– Так что… вы уезжаете?
Ответить ей я не мог, потому что и сам не знал, что сказать. Я должен был помнить, что со мной тут пятеро детей, и ради их безопасности мне следовало бы, думал я, избегать каких-либо столкновений. Он с таким остервенением бил меня ногами, что не приходилось сомневаться в его маниакальной ненависти ко мне, а теперь он, похоже, уверен, что получил вполне законное оправдание для нападения на меня, так как с моей помощью признание Квеста попало в руки Марджори. Фактически Кит был уличен в преступлении, он возненавидел меня окончательно. Глубоко в душе я верил, что этот псих не остановится перед убийством, и тогда невольно становилось не по себе.
Благоразумие подсказывало мне уехать, сделать это хотя бы ради детей. Да, благоразумнее всего было бы уехать. Нельзя быть героем каждый день недели, сказал я недавно Тоби, и сейчас пришло время отступать.
Однако я, может быть, и хотел бы уехать, но та часть моей личности, которая принимает окончательные решения, уехать не могла.
– Как жалко, – с досадой произнес я, – что не смогу поступить, как принято у Стрэттонов, и шантажировать Кита, чтобы он оставил меня в покое.
– Да вы что, мой дорогой! Что вы говорите!
– Просто у меня нет компромата на него.
Она наклонила голову набок, глядя на меня и размышляя.
– Не знаю, поможет это вам или нет, – медленно произнесла она, – но у Конрада, вероятно, имеется то, о чем вы сейчас сказали.
– Что же такое у него есть? Что вы имеете в виду?
– Мне неизвестно, что это такое, – ответила она, – но Уильям каким-то образом имел возможность приструнивать Кита последние несколько лет. Какая-то постыдная история. Раньше он даже морщился, когда при нем упоминали имя Кита. Однажды Уильям сказал, что есть вещи, огласки которых он не хотел бы даже после смерти, и он собирался рассказать обо всем Конраду, наследнику, чтобы тот был в курсе темных дел семьи. Мне никогда до этого не приходилось видеть Уильяма таким расстроенным. Когда он приехал ко мне в следующий раз, я поинтересовалась этим, но он не хотел вдаваться в подробности. Он только сказал, что передаст Конраду запечатанный конверт с категорическим указанием, когда его открыть, если вообще возникнет ситуация, чтобы его понадобилось открыть, и при этом добавил, что всегда старался делать для своей семьи только добро. Одно только добро.
Она остановилась, замолчав от переполнявшего ее чувства.
– Он был таким милым, ах, если бы вы только знали.
– Да.
Тайна перестала быть тайной. Филиппа уронила несколько слезинок, отдав дань старой любви и привязанности, а теперь обрела душевное равновесие. Я встал, поцеловал ее в щеку и спустился по лестнице за своими свежеподстриженными сорванцами.
Они смотрелись великолепно. Мастерство Пенелопы снова растопило мои чувства. Мальчики хохотали вместе с ней, и я, я, сгоравший от желания обнять ее, заплатил за их стрижку (как она ни протестовала), поблагодарил ее и, умирая от желания, вышел с сыновьями на улицу.
– Мы сюда еще вернемся, папа? – спрашивали они.
Я пообещал:
– Да, как-нибудь, – а сам подумал: «А почему бы и нет?» и «А может, она полюбит меня?», а еще подумал, что она ведь понравилась детям, и стал убаюкивать себя всякими безнадежными аргументами в свое оправдание, даже почувствовал решимость покончить со своим неудавшимся браком, который совсем еще недавно, в поезде, так хотел сохранить.
Гарднеры подобрали нас вместе с чистой одеждой, яблоками, новыми кроссовками и новыми прическами и доставили на ипподром, вернув к повседневной жизни.
Вечером мы позвонили Аманде. Только восемь часов вечера, но голос у нее был совсем сонный.
Всю ночь я проворочался с боку на бок, думая о несовместимости своих желаний и долга, а еще о Ките и о том, что бы такое он мог замыслить против меня. С этой стороны надвигалась реальная опасность. Я думал о страхе, я думал о смелости и о том, что совсем не готов бороться с ним.
ГЛАВА 14
К среде Генри уже собрал все свои вещи, инструменты и уехал домой на последнем грузовике, оставив после себя подготовленный к следующим бегам большой шатер и другие палатки, и пообещал подумать о том, что можно будет еще сделать.
