Первые сделки с колумбийскими наркодельцами – Медельинским картелем – происходили почти без участия денег и заключались в простом обмене кокаина на оружие: партии автоматов Калашникова и гранатометов РПГ с российских военных складов. Однако дело шло не так хорошо, как хотелось бы, и одной из проблем для Языкова и его московских партнеров был пропавший кокаин. Но вдруг, когда все уже перестали о нем вспоминать, эти пятьсот килограммов словно с неба свалились.
– Мне рассказывали, что Мексиканка и та, другая, отправились к Языкову вести переговоры, – продолжал Хуарес. – Вот прямо так – лично, с пакетом порошка в качестве образца… Видимо, русский встретил их не слишком-то приветливо. Тогда О'Фаррелл вспылила: она, мол, уже заплатила за все, и тех пуль, которые достались ей, когда разбирались с ее женихом, вполне достаточно, чтобы остановить счетчик. Мы, мол, играем чисто и просим компенсации.
– Почему же они не стали делить порошок на мелкие партии?
– Дня начинающих это было слишком. А уж Языкову бы точно не понравилось.
– Выходит, оказалось совсем несложно установить происхождение этого порошка?
– Конечно. – Искусно орудуя вилкой и ножом, бывший полицейский расправлялся с ломтиками ветчины на глиняной тарелке. – Ведь все отлично знали, чьей невестой была О'Фаррелл.
– Расскажите мне о ее женихе.
– Жениха, – принялся рассказывать Хуарес с презрительной улыбкой, продолжая резать, жевать и снова резать, – звали Хайме Аренас, для друзей Джимми.
Севилец из хорошей семьи. Полное дерьмо, не к столу будь сказано. Много чем занимался в Марбелье, а также вел какие-то семейные дела в Южной Америке. Парень с амбициями и большим самомнением насчет собственного ума. Когда этот кокаин оказался в пределах досягаемости, Джимми пришло в голову, что неплохо бы натянуть нос русским. Имей он дело с Пабло Эскобаром, он просто не посмел бы, но «товарищи» тогда еще не пользовались такой славой, как сейчас. Они выглядели просто дураками или почти дураками. Так что Джимми припрятал снежок, надеясь выторговать для себя прибавку к комиссионным, хотя Языков уже заплатил колумбийцам, сколько было договорено, причем на сей раз больше деньгами, чем оружием. Джимми начал тянуть резину и доигрался до того, что у «товарища» лопнуло терпение. Джимми поплатился жизнью, а вместе с ним – и двое его партнеров. Русские всегда действовали довольно грубо. – Хуарес критически прищелкнул языком. – Да и сейчас тоже.
– Как они вышли друг на друга?
Мой собеседник, подняв вилку, нацелился ею в меня, словно желая показать, что одобряет мой вопрос.
– В те времена, – объяснил он, – у русских гангстеров была одна очень большая проблема. Собственно, она существует и по сей день, но тогда все обстояло куда хуже. Дело в том, что их можно узнать за километр: все большие, грубые, светловолосые, с этими здоровенными ручищами, с этими машинами и этими шлюхами, разукрашенными, как новогодняя елка, которых они всегда возят с собой. А кроме того, с иностранными языками у них просто беда. Стоило им сойти с самолета в Майами или в любом другом американском аэропорту, ДЭА и вся полиция буквально начинали ходить за ними по пятам. Поэтому им нужны были посредники. Поначалу Джимми Аренас показал себя хорошо: начал с того, что стал добывать им спирт из Хереса для переправки в Северную Европу. Помимо этого, у него были хорошие связи в Южной Америке, и он не вылезал из модных дискотек Марбельи, Фуэнхиролы и Торремолиноса. Однако русским хотелось иметь собственные импортно-экспортные сети. «Бабушка» – московские друзья Языкова – уже наладила поставки мелких партий белого порошка, используя линии Аэрофлота, связывающие русскую столицу с Монтевидео, Лимой и Баией: их меньше контролировали, чем рейсы из Рио-де-Жанейро и Гаваны. В аэропорт «Шереметьево» тогда прибывали только мелкие партии – не более чем по полкило – с курьерами-индивидуалами, однако этого явно не хватало. Только что рухнула Берлинская стена, Советский Союз разваливался, и кокаин входил в моду в новой России, где шустрые и ловкие в одночасье обзаводились неслыханными дотоле состояниями. И они не ошиблись в своих предположениях, – заключил Хуарес. – Чтобы вы смогли представить себе масштабы спроса, скажу, что в настоящее время цена одного грамма кокаина в какой-нибудь дискотеке Санкт-Петербурга или Москвы на тридцать-сорок процентов выше, чем в Соединенных Штатах.
