– спросил он. – Могу я предложить горчичную ванну и горячий грог? Вот что значит выезжать верхом в такую погоду!
– Ничего, Сиком, благодарю вас, – ответил я. – Просто я немного устал.
– И обедать не будете, мистер Филипп? Сегодня у нас дичь и яблочный пирог. Все уже готово. Обе дамы сейчас в гостиной.
– Нет, Сиком. Я плохо спал эту ночь. Утром мне станет лучше.
– Я передам госпоже, – сказал он. – Она очень огорчится.
По крайней мере, оставаясь в своей комнате, я, возможно, увижусь с Рейчел наедине. Может быть, после обеда она зайдет справиться о моем самочувствии…
Я разделся и лег в постель. Должно быть, я действительно простудился.
Простыни казались мне ледяными, я откинул их и забрался под одеяло. Я весь окоченел, в голове стучало – никогда прежде я не испытывал ничего подобного. Я лежал и ждал, когда они кончат обедать. Я слышал, как они прошли через холл в столовую, не переставая разговаривать – хотя бы от этого я был избавлен, – затем, после долгого перерыва, вернулись в гостиную.
Где-то после восьми часов я услышал, как они поднимаются по лестнице. Я сел в кровати и накинул на плечи куртку. Быть может, она выберет именно этот момент, чтобы зайти ко мне. Несмотря на грубое шерстяное одеяло, мне все еще было холодно, ноги и шея ныли, голова горела как в огне.
Я ждал, но она не пришла. Очевидно, они сидели в будуаре. Я слышал, как часы пробили девять, затем десять, одиннадцать. После одиннадцати я понял, что она не намерена заходить ко мне. Значит, пренебрежение – не что иное, как часть наказания, которому меня подвергли.
Я встал с кровати и вышел в коридор. Они уже разошлись по своим комнатам: я слышал, как Мэри Паско ходит по розовой спальне, время от времени противно покашливая, чтобы прочистить горло, – еще одна привычка, которую она переняла у матери.
Я прошел по коридору к комнате Рейчел. Я положил пальцы на ручку двери и повернул ее. Но дверь не открылась. Она была заперта. Я осторожно постучал. Рейчел не ответила. Я медленно вернулся в свою комнату, лег в постель и долго лежал без сна. Согреться мне так и не удалось.
Помню, что утром я оделся, но совершенно не помню, как молодой Джон разбудил меня, как я завтракал; запомнилась лишь страшная головная боль и прострелы в шее. Я пошел в контору и сел за стол. Я не писал писем. Ни с кем не встречался. Вскоре после двенадцати ко мне вошел Сиком сказать, что дамы ждут меня к ленчу. Я ответил, что не хочу никакого ленча. Он подошел ближе и заглянул мне в лицо.
– Мистер Филипп, вы больны, – сказал он. – Что с вами?
– Не знаю, – ответил я.
Он взял мою руку и ощупал ее. Затем вышел из конторы, и я услышал в окно его торопливые шаги через двор.
Вскоре дверь снова открылась. На пороге стояла Рейчел, а за ее спиной – Мэри Паско и Сиком. Рейчел подошла ко мне.
– Сиком сказал, что вы больны. В чем дело?
Почти ничего не видя, я поднял на нее глаза. Происходящее утратило для меня всякую реальность. Я уже не сознавал, что сижу за столом в конторе, мне казалось, будто я, окоченев от холода, как минувшей ночью, лежу в постели в своей комнате наверху.
– Когда вы отправите ее домой? – спросил я. – Я не причиню вам вреда. Даю вам честное слово.
Она положила руку мне на лоб. Заглянула в глаза. Быстро повернулась к Сикому.
– Позовите Джона, – сказала она, – и вдвоем помогите мистеру Филиппу добраться до кровати. Скажите Веллингтону, чтобы он немедленно послал грума за врачом.
Я видел одно только побелевшее ее лицо и глаза. Как нечто нелепое, глупое, неуместное почувствовал на себе испуганный, потрясенный взгляд Мэри Паско. И больше ничего. Лишь оцепенение и боль.
Снова лежа в постели, я отдавал себе отчет в том, что Сиком закрывает ставни, задергивает портьеры и погружает комнату во тьму, которой я так жаждал. Возможно, темнота облегчит слепящую боль. Я не мог пошевелить головой на подушке, мышцы шеи казались натянутыми, застывшими. Я ощущал ее руку в своей. Я снова сказал:
– Я обещаю не причинять вам вреда. Отправьте Мэри Паско домой.
