Пламя свечи за спиной окружало его как нимб. Под столом, проститутка бесстыдно лезла к нему в ширинку. «Сегодня я стану трупом, — думал Сэл. — Умру. Потому что не хватает мужества просто встать и уйти. Я заслуживаю смерти. Я, может быть, уже мертв. Только не помню, каким образом меня убили. Может быть, я уже в аду? Боже, который час?» Не переставая петь, он посмотрел на свои руки, словно собираясь с силами перед сложным музыкальным пассажем. Дешевые электронные часы показывали 8.28. «Все, я покойник. Жить осталось полтора часа. Давайте, ребята, смотрите и слушайте, сегодня мое последнее выступление. Последний ангажемент», — вертелось в голове у Сэла, пока он пел.
Я тоскую по тебе,
Мой город родной...
Элегантно одетые мужчина и женщина, оба лет восьмидесяти, танцевали на площадке, счастливо улыбаясь от прекрасной музыки и от возможности потанцевать. Сэл машинально взял еще несколько аккордов, и все официанты, бармены, даже Эрл за стойкой начали тихонько подпевать, вторя сентиментальной, грустной мелодии. Они всегда так делали, так было отрепетировано.
— В один из баров Кливленда зашел парень, — произнес Сэл и услышал свой голос в динамиках, на фоне тихой музыки. — В один из баров Кливленда зашел парень и попросил официанта посадить его за столик рядом со сценой.
Все туристы теперь смотрели только на него. Даже пара танцующих старичков.
— После перерыва на сцену вернулась группа, и зазвучала музыка. Та самая песня, которую вы сейчас слышите. Но у них было здесь соло на трубе. — Сэл замолчал, а официанты и бармены смешно изобразили звук трубы и снова принялись тихонько подпевать. Так было всегда. Кто-то из посетителей фыркнул. Сэл почувствовал себя участником какого-то дурацкого фарса, трагикомиком дешевой, третьесортной постановки. Клоуном впровинциальном цирке.
— В тот день трубач был в ударе. Играл великолепно. Соло в этой песне всегда получалось у него особенно хорошо. Знаете ли вы, что значит тосковать по родному городу, тосковать по Нью-Орлеану? И вдруг трубач видит, что парень за столиком перед сценой плачет. По его лицу бегут слезы. И чем громче звучит труба, тем горше плачет парень. Он всхлипывает. Он уже не может сдержать рыданий. Сердце разрывается! — Он замолчал и отвернулся от слепящего прожектора. Он видел публику, и это его раздражало. Его это всегда раздражало. Казалось, будто там, в темноте, ненасытное чудовище поглощает пищу в прохладе кондиционированного воздуха и вдыхает сигаретный дым. Из-за прожектора чудовище следит за ним голодными глазами, выжидая, когда он проявит слабость. — Песня кончилась, трубач подошел к парню и говорит: «Послушай, я так рад, что тебе понравилась наша музыка. Ты что, из Нью-Орлеана?» — «Нет, — сказал парень. — Пауза. Наверняка чудовище удивилось. — Я трубач».
Воцарилась тишина, абсолютная тишина. Но в следующее мгновение женщина у противоположной стены рассмеялась. Рассмеялись и остальные и стали подталкивать друг друга локтями и аплодировать. Сэл не был готов к такой бурной реакции зрителей, хотя и ожидал аплодисментов. Столь теплый прием его поразил, а взрывы хохота заставили вздрогнуть. Ему оставалось лишь взять несколько аккордов и допеть последний куплет, но он чувствовал, что не в силах этого сделать. Слишком измотал его прошедший день. Сэл рассчитывал на свои пальцы, но они словно одеревенели. Появилось ощущение, будто он летит в пропасть. Сэл заплакал. Закрыл лицо руками и зарыдал. От громких всхлипов буквально разрывались легкие.
Публика ревела от восторга. Это замечательно! Этот парень неподражаем. Он не просто певец и пианист, он еще и отличный комик. Как его имя? Ведь сказали, как его зовут. Официанты и бармен не разделяли восторга зрителей, они были в ужасе, потому что знали, что это не шоу. Эдди Росс оттолкнул от себя проститутку, а Альберт Селестине в ярости думал: «Почему в его смену? Почему это должно было случиться именно в его смену?»
