Не надо спешить, все придет своим чередом.
Хорошо уже то, что передышка получилась. Если, конечно, Монах меня не наколет. Тогда эта передышка последним вдохом станет. Или выдохом. Для всех…
А жизнь наша курортная тянулась сама по себе: море, вино, женщины. Впрочем, с женщинами у Серого пока пусто-пусто. Скорее бы рыжая приезжала…
…Мы с Мещерским лежали на берегу, Вита непослушно уплыла далеко к островам. Анчар возился в винограднике, лозу животворящую холил, овевал ее своей любимой песней из двух слов.
– Что вы можете сказать о Баксе? – спросил я Мещерского. Не в первый, кстати, раз.
– Ничего. Это не в моих правилах.
Недурно, отметил я, со вкусом.
– Но ведь Бакс-то играет с вами не по правилам.
– Он – это он. – Знаменитое движение плеч. – К тому же он долгие годы был моим партнером в делах…
– Ну да, наслышан в свое время: Князь – голова, Бакс – руки. Правда, кровавые, но это уже мирмульки.
Мещерский не интересовался разговором. Его единственный интерес находился сейчас далеко в море, мелькал среди волн белой шапочкой. И Мещерский, опершись на локти, все время на нее поглядывал, что-то высматривал в синей дали – беспокоился. А что я говорил?
Вдруг он привстал и заслонил глаза ладонью от солнца. Я тоже пригляделся – над морем мелькали какие-то черточки, словно низко над волнами неслись стремительные птицы, время от времени ныряя за рыбешкой.
– Дельфины, – пояснил Мещерский. – Они часто нас навещают. Вита дружит с ними.
Это славно. От такой жизни со змеями сдружишься, с пауками песни петь начнешь.
– Мы думаем, – не отрывая глаз от моря, произнес Мещерский, – на Кривой мыс пойти, с вашего позволения.
– Сколько туда ходу?
– В хороший ветер часов шесть.
– Не будет ветра – пойдете на моторе. Это не моя проблема…
– Тихо, – остановил меня Мещерский, тревожно прислушиваясь.
С моря донесся слабый, далекий вскрик.
Мы вскочили на ноги. И сколько ни вглядывались, не могли различить в далеких волнах белую шапочку. Только воровато, будто нашкодив, удалялись к мирному турецкому берегу черточки дельфинов.
Мы переглянулись, не сговариваясь, подхватили ласты и бросились в воду. Понеслись как два катера. Особенно Мещерский. Он поднимал такие буруны своими «винтами», что я никак не мог обогнать его…
Слава Богу, она была жива. Обессиленно лежала на спине, раскинув руки, с разметанными в воде, тяжело намокшими волосами.
Вита слабо, виновато улыбнулась нам. Прерывисто дыша, сбивчиво попыталась что-то объяснить: «Дельфины… играли… устала».
Она обняла нас за плечи, и мы, как русская тройка, поплыли обратно.
У берега Мещерский сбросил ласты (я подобрал их), взял Виту на руки и вынес из воды, бережно положил на песок, опустился рядом.
Вита довольно быстро пришла в себя, успокоилась, восстановила силы. Рассказала, что произошло.
Она плавала, к ней приплыли дельфины, кружили вокруг нее, прыгали, потом стали играть с ней – по очереди подныривали и подбрасывали ее носами в воздух, как мячик. Вначале было интересно: она взлетала над водой, падала, как с вышки, и глубоко погружалась, и к ней устремлялся очередной дельфин. Но постепенно стала уставать, сбилось дыхание, свалились ласты, потерялась шапочка – намокли и стали тяжелыми волосы.
– Я испугалась, – улыбнулась, словно оправдываясь, Вита, – закричала. Они взяли и уплыли. Я стала тонуть… Потом… Я не помню, что-то случилось…
Мещерский слушал ее, держа за руку. Лицо его судорожно искажалось страхом, облегчением, радостью.
Прибежал Анчар с фляжкой:
– Чача – лучшая скорая помощь.
Мещерский плеснул водку в ладонь и принялся растирать ее тело.
– Куда плещешь? – волновался Анчар. – Внутрь налей.
– А еще друг человека, – бормотал Мещерский. – Интеллектуал.
– Кинжал – друг человека, – веско уточнил Анчар. – Никакой не дельфин. С кинжалом я даже Серого не боюсь, – похвалился.