Она ответила:
– Молчите. Лежите спокойно.
Комната наполнилась шепотом. Дверь открывалась, закрывалась, снова открывалась. Тихие шаги крадучись скользили по полу. Узкие лучи света просачивались с площадки лестницы, и снова – приглушенный шепот, шепот… и вот мне уже кажется – должно быть, у меня начался бред, – что дом полон людей, в каждой комнате гость, и сам дом недостаточно велик, чтобы вместить всех; они стоят плечом к плечу в гостиной, в библиотеке, а Рейчел плавно движется между ними, улыбается, разговаривает, протягивает руки. «Прогоните их, – снова и снова повторял я. – Прогоните их».
Потом я увидел над собой круглое лицо доктора Гилберта с очками на носу; значит, и он из той же компании. В детстве он лечил меня от ветрянки, с тех пор я редко с ним встречался.
– Так вы купались в море в полночь? – сказал он мне. – Какой безрассудный поступок!
Он покачал головой, словно я был напроказившим ребенком, и погладил бороду. Я закрыл глаза от света, слыша, как Рейчел говорит ему:
– Я слишком хорошо знаю этот вид лихорадки, чтобы ошибиться. Я видела, как во Флоренции от нее умирали дети. Сделайте что-нибудь, ради Бога…
Они вышли. И снова поднялся шепот. Затем послышался шум экипажа, отъехавшего от дома. Потом я услышал чье-то дыхание у полога кровати. Я понял, что произошло. Рейчел уехала. Она отправилась в Бодмин, чтобы там пересесть в лондонский дилижанс. В доме она оставила Мэри Паско следить за мной. Слуги, Сиком, молодой Джон – все покинули меня; осталась только Мэри Паско.
– Пожалуйста, уйдите, – сказал я. – Мне никто не нужен.
Чья-то рука коснулась моего лба. Рука Мэри Паско. Я сбросил ее. Но она снова вернулась – крадущаяся, холодная. Я громко закричал: «Уйдите!» – но рука крепко прижалась ко мне, сковала ледяным холодом и вдруг обратилась в лед на моем лбу, на шее, превратив меня в пленника. Затем я услышал, как Рейчел шепчет мне на ухо:
– Дорогой, лежите спокойно. Это поможет вашей голове. И постепенно она перестанет болеть.
Я попробовал повернуться, но не смог. Значит, она все-таки не уехала в Лондон?
Я сказал:
– Не покидайте меня. Обещайте не покидать меня.
Она сказала:
– Обещаю. Я все время буду с вами.
Я открыл глаза, но не увидел ее, в комнате было темно. Ее форма изменилась. Это была уже не моя спальня, а длинная и узкая монашеская келья.
Кровать жесткая, как железо. Где-то горела свеча, скрытая экраном. В нише на противоположной стене – коленопреклоненная мадонна. Я громко позвал:
– Рейчел… Рейчел…
Я услышал торопливые шаги, и вот она, ее рука в моей руке, говорит:
– Я с вами.
Я снова закрыл глаза.
Я стоял на мосту через Арно и давал клятву уничтожить женщину, которую никогда не видел. Вздувшаяся вода, вскипая бурыми пузырями, текла под мостом. Рейчел, девушка-нищенка, подошла ко мне, протягивая пустые ладони.
Она была обнажена, и только на шее у нее мерцало жемчужное колье. Вдруг она показала на воду: там со сложенными на груди руками покачивался Эмброз. Он проплыл мимо нас вниз по реке и скрылся, а за ним медленно, величественно, с поднятыми вверх прямыми окоченелыми лапами плыло тело мертвой собаки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Дерево за моим окном было покрыто густой листвой – первое, на что я обратил внимание. Я смотрел на него в замешательстве. Когда я лег в постель, почки едва набухали. Листва показалась мне очень странной. Правда, портьеры были задернуты, но я хорошо помню, что, когда утром в мой день рождения я выглянул из окна и посмотрел на лужайку, почки были совсем тугими. Голова больше не болела, скованность прошла. Должно быть, я проспал много часов подряд, возможно, день или даже больше. Если в доме кто-нибудь болен, времени просто не замечаешь.
