– Кит, Ханна, Джек и Имоджин, – перечислил он. – От одного этого начнется изжога. – И потом: – Вы слышали, полиция забрала мои старые колеса на экспертизу?
– Нет, – ответил я, пытаясь найти у него на лице какие-нибудь следы озабоченности, но напрасно. – Не слышал.
– Вот досада, – проговорил он. – Придется брать машину в аренду. Я сказал полицейским, что пришлю им счет, они только хмыкнули. У меня эта бомба уже в печенках сидит. – Он с ухмылкой кивнул на мою палочку. – И у вас, наверное, тоже.
Когда мы добрались до бара, Филиппа Фаулдз уже скрылась, во всяком случае, нигде поблизости ее обнаружить не удалось. Мы с Дартом пили и жевали, и я сказал ему, что читал об одном рецепте для выращивания волос.
Он с подозрением, ожидая какую-нибудь западню, посмотрел на меня.
– Разыгрываете?
– Почему же, – с серьезным видом произнес я. – Это было бы слишком жестоко.
– Хинин, – догадался он, – и пенициллин.
– Правильно. Так вот, это снадобье от облысения взято из мексиканского справочника для лекарей, написанного в 1552 году.
– Я готов на все.
– Растолочь мыльный корень, – сказал я, – вскипятить в собачьей моче, бросить туда одну-две древесных лягушки и горстку гусениц…
– Ну и гад же вы, – обиделся он.
– Но так написано в книге.
– Вы бессовестный врун.
– Ацтеки клялись, что это хорошее лекарство.
– Я брошу вас Киту, – проговорил он. – Я собственным каблуком раздавлю вас.
– Книга называется «Кодекс парикмахера». Пятьсот лет назад это было серьезное медицинское произведение.
– Тогда что такое мыльный корень?
– Не знаю.
– Интересно, – мечтательно проговорил он, – помогает это или нет.
Перед первым заездом мы с Дартом стояли, положив руки на ограду парадного круга, наблюдая, как Конрад и Виктория разговаривают с дочерью-жокеем Ребеккой. Вместе с тренером они составляли одну из нескольких групп, озабоченно поглядывавших на своих четвероногих подопечных, терпеливо переминавшихся с ноги на ногу или прохаживающихся вокруг них на поводу у помощника конюха. Все они прикидывались, будто деловито оценивают шансы, но на самом деле сгорали от желания выиграть.
– Надо отдать должное, – проговорил Дарт, не в силах устоять перед соблазном высказать свое мнение, – Ребекка умеет отлично скакать.
– Да уж наверное, иначе бы не попала в число первых жокеев Англии.
– Она на два года моложе меня, а я не помню случая, чтобы лошадь хоть раз вскинулась на нее. Меня один раз лягнули, и я решил, большое спасибо, с меня хватит, но Ребекка… – В его голосе прозвучала уже знакомая мне смесь неприязни и уважения. – Она ломала кости, разбивалась, и все ничего. Я бы не смог желать победы так, как она жаждет побеждать.
– По-моему, – заметил я, – все люди с большими амбициями такие, по крайней мере какое-то время.
Он повернулся ко мне:
– А вы?
– Боюсь, нет.
– И я тоже.
– Потому-то мы и стоим здесь, – сказал я, – и наблюдаем за вашей сестрой.
Дарт покачал головой:
– До чего же вы просто смотрите на вещи.
Дали сигнал жокеям садиться по коням. Одетая в традиционные стрэттоновские цвета – куртка в сине-зеленую клетку на спине и груди с совершенно не в тон оранжевыми и ярко-красными рукавами – Ребекка легко, как перышко, вспорхнула в седло, ее маленькое стройное тело силуэтом мелькнуло в воздухе. От вспышки нервозности, вызванной самой тривиальной причиной – отсутствием плечиков, не осталось и следа, теперь мы видели перед собой спокойного, сосредоточенного профессионала, полностью владеющего собой и готового показать свое искусство зрителям.
Видно было, что Дарт наблюдает за ней с двойственным чувством. Он смотрел на сестру, которая затмила его мужской доблестью, которую он должен был бы, но не мог проявлять сам; смотрел с восхищением и неприязнью, понимал ее, но не любил.