Сэл пытался взять себя в руки, но сердце билось как пойманная птица, ладони, которыми он прикрыл лицо, были мокры от слез.
Что это, нервный срыв? Нет, нервных срывов теперь не бывает. По крайней мере, у итальянцев с Индустриального Канала. Нервные срывы случаются лишь у евреев из богатых районов. У белых из Гарден-Дистрикта. А ребята из бедняцкого квартала, такие, как он, с заработком в пятнадцать тысяч в год, да еще проигравшие сто восемьдесят тысяч из денег Джонни Венезия, на заднем сиденье машины пускают себе пулю в лоб с помощью девятимиллиметрового пистолета.
Сэл застонал через микрофон, все в ресторане услышали этот стон и почувствовали себя неловко. Они знают, что смешно, а что — нет. Это не игра, и это не смешно. Парень слишком далеко зашел! Смех стихал, как отдаленный раскат грома. Посетителям передалось напряжение официантов, которые застыли на своих местах. Джина, официантка, поздоровавшаяся с Сэлом несколько минут назад, всхлипнула и вытерла глаза салфеткой. Что-то здесь было не так, и зрители быстро это поняли.
Сэл вдруг громко всхлипнул в микрофон и сказал:
— Простите, ребята, я не хотел.
Он пытался сдержать слезы, овладеть собой, как подобает профессионалу, черт возьми! Но чувствовал себя словно лошадь в полыхающей конюшне.
— Вам не надо было этого видеть. — Сэл опять всхлипнул. — Это беззаботный город. Вы приехали в Нью-Орлеан повеселиться, ведь так?
Публика загудела, словно встревоженный улей. Не слишком ли далеко все зашло. Сначала кошмарная нью-орлеанская погода, а теперь еще это! Еда остывала, омары застревали в глотке, как куски свиного сала. Это за такие-то деньги?
— Уведите парня! — раздался сердитый голос, судя по акценту, туриста со Среднего Запада. — Уведите его отсюда!
— Парень болен, — закричал крупный алабамец с повязанной вокруг шеи салфеткой. — Мужчина не должен показывать свои слезы.
— Шоу продолжается! — крикнул Сэл в микрофон. В это время какой-то японец присел на танцплощадке рядом с неподвижно застывшей престарелой парочкой, чтобы сфотографировать сумасшедшего американца.
— Домо, — сказал японец, слегка поклонился и вернулся за столик.
«Мне надо отсюда убраться!» — подумал Сэл, глотая слезы. Он резко оттолкнул от себя микрофон, обернулся вокруг своей подставки и ударился о динамик. Раздался пронзительный скрип. Посетители зажали руками уши.
— Прекратите этот звук! Приглушите этот чертов звук!
Эдди Росс, владелец «Кинг Луи», тщетно пытаясь выбраться из-за своего прикрученного к полу столика, столкнул одну из проституток с ее места пинком в зад.
— Альберт! — орал мистер Росс. — Альбе-е-ерт!
Сэл, отойдя от пианино, смахивал на пол стаканы, сшибал на ходу столики и кричал:
— Не могу, ребята! Не могу!
А ужасный скрип продолжался, публика недовольно шумела. Альберт Селестине подбежал к Сэлу, крепко схватил за руку и потащил прочь из зала, шипя ему в ухо как ядовитая змея:
— Идиот! Что ты натворил?
— Альберт! — кричал через весь зал Эдди Росс, не замечая, что прижал ногой руку проститутки. — Гони его отсюда, Альберт!
— Слышал? — злобно говорил Альберт, проталкивая Сэла в холл, подальше от глаз оскорбленных клиентов. — Слышал? Ты здорово влип. Этот еврей тебе этого никогда не забудет. — Он толкнул Сэла к лифту, сверля его своими желтыми злыми глазами. — И я тоже не забуду.
— Альберт, прости, — Сэл заикался. — Я же говорил тебе, что не могу...
— Нет! — рявкнул Альберт, вызывая лифт. — Это я тебе говорил! Я просил тебя поиграть каких-то двадцать минут на этом проклятом пианино, и все бы было в порядке. Но ты не мог! После всего, что я для тебя сделал. Не мог! Знаешь, в чем твоя беда? — Он отпустил кнопку лифта и ткнул Сэла пальцем в грудь. — Ты принимаешь доброту за слабость. — Он продолжал сверлить Сэла взглядом. — Но теперь ты здорово влип. В этом городе для тебя все кончено. У меня есть связи, и я уж постараюсь, чтобы тебя не взяли ни в один ресторан. Ни в один ресторан в этом городе.