Конечно же, я много раз видел бородатого доктора Гилберта и того, другого, тоже чужого. Комната постоянно во тьме. Теперь было светло. Я чувствовал, что лицо у меня заросло щетиной – надо обязательно побриться. Я поднял руку к подбородку. Неужели я сошел с ума? Ведь у меня тоже борода! Я уставился на свою руку. Она была белая и тонкая, с длинными ногтями; я слишком часто ломал их во время поездок верхом. Я повернул голову и рядом с кроватью увидел Рейчел, которая сидела в кресле – в ее собственном кресле из будуара. Она не знала, что я вижу ее. Она вышивала. Ее платье я не узнал: темное, как и все ее платья, но с короткими, выше локтя, рукавами, из легкой ткани. Разве в комнате так тепло? Окна были открыты. Камин не затоплен.
Я снова поднял руку и потрогал бороду. Она была приятной на ощупь. Я неожиданно рассмеялся, Рейчел подняла голову и посмотрела на меня.
– Филипп… – сказала она и улыбнулась; и вот она уже стоит рядом со мной на коленях и обнимает меня.
– Я отрастил бороду! – сказал я.
При мысли о такой нелепости я не мог сдержать смеха, но смех вскоре перешел в кашель; она немедленно поднесла к моим губам стакан и, заставив меня выпить какую-то невкусную жидкость, осторожно уложила на подушки.
Ее жест пробудил во мне слабое воспоминание. Несомненно, все это время в мои сны навязчиво вторгалась рука, держащая стакан; она заставляла меня пить его содержимое и исчезала. Я принимал ее за руку Мэри Паско и всякий раз отталкивал. Пристально глядя на Рейчел, я протянул к ней руку. Она взяла ее и крепко сжала. Я водил большим пальцем по бледно-голубым жилкам, которые всегда проступали на тыльной стороне ее ладони, поворачивал кольца.
Некоторое время я молчал, затем спросил:
– Вы отослали ее?
– Кого?
– Как же, Мэри Паско, – ответил я.
Я слышал, как она затаила дыхание, и, подняв глаза, увидел, что улыбка сошла с ее губ, а на лицо набежала тень.
– Она уехала пять недель назад. Не думайте об этом. Хотите пить? Я приготовила вам прохладительный напиток из свежего лайма. Его прислали из Лондона.
После горького, невкусного лекарства питье показалось особенно приятным.
– Наверное, я был болен, – сказал я.
– Вы едва не отправились на тот свет, – ответила она.
Рейчел сделала движение, будто собиралась уйти, но я удержал ее.
– Расскажите, – попросил я. – Меня гложет любопытство: что происходило в мире без меня? Как Рип ван Винкляnote 10, который проспал много лет.
– Только если вы захотите, чтобы я вновь пережила волнения и страхи всех этих недель, – ответила она. – Вы были очень больны. Этого вполне достаточно.
– Что со мной было?
– Я не слишком высокого мнения о ваших английских врачах, – ответила она. – На континенте мы называем эту болезнь менингитом, здесь о ней никто не знает. Просто чудо, что вы остались живы.
– Что меня спасло?
Она улыбнулась и крепче сжала мне руку.
– Думаю, ваша лошадиная выносливость, – ответила она, – и некоторые вещи, которые я уговорила их сделать. Прежде всего – пункция позвоночника, чтобы выпустить лишнюю спинномозговую жидкость. А позже – введение в кровь экстракта из сока трав. Они называют это ядом. Но вы выжили!
Я вспомнил, как она готовила лекарства для наших арендаторов, которые болели зимой, и как я подшучивал над ней, называя повитухой и аптекарем.
– Откуда вы знаете такие вещи? – спросил я.
– О них я узнала от матери, – ответила она. – Мы, римляне, очень древние и очень мудрые.
При этих словах вновь что-то шевельнулось в моей памяти, но я не мог вспомнить, что именно. Думать мне было еще трудно, оставалось лежать в постели, держа ее за руку.
– Почему дерево за моим окном покрыто листвой? – спросил я.
– Так и положено во вторую неделю мая, – сказала она.
Неужели я провалялся в беспамятстве несколько недель? Я не мог вспомнить, из-за чего я слег. Рейчел на меня рассердилась, но причина ее недовольства стерлась из моей памяти; она пригласила в дом Мэри Паско, но почему? То, что мы обвенчались перед моим днем рождения, не вызывало сомнений, но я не помнил ни церкви, ни церемонии, хотя и знал твердо, что крестный с Луизой и маленькая Элис Табб были моими свидетелями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Ничего, Сиком, благодарю вас, – ответил я. – Просто я немного устал.
