– Догадайтесь.
– Вы такой же фрукт, как ваши дети.
Мы с Дартом вернулись к его машине. Он положил костыли на заднее сиденье, спросив при этом:
– Кит здорово вас поранил, да?
– Нет, это взрыв. На меня упали части крыши.
– Упали на вас? Да, я слышал.
– От лопаток и ниже все содрано. Могло быть хуже, – заметил я.
– Вполне, – он завел машину и поехал по внутренней частной дороге.
– Ну а все-таки, что сделал пилигрим?
Я улыбнулся.
– Какую бы дорогу ни назвал близнец, любой из них, он пошел бы по другой. И тот, и другой из близнецов указали бы дорогу к смерти.
Он ненадолго задумался:
– Как это?
– Если пилигрим спросил бы правдивого близнеца, по какой дороге его брат послал бы его к жизни, правдивый близнец, зная, что его брат солжет, показал бы дорогу к смерти.
– Совсем запутался. Я снова повторил.
– И, – сказал я, – если бы пилигрим спросил У лживого близнеца, по какой дороге его брат послал бы его к жизни, то, зная, что брат скажет правду, лживый близнец солгал бы о том, что сказал бы брат. Так что лживый близнец тоже показал бы дорогу к смерти.
Дарт погрузился в молчание. Потом вдруг спросил:
– А ваши ребята понимают эту загадку?
– Да. Они даже разыгрывали ее.
– Они когда-нибудь ссорятся?
– Конечно, ссорятся. Но они столько раз переезжали с места на место, что не успевали подружиться с кем-нибудь посторонним. Они держатся друг друга. – Я вздохнул. – Скоро они уже вырастут, и все это кончится. Кристофер и так уже слишком большой для большей части их игр.
– Жаль.
– Жизнь не стоит на месте.
Дарт мягко притормозил у импровизированной автостоянки перед конторой Роджера. Я как бы невзначай спросил:
– А вы и в самом деле приезжали сюда вчера утром в этой машине, как утверждает Гарольд Квест?
– Да нет, ничего подобного, – Дарт не обиделся. – Больше того, я был у себя в ванной с восьми до половины девятого, и, пожалуйста, только не смейтесь. Никому этого не говорю, но я достал новый массажер-вибратор для кожи головы, он должен приостановить выпадение волос.
– Змеиный жир, – сказал я.
– А, чтоб вас, говорю, не смейтесь.
– А я и не смеюсь.
– Вас выдают лицевые мускулы, они подергиваются.
– Но я верю, честное слово, – сказал я, – верю, что из-за своих волос вы вчера не приезжали в половине девятого на ипподром в этом драндулете, напичканном деткордом и пластиковой взрывчаткой.
– Спасибо и на этом.
– Вопрос в том, не мог ли кто-нибудь позаимствовать вашу машину, пока вы изучали вибратор, и притом так, чтобы вы об этом не знали? И как вы поведете себя, если эксперт из полиции вздумает осмотреть вашу машину на предмет выявления следов нитратов?
Этот вопрос привел его в ужас.
– Этого не может быть. Что вы говорите!
– Кто-то, – пояснил я, – вчера привез к трибуне, а точнее, к лестнице на трибунах взрывчатку. И возможно, я не ошибусь, если скажу, что ее натыкали в стены после того, как ночной сторож в семь утра ушел домой. Было уже совершенно светло. И ни души поблизости, потому что была Страстная пятница. Были только Гарольд Квест с крикливой командой у ворот, и я не очень уверен, можно ли сколько-нибудь доверять ему.
– Лживые близнецы, – сказал Дарт.
– Может быть.
Я попытался представить себе увальня Дарта с намечающимся брюшком, редеющими волосами, с его ироническим складом ума и склонностью к лени, замышляющим что-нибудь вроде того, чтобы злодейски пустить на воздух трибуны ипподрома. Невозможно. Но вот одолжить машину? Одолжить машину не специально, а так, вообще, – да, безусловно. Одолжить ее, зная заранее, что ею воспользуются в преступных целях? Надеюсь, нет. Но вместе с тем он готов был позволить мне открыть шкаф в кабинете отца. Сам привез меня туда и подбивал к любым незаконным действиям. А когда я отказался, ему стало все равно.
