а ее спортивная фигура в постели – тоже атрибут далеко не лишний в личной жизни бизнесмена. Особенно под занавес насыщенного делового дня. А то и в обеденный перерыв. Тоже не слабо.
Так она и трудилась. Меняла фирмы (в ту пору они выскакивали, как поганки после дождя, и так же мгновенно исчезали – какая незаконно обогатившись, какая законно развалившись), меняла непосредственных начальников и временных хозяев. И не было им числа, этим негодяям. (Да пройдут их дочери и сестры тем же путем, прости меня, Господи.)
Время было сложное. Новая экономика активно сплеталась со старым криминалом. Пошел процесс отмывания денег, накопления (награбления) первичного капитала. И многое число фирм, АО, ТОО, ООО, СП и пр. занималось совсем не той деятельностью, которая декларировалась в их учредительных документах.
Криминал выходил из подполья на легальное положение. Благо условия для этого были созданы идеальные.
Криминал устанавливал свои законы, свою мораль, свои принципы. Создал свой мир – мир, где торжествовали деньги и сила, невежество и подлость, ложь и страх. Где женщине было отведено вполне определенное место, конкретная биологическая роль.
В этом мире Вита существовала как в дурном сне, в кошмаре.
Страшно, омерзительно, но ведь пройдет, ведь что-то ее разбудит, и она вздохнет с облегчением: Боже, все это только снилось, все это навсегда позади и скоро забудется!
(Не все ли мы так же живем? Зажмурясь, уткнувшись в подушку: вот утро настанет – и вновь кругом светло и чисто. И все кошмары – позади.)
А в настоящих снах Вита все еще летала. Тяжело, задыхаясь от напряжения, но летала.
И только раз она приоткрыла глаза, освежила душу чистым вдохом – когда повстречала Мещерского. Он случайно, бездумно воспользовался ею среди своих трудов, но сделал это так нежно, ласково и бережно, будто давно, сильно и преданно любил ее.
И Вите вдруг показалось, что на свете есть нормальные люди, которые могут уважать женскую душу и не оскорблять женское тело.
Ее прекрасная улыбка (правда, это случилось позже), как сказочный цветок посреди зловонного болота, улыбка, которая никому доселе не предназначалась и не принадлежала, нашла своего подлинного хозяина – так же, как и собачья преданность Анчара…
…Все это очень мило, даже трогательно. Но Вита, так же как и Анчар, вряд ли имеет какое-то отношение к загадочному конверту. Разве что самое косвенное.
Об этом – подумать: реальным это отношение может быть только своим возможным влиянием на принятие Мещерским какого-то важного в этом смысле решения. Отношения с Витой могли толкнуть его, например, на яростную месть. Вы издевались над бедной девочкой, так и я вам устрою балет на сковородке. По-детски звучит? Возможно. Но кто знает, что сейчас творится в душе Мещерского?
Вот именно. Надо, надо об этом подумать. И не завтра, а сейчас. Я твердо знал, точнее, я был в этом уверен: Мещерский прекрасно помнит о конверте. И он ни за что не отдаст его Баксу. Даже если тот подвесит рядышком за волосы Серого и Анчара и раздует под их голыми пятками жаркие угли в каменном мангале.
Мы будем орать до вылупления глаз, а Мещерский будет упрямо хмуриться и качать головой, пожимать плечами. Ему будет жалко нас. Но он благословит нас на подвиг.
Во имя чего? Уж он-то знает. Но не скажет.
Однако у Серого такая профессия: узнавать то, что не хотят сказать добром…
Все, хватит, перерыв. Рекламная пауза. На вилле дураков.
Я вошел в гостиную, остолбенел в дверях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46