– И обедать не будете, мистер Филипп? Сегодня у нас дичь и яблочный пирог. Все уже готово. Обе дамы сейчас в гостиной.
– Нет, Сиком. Я плохо спал эту ночь. Утром мне станет лучше.
– Я передам госпоже, – сказал он. – Она очень огорчится.
По крайней мере, оставаясь в своей комнате, я, возможно, увижусь с Рейчел наедине. Может быть, после обеда она зайдет справиться о моем самочувствии…
Я разделся и лег в постель. Должно быть, я действительно простудился.
Простыни казались мне ледяными, я откинул их и забрался под одеяло. Я весь окоченел, в голове стучало – никогда прежде я не испытывал ничего подобного. Я лежал и ждал, когда они кончат обедать. Я слышал, как они прошли через холл в столовую, не переставая разговаривать – хотя бы от этого я был избавлен, – затем, после долгого перерыва, вернулись в гостиную.
Где-то после восьми часов я услышал, как они поднимаются по лестнице. Я сел в кровати и накинул на плечи куртку. Быть может, она выберет именно этот момент, чтобы зайти ко мне. Несмотря на грубое шерстяное одеяло, мне все еще было холодно, ноги и шея ныли, голова горела как в огне.
Я ждал, но она не пришла. Очевидно, они сидели в будуаре. Я слышал, как часы пробили девять, затем десять, одиннадцать. После одиннадцати я понял, что она не намерена заходить ко мне. Значит, пренебрежение – не что иное, как часть наказания, которому меня подвергли.
Я встал с кровати и вышел в коридор. Они уже разошлись по своим комнатам: я слышал, как Мэри Паско ходит по розовой спальне, время от времени противно покашливая, чтобы прочистить горло, – еще одна привычка, которую она переняла у матери.
Я прошел по коридору к комнате Рейчел. Я положил пальцы на ручку двери и повернул ее. Но дверь не открылась. Она была заперта. Я осторожно постучал. Рейчел не ответила. Я медленно вернулся в свою комнату, лег в постель и долго лежал без сна. Согреться мне так и не удалось.
Помню, что утром я оделся, но совершенно не помню, как молодой Джон разбудил меня, как я завтракал; запомнилась лишь страшная головная боль и прострелы в шее. Я пошел в контору и сел за стол. Я не писал писем. Ни с кем не встречался. Вскоре после двенадцати ко мне вошел Сиком сказать, что дамы ждут меня к ленчу. Я ответил, что не хочу никакого ленча. Он подошел ближе и заглянул мне в лицо.
– Мистер Филипп, вы больны, – сказал он. – Что с вами?
– Не знаю, – ответил я.
Он взял мою руку и ощупал ее. Затем вышел из конторы, и я услышал в окно его торопливые шаги через двор.
Вскоре дверь снова открылась. На пороге стояла Рейчел, а за ее спиной – Мэри Паско и Сиком. Рейчел подошла ко мне.
– Сиком сказал, что вы больны. В чем дело?
Почти ничего не видя, я поднял на нее глаза. Происходящее утратило для меня всякую реальность. Я уже не сознавал, что сижу за столом в конторе, мне казалось, будто я, окоченев от холода, как минувшей ночью, лежу в постели в своей комнате наверху.
– Когда вы отправите ее домой? – спросил я. – Я не причиню вам вреда. Даю вам честное слово.
Она положила руку мне на лоб. Заглянула в глаза. Быстро повернулась к Сикому.
– Позовите Джона, – сказала она, – и вдвоем помогите мистеру Филиппу добраться до кровати. Скажите Веллингтону, чтобы он немедленно послал грума за врачом.
Я видел одно только побелевшее ее лицо и глаза. Как нечто нелепое, глупое, неуместное почувствовал на себе испуганный, потрясенный взгляд Мэри Паско. И больше ничего. Лишь оцепенение и боль.
Снова лежа в постели, я отдавал себе отчет в том, что Сиком закрывает ставни, задергивает портьеры и погружает комнату во тьму, которой я так жаждал. Возможно, темнота облегчит слепящую боль. Я не мог пошевелить головой на подушке, мышцы шеи казались натянутыми, застывшими. Я ощущал ее руку в своей. Я снова сказал:
– Я обещаю не причинять вам вреда. Отправьте Мэри Паско домой.