«Вот именно, — кричал разум Сэла, — из этого города надо убираться».
Двери лифта открылись, и Альберт буквально швырнул Сэла в пустую кабину и сказал ему то, что сказал бы любому белому:
— Будь ты цветным, сдох бы с голоду. Убирайся из «Кинг Луи», и чтоб ноги твоей здесь больше не было.
Двери лифта стали медленно закрываться, а Альберт все повторял:
— Чтоб я тебя здесь больше не видел! — пока блестящие металлические двери не закрылись. Сэл остался совершенно один и прислонился к чуть вибрирующим стенам лифта. Он по-детски вытер глаза ладонью и ощутил, что утрачивает чувство реальности. Все казалось чужим, незнакомым. Кругом царили хаос и неразбериха. От накопившейся за день усталости ноги налились свинцом — будто от героина. Ничего подобного с ним никогда не случалось. Выдержит ли он? Черт! Он забыл куртку Кэт. Надо бы ей позвонить, пусть заберет. Который час? Почти девять. Он должен бежать. Бежать немедленно.
Время летело быстро. На шестом этаже лифт остановился, ввалилась группа пьяных ковбоев — все огромного роста. Они весело смеялись, переругивались, не замечая Сэла. Повернулись к нему спиной и прижали к стенке. Один из них, широкоплечий, с загорелым лицом, в широкополой шляпе, держал над головой стакан, чтобы его не разбили.
— Так вот, — говорил он своим скрипучим голосом, — когда я был мальчишкой, то каждую зиму ездил в Южную Дакоту к деду, вытаскивать скот из сугробов выше меня ростом, так и то я не замерзал так, как сегодня на этом проклятом пароме. Ветер с реки режет как бритва. А дождь до чего противный. Такого холодного я отродясь не видел, клянусь вам.
— Эй, Том, — поддразнил его другой ковбой, — это потому, что ты был совсем трезвый. Держу пари, полезь ты сейчас купаться, ничуть не замерз бы.
Кабина лифта сотрясалась от хохота. Кто-то протянул руку на уровне глаз Сэла и дружелюбно похлопал старину Тома по спине.
— Нет! — усмехнулся старина Том и покачал головой. — Купаться я бы не стал. Мы с Клодетт, когда садились на этот паром, видели внизу крыс. Здоровенные, как лошади! — Снова взрыв хохота. — Мы даже слышали писк этих тварей.
Клодетт, пышногрудая брюнетка с бледным лицом, тоненьким голоском заметила:
— Я думала, это коровы решили переплыть Миссисипи.
Когда на первом этаже двери открылись, Сэл увидел Малыша Джонни и Даго Ред Ла Рокка с недовольными физиономиями. Волосы у него на голове зашевелились. Но еще рано! Слишком рано. У него есть еще час! Он выглянул из-за спины Тома, и Малыш Джонни уставился на него. Сэл едва не потерял сознание от страха. И вдруг с облегчением понял, что Малыш Джонни смотрит не на него, а на здоровяка Тома. А Сэла он даже не видел. Сэл взглянул на Даго Реда, но тот отошел немного влево и был вне поля его зрения. «Раз я его не вижу, значит, и он меня тоже», — решил Сэл, прячась за широкую спину старины Тома.
— Первый этаж. Все выходят, — услышал Сэл хриплый голос с провинциальным акцентом. Это был голос Малыша Джонни, сердитый и злобный. Сэл с перепугу чуть не умер. И тотчас заревел Даго Ред:
— Да, все выходят.
На секунду в лифте воцарилась тишина. В холле отеля было полно людей, и все изрядно пьяны. Они дули в маленькие пластмассовые рожки и маршировали по кругу, как на параде. Где-то истерически смеялась женщина.
Старина Том заговорил голосом Гэри Купера из старого фильма:
— Нам не нужно на первый этаж, приятель. Нам надо вниз на парковку. — Он улыбнулся Малышу Джонни. — Если не возражаете.