Во вторник развевавшиеся над большим шатром флаги спустили и, завернув в специальные мешки, спрятали до следующего раза. Вентиляторы-фены отключили, выключили электричество. Боковые палатки, использовавшиеся рестораторами, плотно закрыли, чтобы никто не мог в них проникнуть. Оставленный Генри работник вместе с рабочими ипподрома отдраили пол, смыв с него швабрами и щетками следы тысяч ног.
В среду утром Роджер и я прошлись по главному шатру, заглядывая без особой цели в большие помещения по обе стороны прохода. В них не было ничего, ни стульев, ни столов, только валялись несколько пластиковых ящиков от бутылок. Свет падал только сквозь щели в стенах и персиковую крышу, все время меняясь от яркого к тусклому и обратно, когда над шатром проплывали облака.
– Какая тишина, верно? – сказал Роджер. Где-то хлопнул от налетевшего порыва ветра плохо закрепленный брезент, и снова стало тихо.
– Трудно поверить, – согласился я, – что тут делалось в понедельник.
– Вчера к вечеру мы получили последние цифры о числе посетителей, – сказал Роджер. – На одиннадцать процентов больше прошлогодних. Одиннадцать процентов! И это несмотря на то, что трибуны разнесены в щепки.
– Именно потому, что они разнесены, – заметил я. – И благодаря телевидению.
– Да, по-моему, так оно и есть. – У него было прекрасное настроение. – Вы читали вчерашние газеты? «Смелый Стрэттон-Парк». Вот так! Об этом я даже и не мечтал!
– Стрэттоны, – сказал я, – говорили, что у них сегодня утром встреча. Вы не знаете где?
– Только не здесь, насколько я знаю. Здесь только контора, и помещение слишком маленькое. Они обязательно скажут вам где, если собираются поговорить.
– Я в этом не слишком уверен.
Мы медленно, необычно не торопясь, направились к конторе, по дороге нас догнал на своем драндулете Дарт.
– Привет, – непринужденно проговорил он, вылезая из машины. – Я что, первый?
Роджер объяснил ему ситуацию. Дарт удивленно поднял брови:
– Когда Марджори сказала о встрече, я посчитал само собой разумеющимся, что это здесь.
Дружески болтая, мы втроем продолжили путь. Дарт проговорил:
– Полиция вернула мне колеса, и знаете, что самое удивительное? Я еще на свободе. По-моему, еще немного, и я угожу за решетку. Они решили, что это я взорвал трибуны.
Роджер остановился и изумленно повернулся к нему:
– Вы?
– Знаете, вдруг мой автомобиль отозвался на травку, гашиш, опиум, навоз бешеной коровки, немытые ногти, в общем на что угодно. Их псы и пробирки буквально взбесились. От тревожной сирены стены заходили ходуном.
– Нитраты, – определил я.
– Вот-вот. Эту штуку, которой взорвали трибуны, привезли в моей машине. Между восьмью и половиной девятого, в пасхальную пятницу. Так они утверждают.
– Не может быть, – удивился Роджер.
– Вчера весь день трясли меня, как грушу. – Хоть Дарт и хорохорился, было видно, что он нервничал. – Всю плешь мне проели, бубнили одно и то же, где я взял эту дрянь, РЕ-4, или как она там называется. Спрашивали, кто мои сообщники. Кто эти люди? А я только таращил глаза. Попытался отшутиться. Мне сказали, что не видят повода для смеха, – он состроил печально-комическую рожу. – Меня обвинили в том, что я был в школьной военной организации. Господи! Это же было тысячу лет назад! Только подумать! Я им сказал, ну и что, какой в этом секрет? Год или два я промаршировал, чтобы ублажить деда, но никакого солдата из меня просто не могло выйти, я совсем для этого не подхожу. Извините, полковник.
Роджер махнул рукой. Мы все зашли в контору и стоя продолжали разговор.