– И «Хванчкара»? – вопросительно добавил Мещерский. Под его руками тело Виты возвращало свой загар, радостно оживало, теплело.
– И хачапури, – внесла она, уже смеясь, свой вклад в дискуссию. Несомненно, ей не столько помогла «лучшая скорая помощь», сколько ласковые руки любимого. Кто же все-таки друг человека?
И Мещерский правильно поступил: снова взял Виту на руки и понес в дом. Хотя она вполне уже могла идти своими ногами. Но мудро не отказалась от помощи, разве можно упускать такой случай?
Мы с Анчаром допили чачу, чтобы убедиться в ее эффективности, он стал собирать наши вещи, а я смотрел вслед Мещерским с невольным сочувствием. Я понимал, что перспектив у этой любви – никаких. Если только – самые печальные…
Ладно, хорошо уже то, что теперь Мещерский не будет пускать ее в море. Хотя бы несколько дней. Ведь я не стал ему говорить, что видел вчера за большим камнем, где подводная пещера, быстро исчезающую в зеленой мгле тень – человека с аквалангом, плывущего стилем «дельфин». И это была не Женька. Женька в Москве была…
Вечером мы сидели с Витой на скамье, у берега. Сзади Анчар готовил мангал к утренним развлечениям и почему-то ворчал, что потерялась его любимая банка из-под чая, куда он собирался смолоть перец. Мещерский был занят в кабинете. Амфорой.
Быстро темнело. Волны радостно выпадали на берег, жадно лизали его, растворялись в песке.
– Они словно радуются, что вернулись к родному берегу, – сказала Вита. – Долго бежали через все море, чтобы здесь умереть. У родной земли.
– Им все берега родные, – обронил я. – Как и многим людям, кстати.
– А я не скучаю по родным берегам. Я здесь счастлива. Смотрите, какая луна.
– Это уже месяц, – зачем-то уточнил я.
– Да, вы правы, Алекс, – она вздохнула. – Как все-таки она быстро стареет.
Это было сказано с неожиданной грустью в голосе. Вызванной вовсе не сочувствием к стареющей луне.
– И как быстро все проходит. И ничего не остается…
Странные мысли и чувства у счастливой женщины. Интересно.
– …Совсем недавно я была ребенком – это было вчера, ну пусть позавчера – и каждую ночь летала во сне. Так легко и просто. Разбегалась по песчаной дорожке…
Взлетная полоса, отметил я про себя. Потому что мне очень не хотелось, чтобы возникшее сочувствие укрепилось в моем суровом сердце крутого мента. Это многое бы осложнило.
– …И взлетала, раскинув руки, как крылья. И работая ногами, как ластами. Все выше и выше. И все внизу казалось таким ярким и красивым. И было немного грустно это покидать. И знаете, Алексей, с годами взлетать становилось все тяжелее, все труднее оторваться от земли…
Груз забот не давал, отметил я про себя, сопротивляясь изо всех сил.
– …Кажется, вот-вот не выдержит и разорвется сердце. И появляется страх. Я стала бояться упасть вниз, потому что там было уже не светлое и яркое, а грязное, липкое, омерзительное. Полное каких-то кишащих тварей…
Это верно.
Плеснула большая волна. Смолкли цикады. Стало холодно.
Ущелье затягивалось туманом. На старенькую луну верхний ветерок с трогательной заботой накинул покрывало облаков.
– Пойдемте в дом, – сказал я. – Вы можете простудиться.
– Подождите, Леша, – она удержала меня за руку. – Я хочу вам сказать… Там, в море, когда я тонула, я словно видела сон. Кто-то поддержал меня снизу. Я чувствовала руки. Они были мягкие и ласковые… Пойдемте в дом…
Почему она сказала это мне, а не Мещерскому?..
Я подумаю об этом завтра, как говаривала одна симпатичная американка.
Спровадив Мещерских в море, пусть осваиваются на яхте, и заперев Анчара на кухне, я успел обыскать комнату Виты (право, было неловко) и кабинет Мещерского.
У Виты я ничего не нашел, хотя надеялся. Всякие женские штучки, очень дорогие, редкие украшения, портрет Князя (оригинала ей мало), а все остальное – крабы и крабы – плоды Анчаровых забот. Бедная девочка. Надо ей как-то помочь.