Конрадовский скакун Темпестекси по сравнению с некоторыми другими на кругу имел длинноватое тело и коротковатые ноги. В скачках с препятствиями на две мили, как явствовало из афишки, участвовали лошади, которые не выигрывали скачки с препятствиями до первого января. Темпестекси, выигравший одни скачки после этой даты, получил штраф и должен был нести дополнительный семифунтовый груз, но, несмотря на это, все равно считался фаворитом.
Я поинтересовался у Дарта, сколько скакунов содержит его отец и сколько готовит для бегов, он сказал пять, как ему кажется, хотя их то больше, то меньше – все зависит от их ног.
– Сухожилия, – ограничился он коротким объяснением. – Конские сухожилия такие же деликатные штуки, как скрипичные струны. В данный момент Темпестекси – для отца свет в окошке, все его надежды и мечты. Пока у него никаких проблем с ногами.
– Конрад делает ставки?
– Нет. Ставит мама. И Кит. Он сейчас поставил бы на Доувер-хаус, если бы тот принадлежал ему, поверьте мне. Он бы поставил на кон все, буквально все, до чего только смог бы дотянуться. Если Ребекка не придет первой, Кит просто прикончит ее.
– Это ему не поможет.
Дарт захохотал.
– Уж кому-кому, а вам-то должно быть известно, что у Кита логика никогда не берет верх над чувствами.
Лошади потянулись с парадного круга к скаковой дорожке, и мы с Дартом тронулись по направлению к импровизированным трибунам, появившимся на свет благодаря усилиям Генри.
Стоячие трибуны были набиты битком, и я всерьез беспокоился, не окажется ли хвастовством обещание Генри, что с ними ни при каких обстоятельствах ничего не случится. За последний час толпы народа вливались на ипподром подобно полноводной реке и буквально наводнили асфальтовый бордюр перед трибунами, захлестнули не только большой шатер, но и букмекерскую, в воздухе стоял ровный гул, создаваемый большой массой людей. В буфеты, столовые, кафетерии невозможно было пробиться, всюду скопились очереди. Люди давились в барах, долго ждали своего череда в тотализаторе, в кассах при входе давно уже распродали заранее отпечатанные входные билеты и афишки. В конторе самая большая копировальная машина работала на пределе мощности, печатая бумажки, которые должны были заменять привычные билеты, и чуть было не дымилась от напряжения.
Мимо нас промчался Оливер, на секунду задержавшись, чтобы вытереть пот со лба и поделиться радостным возбуждением:
– Подумать только, что может сделать телевидение!
– Ну что же, просто вы хорошо поработали. Ожидая старта первого заезда, я сказал Дарту:
– Здесь Филиппа Фаулдз, на скачках.
– Ну? А кто это?
– Еще один акционер не-Стрэттон.
Не видно было, чтобы мое сообщение хоть сколько-нибудь его заинтересовало.
– Никто не упоминал ее тогда, на собрании, когда вся семья была в сборе. С какой радости она пришла?
– Как и я, посмотреть, что может статься с ее капиталом.
Дарт уже позабыл про нее.
– Все, пошли! – завопил он. – Ребекка, давай, Ребекка!
Для тех, кто наблюдал за скачками с трибун, заезд складывался очень спокойно и ровно. Первый круг лошади шли компактной группой, спокойно преодолевая препятствия, миновали линию будущего финиша почти в том же порядке, как сложилось на первых метрах первого круга, и вырвались на второй круг.
По всему было видно, Дарт горел желанием увидеть победу сестры. Он всем телом подался вперед, напрягался каждым мускулом, повторяя за ней плавные скаковые движения, а когда она перед последней серией препятствий перешла на второе место, он подскочил и что было мочи закричал, присоединившись к хору ему подобных, жаждавших ее победы.
И она победила. Победила меньше чем на корпус, в последний момент подав лошадь вперед и устремившись к финишу тугим жгутом спрессованных в порыве мускулов, против чего ее соперник ничего не смог поделать, сколько ни старался помочь лошади, хлопая себя по бокам локтями, сколько ни стегал ее хлыстом. На последних метрах Ребекка без натуги обошла его.