Совершенно смещенное представление о добре и зле – или непреодолимое отчуждение, которое он обычно глубоко прятал в себе?
Мне Дарт нравился, он всегда поднимал настроение. Из всех Стрэттонов он больше всего походил на нормального человека. Больше всего, можно сказать, напоминал розу в зарослях крапивы.
Как можно беспечнее я спросил его:
– А где сегодня ваша сестра Ребекка? Мне казалось, что она должна быть здесь и буквально мурлыкать от радости.
– Она скачет сегодня в Таусестере, – коротко сказал он. – Я видел в газете. Нечего говорить, она на седьмом небе, что рухнули трибуны, но я с ней не разговаривал со среды. Думаю, она говорила с отцом. В понедельник здесь она скачет на одной из его лошадей. У нее есть шансы выиграть, поэтому вряд ли она захотела бы поставить эти скачки под угрозу, натащив сюда гору динамита, если вы это имеете в виду.
– Где она живет?
– В Ламбурне. Миль десять отсюда.
– Лошадиный край.
– Она живет и дышит лошадьми. Совсем свихнулась.
Я жил и дышал строительством. Я получал истинное удовлетворение, накладывая кирпич на кирпич, камень на камень – возвращая к жизни умершие вещи. Мне была понятна такая целенаправленная, всепоглощающая устремленность. Без этого в нашем мире мало что происходит, к добру или ко злу.
С той стороны трибун, которая смотрела на скаковую дорожку, нахлынули остальные Стрэттоны, с ними пришел конрадовский архитектор.
Полицейские с экспертом-взрывником внимательно изучали края булыжника. Усатый представитель местных властей чесал в затылке.
Роджер подошел к машине Дарта и спросил, где мы были.
– Кормили детей, – ответил я.
– А! Так вот, достопочтенная Марджори хочет вас свежевать. Э… – И при виде Дарта продолжил более благопристойно: – Миссис Биншем хочет видеть вас в моем кабинете.
Я кое-как выбрался из машины на асфальт и заковылял в направлении его конторы. Роджер шел рядом.
– Не дайте ей съесть вас, – сказал он.
– Нет. Не беспокойтесь. Вы случайно не знаете фамилию того архитектора?
– Что?
– Конрадовского архитектора?
– Это Уилсон Ярроу. Конрад зовет его Ярроу.
– Спасибо.
Я внезапно остановился. Роджер удивился:
– Что случилось? Стало хуже?
– Нет, – я посмотрел на него отсутствующим взглядом, отчего он еще больше испугался, и спросил: – Вы говорили кому-нибудь из Стрэттонов, что я архитектор?
Он озадаченно посмотрел на меня.
– Только Дарту. Да вы сами ему сказали, помните? А что такое? Какое это имеет значение?
– Не говорите им. – Я развернулся на сто восемьдесят градусов к Дарту, который только что вылез из машины и догонял нас.
– Что случилось? – спросил он.
– Ничего особенного. Послушайте… вы случайно не обмолвились кому-нибудь из родственников, что я дипломированный архитектор?
Он задумался, наморщив лоб. Роджер присоединился к нам совершенно растерянный.
– Что это значит? – спросил он.
– Да, – повторил за ним Дарт. – Что это значит?
– Я не хочу, чтобы об этом знал Конрад. Роджер возразил:
– Но, Ли, с какой стати?
– Этот человек, которого он притащил сюда, Уилсон Ярроу… Мы с ним учились в одном колледже. Там что-то было с ним…
Я изо всех сил старался вспомнить, что именно.
– И что же такое могло быть с ним? – спросил Роджер.
– В том-то и беда, я никак не могу вспомнить. Но без труда узнаю. Но лучше, чтобы он об этом и не подозревал.
– Вы подразумеваете, – заключил Дарт, – что он подорвал трибуны ради того, чтобы получить заказ на строительство новых?
– Боже, – произнес Роджер, – как вы торопитесь с выводами.
– Так думает Кит. Он так сказал.
– Думаю, они знают, что вы строитель, – задумчиво сказал мне Роджер, – и, если быть честным, сейчас вы им и выглядите.
Я взглянул на свою свободную рубашку в клетку и застиранные с пузырями на коленях джинсы и не мог не согласиться со справедливостью его слов.
– А он не узнает вас, – спросил Роджер, – если вы учились в одном колледже?
