Чайка, высматривавшая добычу, спланировала почти к самому берегу, чиркнула клювом по воде и улетела в море. Так тебе и надо, дрянь, подумала Тереса, затягиваясь. Хищная крылатая дрянь. Когда-то чайки нравились ей, казались красивыми и романтичными – но лишь до тех пор, пока она не познакомилась с ними поближе, плавая через пролив на «Фантоме». Особенно запомнился ей один день, в самом начале, когда они испытывали мотор в море: у них случилась авария, Сантьяго долго возился с мотором, а она прилегла отдохнуть, глядя на вьющихся чаек, и он посоветовал ей прикрыть лицо, потому что они запросто могут, сказал он, исклевать тебя, если заснешь. Воспоминание полыхнуло ясно и отчетливо: спокойная вода, чайки покачиваются на ее поверхности или кружатся над катером, Сантьяго на корме возится кожухом мотора: руки, перемазанные маслом по самые локти, обнаженный торс, татуировка с изображением Христа на правом предплечье, а на левом плече инициалы И. А. – она так никогда и не узнала, чьи.
Она затянулась еще и еще, чувствуя, как гашиш наполняет безразличием ее кровь, бегущую по сосудам к сердцу и мозгу. Она старалась поменьше думать о Сантьяго – так же, как старалась, чтобы головная боль (в последнее время у нее часто болела голова) не становилась настоящей болью: ощутив ее первые симптомы, Тереса принимала пару таблеток аспирина, чтобы прогнать ее прежде, чем она воцарится в мозгу на долгие часы, погружая ее в темный туман недомогания и нереальности, из которого она выходила совершенно измученной. Да и вообще она старалась не думать чересчур много – ни о Сантьяго, ни о ком другом, вообще ни о чем; слишком много неясностей и ужасов подстерегало ее при каждой мысли, хоть на шаг отступающей от сиюминутного и сугубо практического. Порой, ночами особенно, когда сон не шел к ней, накатывали воспоминания, и она ничего не могла с ними поделать.
Но если только вместе с этим взглядом назад к ней не приходили мысли, сам по себе он уже не приносил ей удовлетворения и не причинял боли: только движение в никуда, медленное, как плаванье корабля, по воле волн, оставляя позади лица, предметы, мгновения.
Поэтому она сейчас курила гашиш. Не ради прежнего удовольствия – хотя и ради него тоже, – а оттого, что дым в ее легких (может, именно этот гашиш плыл со мной из Марокко в двадцатикилограммовых тюках, думала она иногда, забавляясь этим парадоксом, когда шарила в карманах, чтобы заплатить за тощую сигаретку) усиливал это отдаление – и с ним не утешение или безразличие, а какой-то легкий ступор, поскольку Тереса не всегда была уверена, что это она сама смотрит на себя или вспоминает себя: будто существовало несколько Терес, затаившихся в ее памяти, и ни одна не имела прямого отношения к настоящей.
Может, это и есть жизнь, растерянно говорила она себе, и течение лет, и старость, когда она придет, значат всего лишь, что ты оглядываешься назад и видишь много чужих людей, которыми ты была и в которых не узнаешь себя. С этой мыслью иногда она доставала разорванную пополам фотографию: она со своим юным личиком, в джинсах и куртке, и рука Блондина Давиды у нее на плечах – только рука, словно ампутированная, и больше ничего, а черты этого мужчины, которого больше нет в живых, смешивались в ее памяти с чертами Сантьяго Фистерры, словно эти двое некогда были одним человеком. Тогдашняя же девушка с большими черными глазами разделилась на столько разных женщин, что уже невозможно соединить их в одну. Вот так размышляла Тереса время от времени, пока не начинала понимать, что в этом-то и заключается – или может заключаться – ловушка. И тогда она призывала на помощь пустоту в мозгу, дым, медленно растекающийся по крови, и текилу, которая приносила ей успокоение своим таким знакомым вкусом и всегда наступавшей в конце концов дремотой. И все эти женщины, так похожие на нее, и та, другая, без возраста, что смотрела на них всех снаружи, постепенно оставались позади, как мертвые листья, колышущиеся на поверхности воды.