Дарт продолжил:
– Они утверждали, что я определенно должен был научиться обращению с взрывчаткой в этой организации. Ну нет, сказал я. Я не дурак, чтобы изображать из себя идиота. Единственно, что я очень ясно помню, так это как мы карабкались на танк и как я боялся свалиться под гусеницы. Меня потом преследовали ночные кошмары. Ну и скоростъ! В общем, я сказал, что лучше им поговорить с Джеком, он там марширует и по той же причине, что и я, все еще ходит в школу, и его тошнит от всего этого. Его они не спросили, где берут все эти бум-тарарах штучки, а мне почти надели наручники.
Когда он замолчал, я спросил:
– Вы обычно запираете свою машину? Я имею в виду, кто еще мог приехать на ней в половине девятого утром пасхальной пятницы?
– Вы что, не верите мне, что ли? – обиделся он.
– Нет, я вам верю. Честное слово. Но если за рулем машины, вашей машины, сидели не вы, то кто же сидел в ней?
– У меня в машине не могло быть взрывчатки.
– Вам придется смириться с тем фактом, что она там была.
Он упрямо стоял на своем:
– Ничего об этом не знаю.
– Ну ладно… э… Вы запираете машину?
– Нечасто, нет. Когда она стоит у моих дверей, нет. Я сказал об этом полиции. Я сказал им, что, возможно, оставил в зажигании ключ. Сказал, что его мог взять кто угодно.
Мы с Роджером старались не смотреть на Дарта, чтобы не выглядеть обвинителями. «У его дверей» означало, что воры вряд ли могли добраться до его машины. Это значило у задних дверей огромного фамильного особняка Стрэттон-Хейз.
– А что, если автомобиль брал Кит? – спросил я и понаблюдал за его взглядом.
Он был решительно ошарашен:
– Не понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю, кто брал мою машину.
– И не хотите знать.
Он кривовато улыбнулся:
– Ну что вы за человек, честное слово. Роджер заговорил, стараясь выглядеть объективным:
– Только позавчера Кит поклялся Ли, что убьет его. Я ни минуты не сомневаюсь, что он говорил, что думает. Нельзя винить Ли за то, что ему хочется знать, не Кит ли взорвал трибуны.
Дарт несколько секунд смотрел на меня. Я улыбнулся ему глазами.
– Не думаю, что это был Кит, – наконец произнес Дарт.
– Я перещупаю все под моим автобусом, – сказал я ему. – Я не допущу, чтобы мои дети поднялись в него, пока не буду спокоен, что они в полной безопасности.
– Ли! – Он явно испытал шок. – Он этого не сделает, он этого не может сделать. Нет, даже Кит этого не может. Клянусь вам…
Он не мог произнести больше ни одного слова. Хотя все равно он сказал мне то, что я хотел услышать. Долю правды, пусть даже не всю правду.
– А вы не могли бы из чувства фамильной солидарности, – притворяясь веселым и игривым, сказал я, – подумать над тем, чтобы помочь мне найти способ помешать Киту осуществить свою не очень приятную угрозу? Чтобы уберечь его и вообще всех вас, как бы это выразиться, от последствий?
– Ну конечно.
– Чудесно.
– Но я не вижу, что я могу сделать.
– Я вам чуть позже растолкую. А сейчас, где же все собираются?
– Вот черт, действительно.
Он позвонил по телефону из конторы и, как стало ясно, соединился с домом родителей, к телефону подошла уборщица, которая не смогла ответить, где сейчас лорд или леди Стрэттон.
– Вот черт, – пробормотал Дарт, набирая другой номер. – Айвэн? Где все собираются? У тебя дома? Кто там есть? Ладно, скажи, что я задерживаюсь и буду позже. – Он повесил трубку и беззаботно улыбнулся мне с Роджером. – Там мои родители, еще Ребекка и Ханна, Имоджин и Джек, они ждут тетю Марджори. Слышу, как там уже орет Кит. Сказать по правде, я не горю желанием идти туда.
– Тогда не ходите, – сказал я.
– Айвэн назвал это большим сбором. Это значит, что я должен там присутствовать. Сагре diem, так об этом говорят.
Мне выпадала возможность, о которой я мог только мечтать.
– А что, – сказал я, – если вы отвезете меня в дом к своим родителям, скажете уборщице, что я друг семьи, и оставите там, пока сидите на семейном сборище?
Он удивился:
– Это еще зачем?
– А так, для удачи, – сказал я.