Она ответила:
– Молчите. Лежите спокойно.
Комната наполнилась шепотом. Дверь открывалась, закрывалась, снова открывалась. Тихие шаги крадучись скользили по полу. Узкие лучи света просачивались с площадки лестницы, и снова – приглушенный шепот, шепот… и вот мне уже кажется – должно быть, у меня начался бред, – что дом полон людей, в каждой комнате гость, и сам дом недостаточно велик, чтобы вместить всех; они стоят плечом к плечу в гостиной, в библиотеке, а Рейчел плавно движется между ними, улыбается, разговаривает, протягивает руки. «Прогоните их, – снова и снова повторял я. – Прогоните их».
Потом я увидел над собой круглое лицо доктора Гилберта с очками на носу; значит, и он из той же компании. В детстве он лечил меня от ветрянки, с тех пор я редко с ним встречался.
– Так вы купались в море в полночь? – сказал он мне. – Какой безрассудный поступок!
Он покачал головой, словно я был напроказившим ребенком, и погладил бороду. Я закрыл глаза от света, слыша, как Рейчел говорит ему:
– Я слишком хорошо знаю этот вид лихорадки, чтобы ошибиться. Я видела, как во Флоренции от нее умирали дети. Сделайте что-нибудь, ради Бога…
Они вышли. И снова поднялся шепот. Затем послышался шум экипажа, отъехавшего от дома. Потом я услышал чье-то дыхание у полога кровати. Я понял, что произошло. Рейчел уехала. Она отправилась в Бодмин, чтобы там пересесть в лондонский дилижанс. В доме она оставила Мэри Паско следить за мной. Слуги, Сиком, молодой Джон – все покинули меня; осталась только Мэри Паско.
– Пожалуйста, уйдите, – сказал я. – Мне никто не нужен.
Чья-то рука коснулась моего лба. Рука Мэри Паско. Я сбросил ее. Но она снова вернулась – крадущаяся, холодная. Я громко закричал: «Уйдите!» – но рука крепко прижалась ко мне, сковала ледяным холодом и вдруг обратилась в лед на моем лбу, на шее, превратив меня в пленника. Затем я услышал, как Рейчел шепчет мне на ухо:
– Дорогой, лежите спокойно. Это поможет вашей голове. И постепенно она перестанет болеть.
Я попробовал повернуться, но не смог. Значит, она все-таки не уехала в Лондон?
Я сказал:
– Не покидайте меня. Обещайте не покидать меня.
Она сказала:
– Обещаю. Я все время буду с вами.
Я открыл глаза, но не увидел ее, в комнате было темно. Ее форма изменилась. Это была уже не моя спальня, а длинная и узкая монашеская келья.
Кровать жесткая, как железо. Где-то горела свеча, скрытая экраном. В нише на противоположной стене – коленопреклоненная мадонна. Я громко позвал:
– Рейчел… Рейчел…
Я услышал торопливые шаги, и вот она, ее рука в моей руке, говорит:
– Я с вами.
Я снова закрыл глаза.
Я стоял на мосту через Арно и давал клятву уничтожить женщину, которую никогда не видел. Вздувшаяся вода, вскипая бурыми пузырями, текла под мостом. Рейчел, девушка-нищенка, подошла ко мне, протягивая пустые ладони.
Она была обнажена, и только на шее у нее мерцало жемчужное колье. Вдруг она показала на воду: там со сложенными на груди руками покачивался Эмброз. Он проплыл мимо нас вниз по реке и скрылся, а за ним медленно, величественно, с поднятыми вверх прямыми окоченелыми лапами плыло тело мертвой собаки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Дерево за моим окном было покрыто густой листвой – первое, на что я обратил внимание. Я смотрел на него в замешательстве. Когда я лег в постель, почки едва набухали. Листва показалась мне очень странной. Правда, портьеры были задернуты, но я хорошо помню, что, когда утром в мой день рождения я выглянул из окна и посмотрел на лужайку, почки были совсем тугими. Голова больше не болела, скованность прошла. Должно быть, я проспал много часов подряд, возможно, день или даже больше. Если в доме кто-нибудь болен, времени просто не замечаешь.
