Маркиз де Мансера - по отзывам хронистов того времени, человек умный и проницательный - пригласил дона Хусто сесть и принялся изучать его физиономию, пытаясь определить характер этого человека.
- Да простит меня ваша светлость, - начал дон Хусто, - что я отвлекаю вас от ваших высоких и сложных обязанностей, но меня понудило к тому дело столь деликатного свойства, что я посмел, быть может, с излишней настойчивостью домогаться свидания с вами.
- Можете изложить мне ваше дело, - ответил вице-король, - ведь затем, чтобы управлять этими землями и послал меня сюда его величество король, доверивший мне честь представлять его священную особу и власть.
- Приступаю, ибо не хочу докучать вашей светлости. Вам известно, что в этом городе проживает весьма почтенная особа (не в умаление достоинств сеньора вице-короля будь сказано) по имени граф де Торре-Леаль.
- Как же, я хорошо его знаю.
- У сеньора графа есть двое детей: сын и дочь. Сын, старший из них, известен своим беспутным нравом и дурными наклонностями. Дня не проходит, чтобы он не совершал какое-нибудь бесчинство.
- Как зовут этого юношу?
- Дон Энрике Руис де Мендилуэта.
- А! - воскликнул вице-король, вспомнив о стычке в день святого Ипполита.
- У дона Энрике, - продолжал дон Хусто, сделав вид, будто не понял, что означало восклицание маркиза, - есть сестра, о которой я уже упоминал, монахиня в одном из монастырей этого благородного и верного города.
- Понимаю.
- Бесчинства дона Энрике нарушают покой его сестры и других святых монахинь. Всему городу известно, что сестра буяна спасается в этом монастыре, а потому вся почтенная община предается тревоге и унынию и видит избавителя от нынешних и грядущих бед только в лице вашей светлости, представляющей в этих владениях величие нашего повелителя.
- И что же я могу сделать?
- Светлейший сеньор, дозвольте почтительно вручить вашей светлости прошение, в котором монахини просят у вас избавления от зла и бесчинств, столь опасных для всего христианского мира.
Вице-король взял послание, с глубоким поклоном поданное ему доном Хусто. Внимательно прочитав его, вице-король заметил:
- Но здесь не указано, какого решения ждут они от меня.
- Святые сестры полагали, что от мудрого ума вашей светлости решение не укроется, да и негоже им указывать вашей светлости.
- Что же делать? Быть может, посоветовать графу де Торре-Леаль, чтобы он, пользуясь своей родительской властью, внушил сыну понятие о долге?
- Вашей светлости неизвестно, что это ни к чему не приведет. Я принадлежу к семье графа и смею заверить, что по этому пути идти бесполезно. Сеньор граф сделал все, чтобы в его силах, и мы осмелились докучать вашей милости, лишь когда все возможные способы уже были исчерпаны.
- В таком случае я призову юношу к себе и строго отчитаю его, пригрозив суровыми карами, если он не исправится.
- Не подобает мне вступать в спор с вашей милостью, но, пользуясь всем известной добротой сеньора вице-короля, я испрошу разрешения сказать свое слово.
- Говорите, ибо для блага королевства и религии необходимо принять разумное решение.
- Вам, ваша светлость, никогда не приходилось беседовать с этим молодым человеком, вот почему ваше благородное сердце верит, что на него могут воздействовать советы и увещевания старших. Но на эту ожесточенную душу не повлияешь ничем, можно лишь еще больше возбудить в нем дурные страсти и сделать его непримиримым врагом монастыря, из которого, как он догадается, поступила жалоба. И тогда, чтобы пресечь злодеяния, потребуются вся власть и весь авторитет вашей светлости. Ведь такой человек, как дон Энрике, способен обнажить шпагу и вступить в бой даже в присутствии вашей светлости, вот до чего довели его дурные привычки и наклонности.
Все это дон Хусто говорил не без умысла, желая вызвать у вице-короля воспоминание о событиях в день святого Ипполита. Удар был направлен так ловко, что не замедлил оказать ожидаемое действие.