В кабинете хозяина – тоже пустые хлопоты. Про сейф я даже не думал. Если этот загадочный конверт существует, – конечно же, не в сейфе ему прятаться.
Но одну находку я сделал. Когда вытряхнул на старую газету, которая почему-то лежала в столе, содержимое корзины для бумаг. К донышку ее прилип крошечный клочок пепла – остаток сожженного листа. Я осторожно отделил его и уложил в подходящий конвертик, выбранный мной в роскошном бюваре Мещерского, без ведома хозяина, стало быть.
Потом вернул мусор на место, сложил и сунул в карман газету. Отпер дверь на кухню, заглянул к Анчару. Он топтался у плиты, что-то помешивая на сковороде, обернулся, проворчал:
– Никогда ничего у Анчара не терялось. Только деньги.
– Опять что-нибудь пропало?
– Нет еще, – он лизнул кончик ложки, замер, проверяя вкус, только глаза грозно ворочались туда-сюда, почмокал губами. – Все про банку переживаю.
– Мне бы твои заботки.
– Что говоришь! У тебя не было такой банки! Тебе не жалко. – Помолчал для разбега перед трудным словом: – Гер-ме-…
– …тичная, – помог ему я.
– Да! Где другую возьму? Перец в ней сто лет свой дух держит.
Это хорошо. Но я здесь сто лет жить не собираюсь. Не получится. И у тебя – тоже.
– Что пришел? – Анчар был не в духе. Можно подумать, что эта банка была золотыми червонцами набита, с профилем Николая.
– Мне акваланг будет нужен. У нас есть заправленный?
– Посмотрю. Тебе зачем?
– Под голову положу, у меня подушка низкая.
– Ты любишь шутить. Но шутишь от злости. – Опять попробовал ложку на зубок, сказал веско: – А надо от радости.
Чего-чего, а радости у нас хоть отбавляй.
Я пошел к себе, спрятал конверт и газету. Полюбовался на пивную банку. Она, как дура, все еще торчала на камне. Опять ночь не спать…
События стали уплотняться. Во времени и качестве.
Меня крайне интересовали два подводных объекта: пещера, около которой вильнул хвостом таинственный «дельфин», и затонувший баркас.
И, как выяснилось, интересовали не только меня.
Нырнув в очередной раз, я увидел у входа в пещеру первый «сувенир» – лежащий на дне акваланг.
Оно понятно – кто-то снял его, чтобы пролезть внутрь. Сейчас он вернется, возьмет в рот загубник, наденет акваланг и скроется в подводной дали моря, где его подберет за Песчаной косой неустановленное плавучее средство в виде красивого катера, который нет-нет да посещал наши территориальные воды. Это к вопросу о собственности на море.
Так и получилось. Когда я, отдышавшись на поверхности, снова нырнул, акваланга уже на дне не было.
Обследовав пещеру (безрезультатно, только убедившись, что волной (?) разбросало кучку крабовых останков), я поплыл к затонувшему баркасу, разыскал его (для этого у меня были свои ориентиры на берегу), осмотрел вначале с поверхности – тут было неглубоко и видимость хорошая.
Он лежал левым бортом на песке с пробитым днищем – похоже, его проломил сорвавшийся со станины двигатель. Деревянный корпус уже начал зарастать водорослями и покрываться ракушками. Грустная картина – затонувший корабль, жутковатая даже. Но «сувениров» вроде не видать. Я нырнул и через пробоину проник внутрь, сильно надеясь, что жертв при кораблекрушении не было. Не хватало еще ко всем удовольствиям столкнуться с раздувшимся утопленником.
Жертв не было. Вообще здесь ничего не было. Только мрачный сумрак, зеленый играющий свет в иллюминаторах и нанесенный морем песок. И два лобана шарахнулись от меня и спрятались под банкой – скамья такая на судне.
Я вынырнул, отдышался, снова нырнул. Поплыл вдоль накренившейся палубы с оборванными леерами, с которых свисали хвосты водорослей, с разбитыми люками, откуда топорщились на меня плавниками ядовитые скорпены. Вкусные, но опасные. Или так: опасные, зато вкусные.
Я чуть помедлил, разглядывая красивую ракушку – взять или не стоит… И вот зря! – услышал резкий шип, над моей головой что-то пронеслось в пузырьках воздуха, со стуком ударилось в доски палубы.