– Нет. Я года на три был младше, к тому же не очень на виду. Он же прослыл талантливым. Можно сказать, мы были в разных измерениях. Мы даже ни разу не говорили друг с другом, мне так кажется. Небожители, подобные ему, были слишком заняты собой и своими проблемами, чтобы запоминать лица и фамилии мелочи с младших курсов. К тому же это было не на прошлой неделе, а семнадцать лет назад, как я поступил туда.
Когда встречаются два архитектора, первым делом задается вопрос: «Где вы учились?» Ответ дает вполне определенное представление о том, с кем ты имеешь дело.
Изучавший архитектуру в Кембридже, например, скорее всего склонен к осторожному консерватизму, учившийся в Бате предпочитает структуру красоте, слушавший курс в Макинтоше в Глазго наверняка является приверженцем шотландского стиля. Незнакомого человека понимали, потому что с ним объединяет общее прошлое.
Архитектурная ассоциация, альма-матер и Ярроу, и моя, имела тенденцию выпускать ультрамодернистов-новаторов, смотревших в будущее и строивших подавляющие людей здания из стекла. Здесь царил дух Корбюзье, несмотря даже на то, что сама школа физически находилась на Бедфорд-сквере в Лондоне в изумительно пропорциональном георгианском особняке с колоннами, вид которого противоречил витавшему внутри лекционному духу.
Всегда сверкавшие ярким светом на фоне погрузившейся в ночную тьму площади окна школьной библиотеки славили обладание знанием, и если у самодовольных студенческих звезд вдруг проявлялась известная надменность или заносчивость, то ее можно было списать за счет отличного образования и всесторонности преподавания.
Ассоциация стояла почти за рамками государственной системы образования, что выражалось в незначительном количестве стипендий для студентов, из чего, в свою очередь, вытекало преобладание платных студентов. Контингент год за годом изменялся от англичан с богемными наклонностями к отпрыскам богатых греков, нигерийцев, американцев, иранцев и гонконгских китайцев, и я считаю, что это пестрое смешение многому меня научило и дало мне много друзей.
Что касается меня, то я прошел изнуряющую школу, преимущественно практическую, но подчас и метафизическую под знаком технологии Ле Корбюзье и тяготения к классике, и никогда я не буду почитаться под сводами залов, где меня выпестовали: восстановление руин не оставляет после себя монумента в памяти потомков.
Дарт с любопытством поинтересовался:
– У вас есть какая-то степень, ну, аббревиатура, какую указывают после своей фамилии?
Я сказал:
– Да, есть. ДАА. Это означает Диплом Архитектурной Ассоциации. Для внешнего мира, для непосвященных, как правило, это ничего не значит, но для других архитекторов, и для Ярроу, это говорит о многом.
– Звучит как Общество Анонимных Алкоголиков, – произнес Дарт.
Роджер рассмеялся.
– Никому не повторяйте этой шутки, – взмолился я, и Дарт сказал, что подумает.
К нам подошел Марк, шофер Марджори, и с укором сказал, что я заставляю миссис Биншем ждать. Она сидит в кабинете Роджера, притопывая ногой.
– Скажите, что я сейчас буду, – сказал я, и Марк с этим отправился назад.
– Этот мужественный человек заслуживает Креста Виктории, – ухмыльнулся Дарт, – за выдающуюся доблесть, проявленную в тяжелых условиях.
Я двинулся следом за Марком.
– И вы тоже! – крикнул Дарт.
Сидевшая с прямой, как палка, спиной, Марджори и в самом деле была недовольна, но вовсе ни Марком и ни мной. Шоферу было сказано пойти прогуляться. Мне кивком указали на стул.
– Я лучше постою.
– Ах да, совсем забыла. – Она бросила быстрый взгляд на мои рубашку с джинсами, словно раздумывая, как ко мне следует обращаться в столь демократическом наряде.
– Насколько мне известно, вы по профессии строитель, – начала она.
– Да.
– Так вот, как строитель, теперь, когда вы достаточно хорошо ознакомились с ущербом, нанесенным трибунам, что вы можете сказать?
– По поводу того, чтобы все восстановить, как было?
– Конечно.
– Насколько я понимаю, вы хотите именно этого, а я, откровенно говоря, думаю, что это было бы ошибкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47