После недолгого размышления вице-король произнес:
- Без сомнения, вы правы. В этом меня убеждает происшествие, которому сам я был свидетелем. Быть может, тогда мне следовало действовать по-другому, но это уже дело прошлое. Скажите, нет ли новых жалоб на этого юношу?
- Да, светлейший сеньор. В день святого Ипполита…
- Об этом я знаю, он затеял сражение во время выноса знамени…
- Нет, сеньор, другое. После этого скандала в ночь того же тринадцатого августа дон Энрике похитил девушку, принадлежащую к одному из самых богатых семейств нашего города. Похищение не обошлось без драки, сражения на шпагах и скандала, а хуже всего то, что он уверяет, будто ни в чем не виноват, хотя я сам видел, как мать девушки, бросившись на поиски дочери сразу же после ее исчезновения, наткнулась возле дома на дона Энрике, который сражался с какими-то незнакомцами…
- А девушка? Нашлась?
- Нет, светлейший сеньор. Опасаясь, без сомнения, что его принудят к справедливому и заслуженному искуплению вины, дон Энрике спрятал ее, и несчастная мать предполагает, что похититель, удовлетворив свою нечистую страсть, отправил бедную девушку далеко отсюда.
- Да он негодяй, заслуживающий сурового наказания!
- Представить суду доказательства почти невозможно. Преступник посмеется над всеми: он ловко принял меры предосторожности.
- Этот юноша, должно быть, чудовище!
- Ваша светлость еще многого не знает, но обо всем долго рассказывать.
- Но где же выход?
- Сеньор, ваша милость может изгнать его из своих владений или же отправить в Испанию под стражей.
- Очень суровая кара!
- Верно, сеньор. Но для человека, о злодеяниях которого знает теперь ваша милость, она, быть может, менее сурова, чем он заслужил.
- Возможно.
- К тому же спокойствие сестер монахинь тоже зависит от того, как рассмотрит ваша милость это дело.
- Ах! Я и позабыл, что надо еще ответить на жалобу монашек. Хорошо, можете удалиться. Я приму решение сегодня же вечером.
- А что мне сказать почтенным монахиням?
- Можете заверить их, что они будут удовлетворены, и очень скоро.
- Приношу вашей светлости глубочайшую благодарность от почтенных монахинь. Ничего другого они и не ожидали от великодушия вашей милости.
- Позаботьтесь о том, чтобы все оставалось в тайне, не то молодой человек постарается доставить нам новые неприятности, либо отразить удар, подготовленный правосудием.
- Ваша милость может довериться нашей осмотрительности.
Отвесив тысячу поклонов и реверансов, дон Хусто удалился.
- Все идет отлично! - воскликнул он, очутившись на улице. - Еще одна жалоба или хоть самое невинное происшествие, и мы увидим моего дорогого сеньора дона Энрике на дороге в Веракрус.
Оставшись один, вице-король погрузился в размышления. Затем он перечел послание монахинь.
- Все ясно, - сказал он. - Этот юноша неисправим. Монахини действуют по праву, нельзя допускать, чтобы их честь и доброе имя страдали из-за проступков этого человека… А потом похищение… да еще это побоище в моем присутствии на празднике святого Ипполита… и многое другое… нет, этот юноша - сущий бич, пора принять против него крутые меры… Решение принято… Решение принято.
И, резко поднявшись с кресла, он направился в канцелярию, где помещались его секретари.
Судьба дона Энрике была брошена на чашу весов.
XI. ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ
Утром того же дня какой-то слуга оставил в доме дона Энрике тщательно запечатанное письмо. Придя домой к обеду, юноша вскрыл его и прочел следующие строки:

«Дон Энрике, сегодня вечером я даю в моем доме бал для друзей. Приходите, велите доложить о себе и постарайтесь, улучив удобное время, поговорить со мной.
Мой дом на улице Такуба вам известен».
Под запиской не было подписи, но дон Энрике узнал руку, знакомую ему по первому письму.
Это таинственное приключение, эта прекрасная, никому неведомая дама, которая лишь недавно появилась в Мехико и, однако же, имеет друзей и дает балы, настолько возбуждала любопытство дона Энрике, что он, не колеблясь, решил прийти вечером на свидание с очаровательной незнакомкой.