Дожевав последний кусок мяса, бывший полицейский запил его большим глотком вина.
– Вообразите себе, – продолжал он, – товарищ Языков сидит и ломает себе голову, как перейти на более высокий уровень. И тут – на тебе – появляются полтонны кокаина, который не нужно тащить из Колумбии со всеми вытекающими из этого проблемами: он лежит себе тихонько здесь, в Испании, готовый к употреблению. Никакого риска.
Что же касается Мексиканки и О'Фаррелл, они, как я уже говорил, не справились бы одни… Сами они за всю жизнь не вынюхали бы эти пятьсот килограммов, а при первом же грамме, выброшенном на рынок, на них накинулись бы все разом: и русские, и жандармы, и мои люди… У них хватило ума сообразить, что к чему.
Какой-нибудь идиот на их месте начал бы торговать понемножку в розницу, и прежде, чем им занялись бы мы или жандармерия, он оказался бы в багажнике машины. Requiescat in pace.
– А откуда они знали, что с ними не произойдет то же самое?.. Что русский выполнит свою часть договора?
– Они никак не могли этого знать, – объяснил бывший полицейский. – Поэтому просто решили рискнуть. И им удалось расположить к себе Языкова. Особенно Тересе Мендоса – она сумела использовать их личную встречу, чтобы предложить разные варианты этой сделки. Вы знаете о том галисийце – о ее женихе?.. Ах, знаете… Ну так вот. У Мексиканки был опыт. И, как оказалось, еще и то, что должно быть – во всяком случае, у каждого настоящего мужчины. – Хуарес усмехнулся. – Знаете, что? Есть женщины, у которых словно калькулятор между ног – дзинь, дзинь, и они вовсю им пользуются. А у нее такой калькулятор был вот тут, – он постучал указательным пальцем себе по виску, – В голове. Вы ведь знаете, как бывает с женщинами: иная поет, что твоя сирена, а потом оказывается настоящей волчицей.
Сам Сатурнино Г. Хуарес наверняка должен был знать об этом лучше многих. Я ничего не ответил: вспомнил про его счет в гибралтарском банке, о котором много писали в газетах во время судебного процесса. В те времена у Хуареса было немного больше волос на голове, и он носил только усы; именно так он и выглядел на фотографии, которая нравилась мне больше всех: на ней он позировал, стоя между двумя коллегами в форме, в дверях одного из мадридских судов. И вот он теперь сидел передо мной – за что заплатил весьма умеренную цену: пять месяцев тюрьмы и изгнание из полиции, – сидел и заказывал официанту коньяк и сигару, чтобы как следует переварить съеденное.
Нехватка доказательств, плохо проведенное следствие, хорошие адвокаты. Интересно, подумал я, сколько людей обязаны ему чем-то. Включая Тересу Мендоса.
– В общем, – завершил свой рассказ Хуарес, – Языков заключил с ними соглашение. А кроме того, они ведь приехали на Коста-дель-Соль, чтобы вложить деньги во что-нибудь подходящее, и он показался Мексиканке достаточно интересным объектом вложения.
В общем, выполнил свои обещания, как настоящий кабальеро… И это положило начало прекрасной дружбе.
* * *
Олег Языков смотрел на пакет, лежавший передним на столе: белый порошок в двойной герметичной упаковке из прозрачного пластика, запечатанный широкой и толстой клейкой лентой. Все цело, печать не повреждена. Ровно тысяча граммов в вакуумной упаковке – той самой, в которую они были расфасованы в подпольных лабораториях амазонских джунглей, где-нибудь на берегах реки Яри.
– Должен признать, – сказал он, – что вы обладаете замечательным хладнокровием. Да.
