Я задумчиво посмотрел на сына. Я реконструировал старый, не дававший дохода постоялый двор, который уже совершенно дышал на ладан, и превратил его в процветающее заведение, куда посетители текли рекой. Успех определили много факторов: перепланировка первого этажа, изменение цвета стен, освещение, вентиляция, стоянка для автомашин. Я нарочно добавил запахов, главным образом, свежеиспеченного хлеба, но что я убрал оттуда, кроме запаха кислого пива и застоявшегося дыма, не знаю.
– Что за запах? – спросил я.
Нил присел на карачки и приблизил лицо к полу.
– Знаешь, это та противная штука, которой в пабе мыли линолеум на полу до тех пор, пока ты его совсем не убрал.
– Ну?
Нил поднялся на ноги.
– А мы не можем отсюда уйти? – спросил он.
Мы взялись за руки и так вышли наружу.
– Ты знаешь, что такое аммиак? – спросил я.
– Это то, что кладут в канализацию, – ответил он.
– Этим пахло?
Он задумался.
– Как аммиаком, но и еще чем-то.
– Неприятным?
– Да.
Я улыбнулся. Если не считать удивительного момента рождения Кристофера, я никогда не умилялся маленьким детям, но как только их растущие умы заявляли о себе неожиданными вполне осмысленными высказываниями, я впадал в состояние перманентной зачарованности.
Мы посмотрели первый заезд. Чтобы Нил мог получше разглядеть, как наездники берут барьеры, я поднял его на руки.
Одного из жокеев, как я обратил внимание, читая афишку с программой скачек, звали Ребекка Стрэттон, и после заезда, когда расседлывали лошадей (Р. Стрэттон в число призеров не попала), мы случайно проходили мимо нее в тот момент, когда она наматывала подпруги на седло и через плечо выговаривала поникшим хозяевам лошади, а потом направилась в раздевалку.
– Он двигался, как спящая тетеря. Можете в следующий раз выпускать его в наглазниках.
Длинная, плоскогрудая, с маленьким личиком – в ней не было никакого намека на женственность, и двигалась она не тем порывистым быстрым шагом, ступая на пятку, как все женщины-жокеи, а какой-то вычурной, по-кошачьи важной походкой, напирая на пальцы ног, как будто не просто осознавая свою силу, но и возбуждаясь от этого. Такую походку у женщины я видел один-единственный раз – это была лесбиянка.
– Папа, что такое сонная тетеря? – спросил Нил, когда она ушла.
– Это значит медлительный и неуклюжий.
– А.
Со всеми остальными мы встретились, как и было условлено, на месте сбора, и каждый получил от меня сумму на попкорн.
– Конские скачки очень скучные, – сделал вывод Тоби.
– Если угадаешь победителя, плачу как тотализатор, – сказал я.
– А я, а мне? – загалдел Элан.
– Всем.
Приободренные, все побежали смотреть на лошадей, участвующих в следующем заезде, и Кристофер объяснил братьям, как разбираться в указанных в афишке данных о лошадях. Стоявший рядом со мной Нил, не раздумывая, сказал, что выбирает номер семь.
– Почему именно семь? – поинтересовался я, найдя этот номер в афишке. – Он в жизни не выигрывал скачек.
– Мой крючок на вешалке в школе номер семь.
– Понятно. Да, значит, номер имеет кличку Умник Клогс.
Нил расцвел улыбкой.
Остальные четверо тоже вернулись, сделав выбор. Кристофер выбрал фаворита, Элан остановился на Джагало, ему очень понравилось это имя. Эдуарду приглянулась лошадь, на которую никто не ставил, – она выглядела такой печальной, ее нужно было приободрить. Тоби остановился на Крепком Орешке, потому что он «брыкался, и прыгал, и бросался на людей».
Все хотели знать, что выбрал я, и, быстро пробежав глазами список лошадей, я наобум сказал «Дедушка» и подумал, какие же подсознательные штучки выкидывает мозг, а потом решил, что выбор мой был сделан вовсе не наобум.