– Ли…
– О'кей. Затем, что я посмотрю на проект новых трибун, от чего отказался в прошлый раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Ответить ей я не мог, потому что и сам не знал, что сказать. Я должен был помнить, что со мной тут пятеро детей, и ради их безопасности мне следовало бы, думал я, избегать каких-либо столкновений. Он с таким остервенением бил меня ногами, что не приходилось сомневаться в его маниакальной ненависти ко мне, а теперь он, похоже, уверен, что получил вполне законное оправдание для нападения на меня, так как с моей помощью признание Квеста попало в руки Марджори. Фактически Кит был уличен в преступлении, он возненавидел меня окончательно. Глубоко в душе я верил, что этот псих не остановится перед убийством, и тогда невольно становилось не по себе.
Благоразумие подсказывало мне уехать, сделать это хотя бы ради детей. Да, благоразумнее всего было бы уехать. Нельзя быть героем каждый день недели, сказал я недавно Тоби, и сейчас пришло время отступать.
Однако я, может быть, и хотел бы уехать, но та часть моей личности, которая принимает окончательные решения, уехать не могла.
– Как жалко, – с досадой произнес я, – что не смогу поступить, как принято у Стрэттонов, и шантажировать Кита, чтобы он оставил меня в покое.
– Да вы что, мой дорогой! Что вы говорите!
– Просто у меня нет компромата на него.
Она наклонила голову набок, глядя на меня и размышляя.
– Не знаю, поможет это вам или нет, – медленно произнесла она, – но у Конрада, вероятно, имеется то, о чем вы сейчас сказали.
– Что же такое у него есть? Что вы имеете в виду?
– Мне неизвестно, что это такое, – ответила она, – но Уильям каким-то образом имел возможность приструнивать Кита последние несколько лет. Какая-то постыдная история. Раньше он даже морщился, когда при нем упоминали имя Кита. Однажды Уильям сказал, что есть вещи, огласки которых он не хотел бы даже после смерти, и он собирался рассказать обо всем Конраду, наследнику, чтобы тот был в курсе темных дел семьи. Мне никогда до этого не приходилось видеть Уильяма таким расстроенным. Когда он приехал ко мне в следующий раз, я поинтересовалась этим, но он не хотел вдаваться в подробности. Он только сказал, что передаст Конраду запечатанный конверт с категорическим указанием, когда его открыть, если вообще возникнет ситуация, чтобы его понадобилось открыть, и при этом добавил, что всегда старался делать для своей семьи только добро. Одно только добро.
Она остановилась, замолчав от переполнявшего ее чувства.
– Он был таким милым, ах, если бы вы только знали.
– Да.
Тайна перестала быть тайной. Филиппа уронила несколько слезинок, отдав дань старой любви и привязанности, а теперь обрела душевное равновесие. Я встал, поцеловал ее в щеку и спустился по лестнице за своими свежеподстриженными сорванцами.
Они смотрелись великолепно. Мастерство Пенелопы снова растопило мои чувства. Мальчики хохотали вместе с ней, и я, я, сгоравший от желания обнять ее, заплатил за их стрижку (как она ни протестовала), поблагодарил ее и, умирая от желания, вышел с сыновьями на улицу.
– Мы сюда еще вернемся, папа? – спрашивали они.
Я пообещал:
– Да, как-нибудь, – а сам подумал: «А почему бы и нет?» и «А может, она полюбит меня?», а еще подумал, что она ведь понравилась детям, и стал убаюкивать себя всякими безнадежными аргументами в свое оправдание, даже почувствовал решимость покончить со своим неудавшимся браком, который совсем еще недавно, в поезде, так хотел сохранить.
Гарднеры подобрали нас вместе с чистой одеждой, яблоками, новыми кроссовками и новыми прическами и доставили на ипподром, вернув к повседневной жизни.
Вечером мы позвонили Аманде. Только восемь часов вечера, но голос у нее был совсем сонный.
Всю ночь я проворочался с боку на бок, думая о несовместимости своих желаний и долга, а еще о Ките и о том, что бы такое он мог замыслить против меня. С этой стороны надвигалась реальная опасность. Я думал о страхе, я думал о смелости и о том, что совсем не готов бороться с ним.
ГЛАВА 14
К среде Генри уже собрал все свои вещи, инструменты и уехал домой на последнем грузовике, оставив после себя подготовленный к следующим бегам большой шатер и другие палатки, и пообещал подумать о том, что можно будет еще сделать.