Но несмотря на все, он не мог назвать ее письма любовными. В них была какая-то сдержанность, недоговоренность, каждое слово казалось обдуманным. Такое письмо не скомпрометировало бы писавшую его даму, подобные строки могла бы написать королева, милостиво разрешившая аудиенцию.
Когда дон Энрике размышлял об этом, тяжелое предчувствие теснило ему грудь, но он тут же вспоминал горящие глаза незнакомки, ее усыпанные брильянтами черные волосы, покрытое драгоценностями черное платье, и все казалось ему столь фантастическим, столь необычным, что порой он чувствовал, как мешаются его мысли.
Настал вечер. Дом доньи Марины осветился, будто по мановению волшебной палочки, и явился всем взорам убранный с таким блеском и роскошью, с таким изысканным вкусом, что, казалось, сами феи устроили там свой праздник.
Толстый ковер, сплетенный из переливающихся всеми красками перьев, покрывал каменные плиты патио от уличного входа до галереи дома. Купы ароматических растений и цветущих кустов благоухали вокруг, и среди листвы этого искусственного леса ярким светом горело несметное множество свечей. Разноголосые птицы, гордые певцы высоких гор, оглашали воздух своими трелями, радуясь обманному сиянию, соперничающему со светом дня.
Невиданная, диковинная роскошь отличала все покои дома. Мебель из неизвестного дерева, издававшего тонкий аромат, привлекала глаз своими причудливыми формами. Богатая европейская парча, шитые золотом китайские шелка, искусно выработанные индейские ткани покрывали стены и широкие диваны; среди японского фарфора блистала посуда из золота и серебра.
Столь пышного бала не было еще на памяти старожилов города, к тому же стало доподлинно известно, что на балу обещали присутствовать вице-король маркиз де Мансера и его супруга донья Леонора. Приглашение им было послано от имени доньи Марины де Альварадо, дочери касика дона Эрнандо де Альварадо, обращенного в католическую веру, - одного из самых богатых сеньоров Теуантепека.
Приглашая вице-короля, донья Марина озаботилась тем, чтобы представить во дворец все документы, подтверждающие ее благородное происхождение. Ознакомившись с представленными грамотами, вице-король счел возможным принять приглашение и пообещал приехать вместе со своей супругой.
Гости еще не начали съезжаться. По залам метались занятые последними приготовлениями управители, слуги и рабы.
Донья Марина и Индиано беседовали в одном из покоев. На донье Марине было белое платье без всяких украшений, но такое тонкое и воздушное, что казалось, будто она окутана легким облаком; вокруг ее талии обвился пояс алого шелка, усеянный брильянтами; на обнаженных руках, на шее, в волосах сверкали брильянтовыми звездами алые браслеты, ожерелье и диадема. В этом одеянии донья Марина выглядела волшебницей из арабской сказки.
Наряд Индиано повторял цвета его дамы. Он был одет в белый шелковый камзол с красными прорезями на рукавах. Ни серебро, ни золото не украшали его одежду - только брильянты. Не без умысла он выбрал те же цвета и драгоценности, что и донья Марина.
- Сеньор, - говорила Марина, - мне неизвестны ни твои цели, ни твои замыслы, но я подчинилась тебе во всем, как тучка подчиняется дыханию ветра.
- Не бойся ничего, Марина. Скоро ты увидишь, зачем все это нужно.
- Бояться, когда я слушаюсь тебя? Никогда. Ты - моя жизнь и моя воля. Приказывай, сеньор. Ведь в этом и есть любовь. Я люблю тебя, и твоя душа неотделима от моей. Разве может моя душа не пожелать того, чего хочет твоя! Ты доволен?
- Я всегда доволен, если довольна ты, свет души моей. Ты не знаешь, получил дон Энрике письмо?
- Да, получил. О! Ты не понимаешь, сеньор, какие чувства я испытываю при мысли, что другой мужчина, а не ты, воображает, будто я могу любить его, думать о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60