Поэтому она и читала сейчас так много. Чтение – она узнала об этом в тюрьме, – особенно романов, позволяло жить в собственной голове иначе: так, будто стирая границу между действительностью и вымыслом, Тереса могла наблюдать собственную жизнь со стороны, словно человек наблюдает то, что происходит с другими. Читая, она узнавала много нового, а кроме того, чтение помогало ей мыслить по-иному, лучше, ибо что на страницах книг другие делали это за нее.
Это давало ей больше, чем кинофильмы или телесериалы; они являют собой конкретные версии с лицами и голосами актеров и актрис, тогда как книги позволяют взглянуть на каждую ситуацию или персонаж с собственной точки зрения. Даже голос того, кто рассказывает ту или иную историю, – иногда это голос известного или неизвестного рассказчика, а иногда – самого читателя. Потому что, переворачивая каждую страницу, – с удивлением и удовольствием обнаружила она, – на самом деле ты начинаешь писать ее заново. Выйдя из Эль-Пуэрто, Тереса продолжала читать, руководствуясь интуицией, заглавиями, первыми строчками, иллюстрациями на обложке. Так что теперь, помимо старенького «Монте-Кристо» в кожаном переплете, у нее были и собственные книги, которые она покупала время от времени: дешевые издания с уличных развалов или из магазинчиков подержанных книг, или томики карманного формата, которые она приобретала после долгого топтания у вертушек, стоявших в некоторых магазинах. Так она прочла немало книг, написанных в более или менее отдаленные времена господами и дамами, чьи портреты иногда бывали напечатаны на клапанах или задней обложке, а также современных книг о любви, приключениях или путешествиях. Самыми любимыми у нее были «Габриэла», написанная бразильцем по имени Жоржи Амаду, «Анна Каренина», повествующая о жизни русской аристократки и написанная ее соотечественником, и «Повесть о двух городах», в конце которой она плакала, читая, как отважный англичанин – его звали Сидней Картон – утешает испуганную девушку, держа ее за руку, на пути к гильотине.
Прочла Тереса и ту книгу о враче, женатом на миллионерше, которую Пати в самом начале советовала ей оставить на потом, и еще одну, очень странную, которую она понимала с трудом, но книга покорила ее: с первого же мгновения она узнала землю, язык и душу персонажей, живших на ее страницах. Книга называлась «Педро Парамо», и хотя Тересе никак не удавалось проникнуть в ее тайну, она возвращалась к ней снова и снова, открывая наугад и перечитывая страницу за страницей. Жившие на них слова зачаровывали ее, точно она заглядывала в незнакомое, мрачное, волшебное место, связанное с чем-то в ней самой – она была уверена в этом, – что крылось в каком-то темном уголке ее крови и памяти: Я приехал в Комалу, потому что мне сказали, что здесь живет мой отец, некий Педро Парамо… Вот так, прочтя много книг в Эль-Пуэртоде-Санта-Мария, Тереса продолжала читать их и на воле, одну за другой, все свои выходные, которые бывали у нее раз в неделю, и ночами, когда не могла уснуть. Порою, если давно знакомый страх перед светом зари становился невыносимым, ей даже удавалось справляться с ним, раскрывая книгу, лежащую на тумбочке у кровати. И Тереса убедилась, что книга – мертвый предмет, сделанный из бумаги и краски, – обретает жизнь, когда кто-нибудь начинает перелистывать ее страницы и читать ее строки, проецируя на них собственную жизнь, свои пристрастия и вкусы, добродетели или пороки. И теперь она была уверена в том, что лишь проблеском мелькнуло для нее в самом начале, когда они с Пати О'Фаррелл обсуждали похождения невезучего, а потом везучего Эдмона Дантеса: не существует двух одинаковых книг, ибо не бывает и никогда не было двух одинаковых читателей. И каждая прочитанная книга, подобно каждому человеку, является единственной в своем роде, уникальной историей и отдельным миром.