Толпа шумно приветствовала ее. Дарт сиял. Все устремились к тому месту, где победитель расседлывал лошадь, и там Дарт присоединился к родителям и Марджори, бурно обнимавших и целовавших его сестру. Стянув с лошади седло, Ребекка выскользнула из круга расчувствовавшихся родственников и решительно нырнула в палатку, где проходило взвешивание. Она держалась истым профессионалом – движения скупые, отрешенность во взгляде, она пребывала в своем закрытом для других мире, в котором постоянно рискуют, очертя голову кидаются вперед и думают о том, что недоступно непосвященным, а теперь все это было окрашено еще и радостью успеха.
Я направился к дверям конторы и увидел, что четверо мальчиков послушно явились туда и стояли, поджидая меня.
– С ленчем все в порядке? – спросил я. Они закивали.
– Хорошо, что мы туда пришли пораньше. Очень скоро там не осталось свободных столиков.
– Вы видели, как Ребекка Стрэттон выиграла скачку?
– А как же, – сказал Кристофер. – Хотя она и назвала нас щенками, мы все равно хотели поставить на нее у тебя, но тебя нигде не было.
Я поспешил успокоить их:
– Я заплачу вам столько же, сколько платят в тотализаторе по минимальной ставке.
В награду я получил четыре улыбки до ушей.
Мимо проходили Филиппа Фаулдз с дочерью, они остановились около нас, и я познакомил их с сыновьями.
– Все ваши? – спросила Филиппа. – Вы ведь совсем молодой.
– Начал молодым.
Ребята широко открытыми глазами уставились на Пенелопу.
– В чем дело? – удивилась она. – У меня что, нос в саже?
– Нет, – объяснил Элан. – Вы так похожи на маму.
– На вашу маму?
Они все как один кивнули и тут же вместе с ней оставили нас с Филиппой, увлекаемые Пенелопой посмотреть на лошадей, которые примут участие в следующем заезде.
– Моя Пен похожа на вашу жену, неужели? – обратилась ко мне Филиппа.
Я никак не мог оторвать взгляда от ее дочери. Сердце колотилось в груди. Идиот.
– Какой она была тогда.
– А теперь?
Я запнулся, но тут же совладал с собой:
– Да, и теперь.
Филиппа посмотрела на меня долгим понимающим взглядом женщины, много повидавшей в жизни.
– Назад не вернуться, – произнесла она.
«А я бы вернулся, – беспомощно подумал я. – Женился бы, только с одного взгляда, а потом обнаружил бы, что внешность скрывала совершенно чуждые мне черты. Когда же наконец ты вылечишься?»
Я постарался отвлечься от этих мыслей и спросил Филиппу:
– Лорд Стрэттон, случайно, не знал и не рассказывал вам, что такое натворил Форсайт Стрэттон, чтобы вся семейка встала на дыбы?
Сочный алый рот моей собеседницы сложился в удивленное О.
– Зачем вы в это лезете? С какой стати я должна вам рассказывать?
– Потому, что, если мы собираемся спасать его ипподром, мы должны знать те тайные пружины, которые работают в недрах семейства. Они все знают секреты друг друга и пользуются ими как средством давления. Шантажируя родственника, они заставляют его делать или не делать то, что им по душе или не по душе.
Филиппа кивнула.
– И к тому же, – сказал я, – они всегда откупаются, чтобы только не замарать имя Стрэттонов.
– Это точно.
– Начиная с моей матери, – сказал я.
– Ну что вы, это началось задолго до нее.
– Так, значит, вы знаете!
– Уильям любил делиться со мной, – промолвила Филиппа. – Я вам уже говорила.
– А… Форсайт?
Вернулась Пенелопа с мальчиками. Филиппа проговорила:
– Приезжайте завтра утром ко мне в суиндонский салон, и я расскажу про Форсайта… и остальных, если будут вопросы.
ГЛАВА 13
Кит позеленел от злости – все поняли, что сейчас случится очередной приступ его безудержной ярости.
Получилось так, что мы с Генри оказались как раз в непосредственной близости от бара, когда Кит устроил там дебош, оттуда доносился дикий рев и звук разбиваемой посуды.
Вся семья собралась там, чтобы выпить за победительницу, вполне в духе Стрэттонов, никого не пригласив отпраздновать это событие вместе с ними, и, как оказалось, к счастью. Кит ухватился руками за край стола и опрокинул всю стоявшую на нем посуду на пол, потом, размахнувшись рукой, смел туда же все, что стояло на буфете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47