Это был стальной гарпун от подводного ружья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Хорошо уже то, что передышка получилась. Если, конечно, Монах меня не наколет. Тогда эта передышка последним вдохом станет. Или выдохом. Для всех…
А жизнь наша курортная тянулась сама по себе: море, вино, женщины. Впрочем, с женщинами у Серого пока пусто-пусто. Скорее бы рыжая приезжала…
…Мы с Мещерским лежали на берегу, Вита непослушно уплыла далеко к островам. Анчар возился в винограднике, лозу животворящую холил, овевал ее своей любимой песней из двух слов.
– Что вы можете сказать о Баксе? – спросил я Мещерского. Не в первый, кстати, раз.
– Ничего. Это не в моих правилах.
Недурно, отметил я, со вкусом.
– Но ведь Бакс-то играет с вами не по правилам.
– Он – это он. – Знаменитое движение плеч. – К тому же он долгие годы был моим партнером в делах…
– Ну да, наслышан в свое время: Князь – голова, Бакс – руки. Правда, кровавые, но это уже мирмульки.
Мещерский не интересовался разговором. Его единственный интерес находился сейчас далеко в море, мелькал среди волн белой шапочкой. И Мещерский, опершись на локти, все время на нее поглядывал, что-то высматривал в синей дали – беспокоился. А что я говорил?
Вдруг он привстал и заслонил глаза ладонью от солнца. Я тоже пригляделся – над морем мелькали какие-то черточки, словно низко над волнами неслись стремительные птицы, время от времени ныряя за рыбешкой.
– Дельфины, – пояснил Мещерский. – Они часто нас навещают. Вита дружит с ними.
Это славно. От такой жизни со змеями сдружишься, с пауками песни петь начнешь.
– Мы думаем, – не отрывая глаз от моря, произнес Мещерский, – на Кривой мыс пойти, с вашего позволения.
– Сколько туда ходу?
– В хороший ветер часов шесть.
– Не будет ветра – пойдете на моторе. Это не моя проблема…
– Тихо, – остановил меня Мещерский, тревожно прислушиваясь.
С моря донесся слабый, далекий вскрик.
Мы вскочили на ноги. И сколько ни вглядывались, не могли различить в далеких волнах белую шапочку. Только воровато, будто нашкодив, удалялись к мирному турецкому берегу черточки дельфинов.
Мы переглянулись, не сговариваясь, подхватили ласты и бросились в воду. Понеслись как два катера. Особенно Мещерский. Он поднимал такие буруны своими «винтами», что я никак не мог обогнать его…
Слава Богу, она была жива. Обессиленно лежала на спине, раскинув руки, с разметанными в воде, тяжело намокшими волосами.
Вита слабо, виновато улыбнулась нам. Прерывисто дыша, сбивчиво попыталась что-то объяснить: «Дельфины… играли… устала».
Она обняла нас за плечи, и мы, как русская тройка, поплыли обратно.
У берега Мещерский сбросил ласты (я подобрал их), взял Виту на руки и вынес из воды, бережно положил на песок, опустился рядом.
Вита довольно быстро пришла в себя, успокоилась, восстановила силы. Рассказала, что произошло.
Она плавала, к ней приплыли дельфины, кружили вокруг нее, прыгали, потом стали играть с ней – по очереди подныривали и подбрасывали ее носами в воздух, как мячик. Вначале было интересно: она взлетала над водой, падала, как с вышки, и глубоко погружалась, и к ней устремлялся очередной дельфин. Но постепенно стала уставать, сбилось дыхание, свалились ласты, потерялась шапочка – намокли и стали тяжелыми волосы.
– Я испугалась, – улыбнулась, словно оправдываясь, Вита, – закричала. Они взяли и уплыли. Я стала тонуть… Потом… Я не помню, что-то случилось…
Мещерский слушал ее, держа за руку. Лицо его судорожно искажалось страхом, облегчением, радостью.
Прибежал Анчар с фляжкой:
– Чача – лучшая скорая помощь.
Мещерский плеснул водку в ладонь и принялся растирать ее тело.
– Куда плещешь? – волновался Анчар. – Внутрь налей.
– А еще друг человека, – бормотал Мещерский. – Интеллектуал.
– Кинжал – друг человека, – веско уточнил Анчар. – Никакой не дельфин. С кинжалом я даже Серого не боюсь, – похвалился.