Во вторник развевавшиеся над большим шатром флаги спустили и, завернув в специальные мешки, спрятали до следующего раза. Вентиляторы-фены отключили, выключили электричество. Боковые палатки, использовавшиеся рестораторами, плотно закрыли, чтобы никто не мог в них проникнуть. Оставленный Генри работник вместе с рабочими ипподрома отдраили пол, смыв с него швабрами и щетками следы тысяч ног.
В среду утром Роджер и я прошлись по главному шатру, заглядывая без особой цели в большие помещения по обе стороны прохода. В них не было ничего, ни стульев, ни столов, только валялись несколько пластиковых ящиков от бутылок. Свет падал только сквозь щели в стенах и персиковую крышу, все время меняясь от яркого к тусклому и обратно, когда над шатром проплывали облака.
– Какая тишина, верно? – сказал Роджер. Где-то хлопнул от налетевшего порыва ветра плохо закрепленный брезент, и снова стало тихо.
– Трудно поверить, – согласился я, – что тут делалось в понедельник.
– Вчера к вечеру мы получили последние цифры о числе посетителей, – сказал Роджер. – На одиннадцать процентов больше прошлогодних. Одиннадцать процентов! И это несмотря на то, что трибуны разнесены в щепки.
– Именно потому, что они разнесены, – заметил я. – И благодаря телевидению.
– Да, по-моему, так оно и есть. – У него было прекрасное настроение. – Вы читали вчерашние газеты? «Смелый Стрэттон-Парк». Вот так! Об этом я даже и не мечтал!
– Стрэттоны, – сказал я, – говорили, что у них сегодня утром встреча. Вы не знаете где?
– Только не здесь, насколько я знаю. Здесь только контора, и помещение слишком маленькое. Они обязательно скажут вам где, если собираются поговорить.
– Я в этом не слишком уверен.
Мы медленно, необычно не торопясь, направились к конторе, по дороге нас догнал на своем драндулете Дарт.
– Привет, – непринужденно проговорил он, вылезая из машины. – Я что, первый?
Роджер объяснил ему ситуацию. Дарт удивленно поднял брови:
– Когда Марджори сказала о встрече, я посчитал само собой разумеющимся, что это здесь.
Дружески болтая, мы втроем продолжили путь. Дарт проговорил:
– Полиция вернула мне колеса, и знаете, что самое удивительное? Я еще на свободе. По-моему, еще немного, и я угожу за решетку. Они решили, что это я взорвал трибуны.
Роджер остановился и изумленно повернулся к нему:
– Вы?
– Знаете, вдруг мой автомобиль отозвался на травку, гашиш, опиум, навоз бешеной коровки, немытые ногти, в общем на что угодно. Их псы и пробирки буквально взбесились. От тревожной сирены стены заходили ходуном.
– Нитраты, – определил я.
– Вот-вот. Эту штуку, которой взорвали трибуны, привезли в моей машине. Между восьмью и половиной девятого, в пасхальную пятницу. Так они утверждают.
– Не может быть, – удивился Роджер.
– Вчера весь день трясли меня, как грушу. – Хоть Дарт и хорохорился, было видно, что он нервничал. – Всю плешь мне проели, бубнили одно и то же, где я взял эту дрянь, РЕ-4, или как она там называется. Спрашивали, кто мои сообщники. Кто эти люди? А я только таращил глаза. Попытался отшутиться. Мне сказали, что не видят повода для смеха, – он состроил печально-комическую рожу. – Меня обвинили в том, что я был в школьной военной организации. Господи! Это же было тысячу лет назад! Только подумать! Я им сказал, ну и что, какой в этом секрет? Год или два я промаршировал, чтобы ублажить деда, но никакого солдата из меня просто не могло выйти, я совсем для этого не подхожу. Извините, полковник.
Роджер махнул рукой. Мы все зашли в контору и стоя продолжали разговор.