Он хорошо говорит по-испански, подумала Тереса.
Медленно, делая паузы, как бы тщательно выстраивая слова одно за другим. Произношение у него было очень мягкое и ни капли не похожее на тот зверский акцент русских злодеев, террористов и контрабандистов, с которым они рычали в фильмах: «Я будет убивать амирикански врак». Да он и не выглядел ни мафиозо, ни гангстером: светлая кожа, большие, тоже светлые глаза ребенка с необычной желто-голубой радужкой, соломенные волосы, подстриженные коротко, почти по-солдатски. На нем были брюки цвета хаки и темно-синяя рубашка с засученными рукавами, открывающими сильные, покрытые светлыми волосками руки с «Ролексом» для подводного плавания на левом запястье. Эти руки, спокойно лежавшие по обе стороны пакета, не прикасаясь к нему, были крупными, как и он сам; на безымянном пальце поблескивало толстое золотое обручальное кольцо. Весь он выглядел здоровым, сильным и чистым. Пати О'Фаррелл сказала, что он очень опасен, и это самое главное его качество.
– Давайте проверим, правильно ли я понял. Вы предлагаете вернуть груз, который принадлежит мне. Вы. Если я снова заплачу. Как это называется по-испански?.. – Он на мгновение задумался, подыскивая слово; похоже, это казалось ему забавным. – Злоупотребление?.. Вымогательство?
– Это слишком сильно сказано, – ответила Пати.
Они с Тересой часами обсуждали это со всех сторон – с самого своего рейса в пещеры Маррахос вплоть до того момента, когда до встречи с Языковым оставался всего час. Каждое за и против взвешивалось десятки раз; Тереса не была уверена, что их аргументы окажутся настолько убедительными, насколько это кажется ее партнерше, но отступать было поздно. Пати – более сдержанный, чем обычно, макияж, дорогое платье, свободная манера держаться: одним словом, дама, вполне уверенная в себе – принялась объяснять по второму разу, хотя было очевидно, что Языков понял с первого, как только они положили пакет на стол Перед этим, извинившись – правда, совершенно нейтральным тоном, – русский приказал двум телохранителям обыскать их, чтобы проверить, не спрятаны ли где микрофоны. Технология, сказал он, пожав плечами. А после того, как телохранители закрыли дверь, спросил, не желают ли дамы выпить чего-нибудь – обе отказались, хотя Тереса чувствовала, что у нее пересохло во рту, – и уселся за письменный стол, готовый слушать. Все было чисто и аккуратно: ни единой бумаги на виду, нигде ни одной папки. Только стены того же кремового цвета, что и ковер, закрывающий весь пол, картины (дорогие и с виду, и, скорее всего, на самом деле), большая русская икона в массивном серебряном окладе, в углу факс, телефон с селектором и на столе еще один – сотовый. Пепельница. Зажигалка «Дюпон» – огромная, золотая. Все кресла обтянуты белой кожей. Из огромных окон кабинета, расположенного на последнем этаже роскошного жилого дома в квартале Санта-Маргарита, открывался вид на изогнутую линию берега с полосой пены вдоль пляжа, до самых волнорезов, мачты яхт у причалов и белые дома Пуэрто-Бануса.
– Скажите мне одну вещь, – вдруг перебил Пати Языков. – Как вы это сделали?.. Добраться туда, где он был спрятан. Привезти его, не привлекая внимания. Да. Вы подвергали себя опасности. Думаю. И продолжаете подвергать.
– Это не важно, – сказала Пати.
Гангстер улыбнулся. Не трусь, говорила эта улыбка. Расскажи правду. Ничего не случится. Такие улыбки, как у него, вызывают доверие, подумала Тереса, глядя на него. Или такое недоверие, что начинаешь доверять.
– Конечно, это важно, – возразил Языков. – Я искал этот продукт. Да. Я не нашел его. Я допустил ошибку. С Джимми. Я не знал, что вы знаете… Все было бы по-другому, правда? Как идет время! Надеюсь, что вы поправились. После того несчастного случая.
– Вполне поправилась, спасибо.
– Я должен поблагодарить вас за одну вещь. Да. Мои адвокаты сказали, что во время следствия вы не упоминали моего имени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80