– И «Хванчкара»? – вопросительно добавил Мещерский. Под его руками тело Виты возвращало свой загар, радостно оживало, теплело.
– И хачапури, – внесла она, уже смеясь, свой вклад в дискуссию. Несомненно, ей не столько помогла «лучшая скорая помощь», сколько ласковые руки любимого. Кто же все-таки друг человека?
И Мещерский правильно поступил: снова взял Виту на руки и понес в дом. Хотя она вполне уже могла идти своими ногами. Но мудро не отказалась от помощи, разве можно упускать такой случай?
Мы с Анчаром допили чачу, чтобы убедиться в ее эффективности, он стал собирать наши вещи, а я смотрел вслед Мещерским с невольным сочувствием. Я понимал, что перспектив у этой любви – никаких. Если только – самые печальные…
Ладно, хорошо уже то, что теперь Мещерский не будет пускать ее в море. Хотя бы несколько дней. Ведь я не стал ему говорить, что видел вчера за большим камнем, где подводная пещера, быстро исчезающую в зеленой мгле тень – человека с аквалангом, плывущего стилем «дельфин». И это была не Женька. Женька в Москве была…
Вечером мы сидели с Витой на скамье, у берега. Сзади Анчар готовил мангал к утренним развлечениям и почему-то ворчал, что потерялась его любимая банка из-под чая, куда он собирался смолоть перец. Мещерский был занят в кабинете. Амфорой.
Быстро темнело. Волны радостно выпадали на берег, жадно лизали его, растворялись в песке.
– Они словно радуются, что вернулись к родному берегу, – сказала Вита. – Долго бежали через все море, чтобы здесь умереть. У родной земли.
– Им все берега родные, – обронил я. – Как и многим людям, кстати.
– А я не скучаю по родным берегам. Я здесь счастлива. Смотрите, какая луна.
– Это уже месяц, – зачем-то уточнил я.
– Да, вы правы, Алекс, – она вздохнула. – Как все-таки она быстро стареет.
Это было сказано с неожиданной грустью в голосе. Вызванной вовсе не сочувствием к стареющей луне.
– И как быстро все проходит. И ничего не остается…
Странные мысли и чувства у счастливой женщины. Интересно.
– …Совсем недавно я была ребенком – это было вчера, ну пусть позавчера – и каждую ночь летала во сне. Так легко и просто. Разбегалась по песчаной дорожке…
Взлетная полоса, отметил я про себя. Потому что мне очень не хотелось, чтобы возникшее сочувствие укрепилось в моем суровом сердце крутого мента. Это многое бы осложнило.
– …И взлетала, раскинув руки, как крылья. И работая ногами, как ластами. Все выше и выше. И все внизу казалось таким ярким и красивым. И было немного грустно это покидать. И знаете, Алексей, с годами взлетать становилось все тяжелее, все труднее оторваться от земли…
Груз забот не давал, отметил я про себя, сопротивляясь изо всех сил.
– …Кажется, вот-вот не выдержит и разорвется сердце. И появляется страх. Я стала бояться упасть вниз, потому что там было уже не светлое и яркое, а грязное, липкое, омерзительное. Полное каких-то кишащих тварей…
Это верно.
Плеснула большая волна. Смолкли цикады. Стало холодно.
Ущелье затягивалось туманом. На старенькую луну верхний ветерок с трогательной заботой накинул покрывало облаков.
– Пойдемте в дом, – сказал я. – Вы можете простудиться.
– Подождите, Леша, – она удержала меня за руку. – Я хочу вам сказать… Там, в море, когда я тонула, я словно видела сон. Кто-то поддержал меня снизу. Я чувствовала руки. Они были мягкие и ласковые… Пойдемте в дом…
Почему она сказала это мне, а не Мещерскому?..
Я подумаю об этом завтра, как говаривала одна симпатичная американка.
Спровадив Мещерских в море, пусть осваиваются на яхте, и заперев Анчара на кухне, я успел обыскать комнату Виты (право, было неловко) и кабинет Мещерского.
У Виты я ничего не нашел, хотя надеялся. Всякие женские штучки, очень дорогие, редкие украшения, портрет Князя (оригинала ей мало), а все остальное – крабы и крабы – плоды Анчаровых забот. Бедная девочка. Надо ей как-то помочь.