* * *
Приехал Тони. Еще молодой, бородатый, с серьгой в ухе и бронзовой от многочисленных марбельских сезонов кожей, в футболке с надписью «Осборн» и изображением быка. Профессионал пляжа, прямо-таки созданный для того, чтобы жить за счет туристов, не имевший никаких комплексов и – по крайней мере, так казалось – никаких чувств. За все то время, что Тереса работала здесь, она ни разу не видела его сердитым или добродушным, похоже, он не обольщался никакими мечтами и ни в чем не разочаровывался. Он управлял своим заведением бесстрастно и толково, зарабатывал хорошие деньги, был вежлив с клиентами и несгибаем с любителями поскандалить. Под прилавком на всякий случай держал бейсбольную биту и по утрам угощал рюмочкой коньяка, а в свободное от дежурства время – порцией джин-тоника муниципальных блюстителей порядка, патрулировавших пляжи.
Вскоре после выхода из Эль-Пуэрто Тереса пришла к нему, и он без всяких церемоний оглядел ее с головы до ног, а потом сказал, что друзья одной его приятельницы просили, чтобы он дал ей работу, поэтому он даст ей работу. Никаких наркотиков здесь, никакой выпивки в присутствии клиентов, никаких шашней с ними, и не вздумай запускать руку в кассу, иначе ты у меня вылетишь отсюда, как перышко, а если это будет касса, так я тебе еще и портрет разукрашу. Рабочий день двенадцать часов плюс сколько понадобится, чтобы собрать все, когда закрываемся, а начинать в восемь утра. Согласна – оставайся, нет – скатертью дорога.
Тереса согласилась. Ей нужна легальная работа, чтобы оставаться на этой поднадзорной свободе, чтобы есть, чтобы спать под крышей. А Тони и его заведение – не лучше и не хуже чего угодно другого.
Она курила, пока сигарета с гашишем не начала обжигать ей ногти, потом одним глотком допила остатки текилы с апельсиновым соком. Уже появились первые туристы со своими махровыми полотенцами и кремом для загара. Рыболов с удочкой по-прежнему сидел на берегу, а солнце в небе поднималось все выше, нагревая песок. За рядом топчанов хорошо сложенный мужчина делал зарядку и весь блестел от пота, как конь после долгого бега. Тересе показалось, что она улавливает запах его кожи. Она некоторое время разглядывала его: плоский живот, мышцы спины, напрягающиеся при каждом наклоне и повороте торса. Время от времени он останавливался перевести дух и стоял так, упершись руками в бедра и опустив голову, а Тереса смотрела на него, и в голове у нее роились свои мысли.
Плоские животы, сильные спины. Мужчины с дубленой, пахнущей потом кожей, возбужденные под брюками.
Черт побери. Как легко заполучать их – и все же как трудно, несмотря ни на что, несмотря на всю их предсказуемость. И как просто можно стать чьей-то девчонкой, если думаешь сладким местом или просто если думаешь столько, что в итоге все кончается тем же – думаешь тем же самым, делая глупости от большого ума.
После выхода на свободу у Тересы только раз дело дошло до интима – с молодым официантом из такого же заведения, как ее, расположенного на другом конце пляжа. Как-то субботним вечером она не пошла домой, а осталась там: сидела на песке, куря и прихлебывая текилу с апельсиновым соком, глядя на огоньки рыбацких суденышек вдали и бросая самой себе вызов: не вспоминать. Официант угадал подходящий момент и заговорил с ней, симпатичный, остроумный – несколько раз ему удалось рассмешить ее, – а спустя пару часов они оказались в его машине, на заброшенном пустыре неподалеку от арены для корриды. Все сложилось как-то вдруг, и Тереса, движимая скорее любопытством, чем настоящим желанием, внимательно наблюдала за собой, поглощенная собственными реакциями и ощущениями. Первый мужчина за полтора года – многие из ее товарок в тюрьме отдали бы за это не один месяц свободы. Но она неудачно выбрала и момент, и партнера, оказавшегося таким же неподходящим, как и ее настроение. Потом она решила, что виноваты во всем эти огоньки в черном ночном море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80