К некоторому моему облегчению, Тобин Крепкий Орешек выиграл свой заезд – и не только выиграл, но еще и сохранил достаточно энергии, чтобы раз-другой со злостью вздыбиться на расседлывавшего его помощника жокея. Одолевавшая Тоби скука сменилась живейшим интересом, и, как это часто бывает, его настроение передалось остальным. Дождь перестал. Распогодилось.
Чуть позже я пошел с ними посмотреть на четвертый заезд, стипль-чез на три мили, и мы встали у самого трудного препятствия, у ямы с водой. Здесь, у второй преграды на дистанции, стояли служащий ипподрома, выглядевший совершенно промокшим в своей оранжевой флюоресцирующей куртке, и доброволец-врач из больницы Сент-Джона, в обязанности которого входило оказание первой медицинской помощи жокею, который свалится с лошади к его ногам. Кроме нас, здесь собралось еще человек тридцать зрителей, расположившихся за ограждением препятствия, впереди и сзади него, то есть там, где лошади должны начать прыжок, чтобы взять препятствие, и там, где они должны приземляться.
Сама яма – в истории стипль-чеза настоящая яма с водой – в наши дни стала, как и в Стрэттон-Парке, не ямой с водой в обычном смысле слова, а только пространством шириной четыре фута перед препятствием, откуда лошади должны совершать прыжок. С этой стороны дорожки устанавливался большой шест, служивший лошадям сигналом к прыжку, само же препятствие представляло собой загородку-плетень из березовых веток, высотой четыре фута шесть дюймов и по меньшей мере в два фута толщиной – в общем, для опытного участника скачек с препятствиями все это не грозило никакими сюрпризами.
Хотя мальчики много раз видели скачки по телевизору, я ни разу не брал их на настоящие соревнования, не говоря уже о том, чтобы привести туда, где происходит самое напряженное действие и где больше всего разгораются страсти. И вот во время первого круга скачек десять участников соревнования устремились к нашему препятствию: под копытами лошадей загудела земля, изгородь затрещала под полутонным весом перескакивающих ее лошадей, буквально продирающихся через навешанные на ней березовые ветки. Казалось, воздух расступился перед несущейся со скоростью тридцать миль в час массой рискующих головой людей и животных. От возникшего шума заложило уши, в воздухе повисли сердитые выкрики жокеев, в глазах, как в бешено крутящемся калейдоскопе, замелькали разноцветные рубашки жокеев… и внезапно всего этого не стало, видны были только удаляющиеся спины, снова воцарилась тишина, – нет этого быстротечного мощного движения, его мощь и целеустремленность остались одним только воспоминанием.
– Вот это да! – воскликнул преисполнившийся благоговением Тоби. – А ты не говорил, что так бывает.
– Так бывает только тогда, когда стоишь рядом, – проговорил я.
– Но для жокеев, должно быть, всегда так, – глубокомысленно отметил Эдуард. – Я хочу сказать, этот шум всегда с ними, они никогда с ним не расстаются.
Эдуарду десять лет, это он командовал засадой на дубу. Обманчиво тихенький, именно он задумывался, что было бы, если бы он был грибом, разговаривал с невидимыми друзьями, больше других болел за голодающих детей. Эдуард придумывал для братьев игры в кого-нибудь и читал книгу за книгой, живя интенсивной внутренней жизнью, и был таким же скрытным, каким открытым и экспансивным был девятилетний Элан.
Служащий ипподрома подошел к березовой изгороди со стороны, где приземляются лошади, лопаткой с короткой ручкой поправил сдвинутые с места пучки березовых веток, и препятствие опять сделалось таким же аккуратным, каким было перед первым кругом. Приближалась вторая атака.
Пятеро мальчиков с нетерпением ждали, пока участники скачек завершали второй круг, приближаясь во второй и последний раз к яме, чтобы после нее умчаться к последнему препятствию, а там уже и финиш. Каждый из мальчиков определил, на какую лошадь он ставит, зарегистрировав свою ставку у меня, и, когда все вокруг принялись вопить, подбадривая свою лошадь, мои ребята тоже завопили. Подскакивая от возбуждения, Нил кричал:
– Давай, давай, семерка, давай же, давай, крючок.