В кабинете хозяина – тоже пустые хлопоты. Про сейф я даже не думал. Если этот загадочный конверт существует, – конечно же, не в сейфе ему прятаться.
Но одну находку я сделал. Когда вытряхнул на старую газету, которая почему-то лежала в столе, содержимое корзины для бумаг. К донышку ее прилип крошечный клочок пепла – остаток сожженного листа. Я осторожно отделил его и уложил в подходящий конвертик, выбранный мной в роскошном бюваре Мещерского, без ведома хозяина, стало быть.
Потом вернул мусор на место, сложил и сунул в карман газету. Отпер дверь на кухню, заглянул к Анчару. Он топтался у плиты, что-то помешивая на сковороде, обернулся, проворчал:
– Никогда ничего у Анчара не терялось. Только деньги.
– Опять что-нибудь пропало?
– Нет еще, – он лизнул кончик ложки, замер, проверяя вкус, только глаза грозно ворочались туда-сюда, почмокал губами. – Все про банку переживаю.
– Мне бы твои заботки.
– Что говоришь! У тебя не было такой банки! Тебе не жалко. – Помолчал для разбега перед трудным словом: – Гер-ме-…
– …тичная, – помог ему я.
– Да! Где другую возьму? Перец в ней сто лет свой дух держит.
Это хорошо. Но я здесь сто лет жить не собираюсь. Не получится. И у тебя – тоже.
– Что пришел? – Анчар был не в духе. Можно подумать, что эта банка была золотыми червонцами набита, с профилем Николая.
– Мне акваланг будет нужен. У нас есть заправленный?
– Посмотрю. Тебе зачем?
– Под голову положу, у меня подушка низкая.
– Ты любишь шутить. Но шутишь от злости. – Опять попробовал ложку на зубок, сказал веско: – А надо от радости.
Чего-чего, а радости у нас хоть отбавляй.
Я пошел к себе, спрятал конверт и газету. Полюбовался на пивную банку. Она, как дура, все еще торчала на камне. Опять ночь не спать…
События стали уплотняться. Во времени и качестве.
Меня крайне интересовали два подводных объекта: пещера, около которой вильнул хвостом таинственный «дельфин», и затонувший баркас.
И, как выяснилось, интересовали не только меня.
Нырнув в очередной раз, я увидел у входа в пещеру первый «сувенир» – лежащий на дне акваланг.
Оно понятно – кто-то снял его, чтобы пролезть внутрь. Сейчас он вернется, возьмет в рот загубник, наденет акваланг и скроется в подводной дали моря, где его подберет за Песчаной косой неустановленное плавучее средство в виде красивого катера, который нет-нет да посещал наши территориальные воды. Это к вопросу о собственности на море.
Так и получилось. Когда я, отдышавшись на поверхности, снова нырнул, акваланга уже на дне не было.
Обследовав пещеру (безрезультатно, только убедившись, что волной (?) разбросало кучку крабовых останков), я поплыл к затонувшему баркасу, разыскал его (для этого у меня были свои ориентиры на берегу), осмотрел вначале с поверхности – тут было неглубоко и видимость хорошая.
Он лежал левым бортом на песке с пробитым днищем – похоже, его проломил сорвавшийся со станины двигатель. Деревянный корпус уже начал зарастать водорослями и покрываться ракушками. Грустная картина – затонувший корабль, жутковатая даже. Но «сувениров» вроде не видать. Я нырнул и через пробоину проник внутрь, сильно надеясь, что жертв при кораблекрушении не было. Не хватало еще ко всем удовольствиям столкнуться с раздувшимся утопленником.
Жертв не было. Вообще здесь ничего не было. Только мрачный сумрак, зеленый играющий свет в иллюминаторах и нанесенный морем песок. И два лобана шарахнулись от меня и спрятались под банкой – скамья такая на судне.
Я вынырнул, отдышался, снова нырнул. Поплыл вдоль накренившейся палубы с оборванными леерами, с которых свисали хвосты водорослей, с разбитыми люками, откуда топорщились на меня плавниками ядовитые скорпены. Вкусные, но опасные. Или так: опасные, зато вкусные.
Я чуть помедлил, разглядывая красивую ракушку – взять или не стоит… И вот зря! – услышал резкий шип, над моей головой что-то пронеслось в пузырьках воздуха, со стуком ударилось в доски палубы.
Это был стальной гарпун от подводного ружья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46