Дарт продолжил:
– Они утверждали, что я определенно должен был научиться обращению с взрывчаткой в этой организации. Ну нет, сказал я. Я не дурак, чтобы изображать из себя идиота. Единственно, что я очень ясно помню, так это как мы карабкались на танк и как я боялся свалиться под гусеницы. Меня потом преследовали ночные кошмары. Ну и скоростъ! В общем, я сказал, что лучше им поговорить с Джеком, он там марширует и по той же причине, что и я, все еще ходит в школу, и его тошнит от всего этого. Его они не спросили, где берут все эти бум-тарарах штучки, а мне почти надели наручники.
Когда он замолчал, я спросил:
– Вы обычно запираете свою машину? Я имею в виду, кто еще мог приехать на ней в половине девятого утром пасхальной пятницы?
– Вы что, не верите мне, что ли? – обиделся он.
– Нет, я вам верю. Честное слово. Но если за рулем машины, вашей машины, сидели не вы, то кто же сидел в ней?
– У меня в машине не могло быть взрывчатки.
– Вам придется смириться с тем фактом, что она там была.
Он упрямо стоял на своем:
– Ничего об этом не знаю.
– Ну ладно… э… Вы запираете машину?
– Нечасто, нет. Когда она стоит у моих дверей, нет. Я сказал об этом полиции. Я сказал им, что, возможно, оставил в зажигании ключ. Сказал, что его мог взять кто угодно.
Мы с Роджером старались не смотреть на Дарта, чтобы не выглядеть обвинителями. «У его дверей» означало, что воры вряд ли могли добраться до его машины. Это значило у задних дверей огромного фамильного особняка Стрэттон-Хейз.
– А что, если автомобиль брал Кит? – спросил я и понаблюдал за его взглядом.
Он был решительно ошарашен:
– Не понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю, кто брал мою машину.
– И не хотите знать.
Он кривовато улыбнулся:
– Ну что вы за человек, честное слово. Роджер заговорил, стараясь выглядеть объективным:
– Только позавчера Кит поклялся Ли, что убьет его. Я ни минуты не сомневаюсь, что он говорил, что думает. Нельзя винить Ли за то, что ему хочется знать, не Кит ли взорвал трибуны.
Дарт несколько секунд смотрел на меня. Я улыбнулся ему глазами.
– Не думаю, что это был Кит, – наконец произнес Дарт.
– Я перещупаю все под моим автобусом, – сказал я ему. – Я не допущу, чтобы мои дети поднялись в него, пока не буду спокоен, что они в полной безопасности.
– Ли! – Он явно испытал шок. – Он этого не сделает, он этого не может сделать. Нет, даже Кит этого не может. Клянусь вам…
Он не мог произнести больше ни одного слова. Хотя все равно он сказал мне то, что я хотел услышать. Долю правды, пусть даже не всю правду.
– А вы не могли бы из чувства фамильной солидарности, – притворяясь веселым и игривым, сказал я, – подумать над тем, чтобы помочь мне найти способ помешать Киту осуществить свою не очень приятную угрозу? Чтобы уберечь его и вообще всех вас, как бы это выразиться, от последствий?
– Ну конечно.
– Чудесно.
– Но я не вижу, что я могу сделать.
– Я вам чуть позже растолкую. А сейчас, где же все собираются?
– Вот черт, действительно.
Он позвонил по телефону из конторы и, как стало ясно, соединился с домом родителей, к телефону подошла уборщица, которая не смогла ответить, где сейчас лорд или леди Стрэттон.
– Вот черт, – пробормотал Дарт, набирая другой номер. – Айвэн? Где все собираются? У тебя дома? Кто там есть? Ладно, скажи, что я задерживаюсь и буду позже. – Он повесил трубку и беззаботно улыбнулся мне с Роджером. – Там мои родители, еще Ребекка и Ханна, Имоджин и Джек, они ждут тетю Марджори. Слышу, как там уже орет Кит. Сказать по правде, я не горю желанием идти туда.
– Тогда не ходите, – сказал я.
– Айвэн назвал это большим сбором. Это значит, что я должен там присутствовать. Сагре diem, так об этом говорят.
Мне выпадала возможность, о которой я мог только мечтать.
– А что, – сказал я, – если вы отвезете меня в дом к своим родителям, скажете уборщице, что я друг семьи, и оставите там, пока сидите на семейном сборище?
Он удивился:
– Это еще зачем?
– А так, для удачи, – сказал я.
– Ли…
– О'кей. Затем, что я посмотрю на проект новых трибун, от чего отказался в прошлый раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47