Я решил болеть за Ребекку Стрэттон, которая на этот раз соперничала с серой кобылой по кличке Радость Карнавала, оказалось, что она идет второй, чему я немало удивился, потому что никогда еще в жизни мне не удавалось угадывать победителей.
В ту же самую минуту опережавшая ее лошадь сбилась с прямой, и я успел заметить, как от напряжения исказилось лицо жокея, пытавшегося изо всех сил натянуть на себя поводья, спасти положение. Его конь рванулся в прыжке слишком рано и приземлился как раз между линией, отмечавшей начало прыжка, и препятствием. Испуганное животное сбросило жокея и метнулось в сторону, пересекая дорогу не только Радости Карнавала, но и всем остальным лошадям.
При скорости тридцать миль в час все происходит очень быстро. Не видя перед собой дорожки, Радость Карнавала попыталась перепрыгнуть не только препятствие, но еще и оказавшуюся на пути лошадь. Копыта серой кобылы врезались в круп сбившейся лошади, и та с намета грохнулась грудью о препятствие. Не ожидавший такого поворота жокей, скакавший на Радости Карнавала, катапультировался из седла и, перелетев через заграждение, покатился по траве. Радость Карнавала, столкнувшись с препятствием, ткнулась головой о заграждение и, совершив сальто-мортале, тяжело упала на бок. Теперь она растянулась на дерне и, пытаясь встать на ноги, извивалась всем телом и молотила копытами по воздуху.
Остальные участники скачки, некоторые из которых попробовали остановиться, некоторые не успели заметить происшедшей впереди свалки, другие попытались объехать ее – но все вместе только довершили катастрофу, как столкнувшиеся в тумане автомашины. Одна из лошадей разогналась так быстро и так поздно увидела эту кучу-малу, что спасения уже не было, и ей не оставалось ничего другого, как попытаться соскочить с дорожки через ближайшее к ней ограждение.
Ограждения были установлены с каждой стороны препятствия именно для того, чтобы помешать лошадям в последний момент повернуть от него, и были достаточно высокими, и перепрыгнуть через них было невозможно. Поэтому любая попытка лошади отвернуть от препятствия и перемахнуть через ограждение неизбежно кончалась несчастьем, хотя и не таким уж страшным, как в прежние времена, когда ограждения были деревянными, легко ломались под тяжестью лошади, а щепки вонзались в ее бока. В Стрэттон-Парке ограждения, как это требовали нынешние правила, были из пластика, который прогибался и подавался в сторону, не причиняя вреда животному, но эта лошадь, невредимой проломившись через ограждение, со всего маха налетела на кучку не успевших вовремя разбежаться зрителей.
Минуту назад бывший красивым зрелищем бег в пять секунд превратился в кровавую баню. Краем глаза я уловил, что по другую сторону препятствия кувыркнулись еще три лошади и их жокеи либо лежат на земле и не шевелятся, либо поднимаются на ноги, ругаясь на чем свет стоит, но меня интересовала только горсточка раскиданных лошадью зрителей, и должен к своему стыду признаться, что я главным образом пересчитывал по пальцам фигурки в синих анораках и чуть не умер от радости, убедившись, что все пятеро живы и здоровы. С написанным на их физиономиях можно было справиться и потом.
Элан, от рождения лишенный ощущения опасности, вдруг нырнул под перила ограды и выбежал на дорожку, чтобы помочь упавшим жокеям.
Я закричал, чтобы он сейчас же вернулся назад, но стоял такой гвалт, что, видя, как по дорожке мечутся обезумевшие кони, я сам подлез под ограду, чтобы поскорее собрать детей под свое крыло. Нил, малыш Нил, вцепившись в мои брюки, не отставал от меня ни на шаг.
Боясь, как бы чего не стряслось с ними, я подхватил его на руки и бросился за Эланом, который, казалось, не замечал мелькавших в воздухе смертоносных копыт Радости Карнавала, изо всех своих маленьких сил стараясь помочь оглушенной Ребекке Стрэттон подняться на ноги. К своему ужасу, я увидел, что на дорожку выскочил еще и Кристофер, тоже спешивший помочь ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47