Конечно же, я много раз видел бородатого доктора Гилберта и того, другого, тоже чужого. Комната постоянно во тьме. Теперь было светло. Я чувствовал, что лицо у меня заросло щетиной – надо обязательно побриться. Я поднял руку к подбородку. Неужели я сошел с ума? Ведь у меня тоже борода! Я уставился на свою руку. Она была белая и тонкая, с длинными ногтями; я слишком часто ломал их во время поездок верхом. Я повернул голову и рядом с кроватью увидел Рейчел, которая сидела в кресле – в ее собственном кресле из будуара. Она не знала, что я вижу ее. Она вышивала. Ее платье я не узнал: темное, как и все ее платья, но с короткими, выше локтя, рукавами, из легкой ткани. Разве в комнате так тепло? Окна были открыты. Камин не затоплен.
Я снова поднял руку и потрогал бороду. Она была приятной на ощупь. Я неожиданно рассмеялся, Рейчел подняла голову и посмотрела на меня.
– Филипп… – сказала она и улыбнулась; и вот она уже стоит рядом со мной на коленях и обнимает меня.
– Я отрастил бороду! – сказал я.
При мысли о такой нелепости я не мог сдержать смеха, но смех вскоре перешел в кашель; она немедленно поднесла к моим губам стакан и, заставив меня выпить какую-то невкусную жидкость, осторожно уложила на подушки.
Ее жест пробудил во мне слабое воспоминание. Несомненно, все это время в мои сны навязчиво вторгалась рука, держащая стакан; она заставляла меня пить его содержимое и исчезала. Я принимал ее за руку Мэри Паско и всякий раз отталкивал. Пристально глядя на Рейчел, я протянул к ней руку. Она взяла ее и крепко сжала. Я водил большим пальцем по бледно-голубым жилкам, которые всегда проступали на тыльной стороне ее ладони, поворачивал кольца.
Некоторое время я молчал, затем спросил:
– Вы отослали ее?
– Кого?
– Как же, Мэри Паско, – ответил я.
Я слышал, как она затаила дыхание, и, подняв глаза, увидел, что улыбка сошла с ее губ, а на лицо набежала тень.
– Она уехала пять недель назад. Не думайте об этом. Хотите пить? Я приготовила вам прохладительный напиток из свежего лайма. Его прислали из Лондона.
После горького, невкусного лекарства питье показалось особенно приятным.
– Наверное, я был болен, – сказал я.
– Вы едва не отправились на тот свет, – ответила она.
Рейчел сделала движение, будто собиралась уйти, но я удержал ее.
– Расскажите, – попросил я. – Меня гложет любопытство: что происходило в мире без меня? Как Рип ван Винкляnote 10, который проспал много лет.
– Только если вы захотите, чтобы я вновь пережила волнения и страхи всех этих недель, – ответила она. – Вы были очень больны. Этого вполне достаточно.
– Что со мной было?
– Я не слишком высокого мнения о ваших английских врачах, – ответила она. – На континенте мы называем эту болезнь менингитом, здесь о ней никто не знает. Просто чудо, что вы остались живы.
– Что меня спасло?
Она улыбнулась и крепче сжала мне руку.
– Думаю, ваша лошадиная выносливость, – ответила она, – и некоторые вещи, которые я уговорила их сделать. Прежде всего – пункция позвоночника, чтобы выпустить лишнюю спинномозговую жидкость. А позже – введение в кровь экстракта из сока трав. Они называют это ядом. Но вы выжили!
Я вспомнил, как она готовила лекарства для наших арендаторов, которые болели зимой, и как я подшучивал над ней, называя повитухой и аптекарем.
– Откуда вы знаете такие вещи? – спросил я.
– О них я узнала от матери, – ответила она. – Мы, римляне, очень древние и очень мудрые.
При этих словах вновь что-то шевельнулось в моей памяти, но я не мог вспомнить, что именно. Думать мне было еще трудно, оставалось лежать в постели, держа ее за руку.
– Почему дерево за моим окном покрыто листвой? – спросил я.
– Так и положено во вторую неделю мая, – сказала она.
Неужели я провалялся в беспамятстве несколько недель? Я не мог вспомнить, из-за чего я слег. Рейчел на меня рассердилась, но причина ее недовольства стерлась из моей памяти; она пригласила в дом Мэри Паско, но почему? То, что мы обвенчались перед моим днем рождения, не вызывало сомнений, но я не помнил ни церкви, ни церемонии, хотя и знал твердо, что крестный с Луизой и маленькая Элис Табб были моими свидетелями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54