Сэл пригнулся и, выглянув из-под огромной груди Клодетт, увидел, что Малыш Джонни с ненавистью смотрит на здоровяка Тома. Джонни Венезия привык, чтобы по первому требованию выполняли его приказание. К тому же было известно, что Малыш Джонни не терпит фермеров с тех пор, как однажды в техасской тюрьме с ним произошел очень неприятный случай. Двери лифта стали закрываться, и старина Том с усмешкой сказал Малышу Джонни на добрых два фута ниже его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Я тоскую по тебе,
Мой город родной...
Элегантно одетые мужчина и женщина, оба лет восьмидесяти, танцевали на площадке, счастливо улыбаясь от прекрасной музыки и от возможности потанцевать. Сэл машинально взял еще несколько аккордов, и все официанты, бармены, даже Эрл за стойкой начали тихонько подпевать, вторя сентиментальной, грустной мелодии. Они всегда так делали, так было отрепетировано.
— В один из баров Кливленда зашел парень, — произнес Сэл и услышал свой голос в динамиках, на фоне тихой музыки. — В один из баров Кливленда зашел парень и попросил официанта посадить его за столик рядом со сценой.
Все туристы теперь смотрели только на него. Даже пара танцующих старичков.
— После перерыва на сцену вернулась группа, и зазвучала музыка. Та самая песня, которую вы сейчас слышите. Но у них было здесь соло на трубе. — Сэл замолчал, а официанты и бармены смешно изобразили звук трубы и снова принялись тихонько подпевать. Так было всегда. Кто-то из посетителей фыркнул. Сэл почувствовал себя участником какого-то дурацкого фарса, трагикомиком дешевой, третьесортной постановки. Клоуном впровинциальном цирке.
— В тот день трубач был в ударе. Играл великолепно. Соло в этой песне всегда получалось у него особенно хорошо. Знаете ли вы, что значит тосковать по родному городу, тосковать по Нью-Орлеану? И вдруг трубач видит, что парень за столиком перед сценой плачет. По его лицу бегут слезы. И чем громче звучит труба, тем горше плачет парень. Он всхлипывает. Он уже не может сдержать рыданий. Сердце разрывается! — Он замолчал и отвернулся от слепящего прожектора. Он видел публику, и это его раздражало. Его это всегда раздражало. Казалось, будто там, в темноте, ненасытное чудовище поглощает пищу в прохладе кондиционированного воздуха и вдыхает сигаретный дым. Из-за прожектора чудовище следит за ним голодными глазами, выжидая, когда он проявит слабость. — Песня кончилась, трубач подошел к парню и говорит: «Послушай, я так рад, что тебе понравилась наша музыка. Ты что, из Нью-Орлеана?» — «Нет, — сказал парень. — Пауза. Наверняка чудовище удивилось. — Я трубач».
Воцарилась тишина, абсолютная тишина. Но в следующее мгновение женщина у противоположной стены рассмеялась. Рассмеялись и остальные и стали подталкивать друг друга локтями и аплодировать. Сэл не был готов к такой бурной реакции зрителей, хотя и ожидал аплодисментов. Столь теплый прием его поразил, а взрывы хохота заставили вздрогнуть. Ему оставалось лишь взять несколько аккордов и допеть последний куплет, но он чувствовал, что не в силах этого сделать. Слишком измотал его прошедший день. Сэл рассчитывал на свои пальцы, но они словно одеревенели. Появилось ощущение, будто он летит в пропасть. Сэл заплакал. Закрыл лицо руками и зарыдал. От громких всхлипов буквально разрывались легкие.
Публика ревела от восторга. Это замечательно! Этот парень неподражаем. Он не просто певец и пианист, он еще и отличный комик. Как его имя? Ведь сказали, как его зовут. Официанты и бармен не разделяли восторга зрителей, они были в ужасе, потому что знали, что это не шоу. Эдди Росс оттолкнул от себя проститутку, а Альберт Селестине в ярости думал: «Почему в его смену? Почему это должно было случиться именно в его смену?»
Сэл пытался взять себя в руки, но сердце билось как пойманная птица, ладони, которыми он прикрыл лицо, были мокры от слез.
Что это, нервный срыв? Нет, нервных срывов теперь не бывает. По крайней мере, у итальянцев с Индустриального Канала. Нервные срывы случаются лишь у евреев из богатых районов. У белых из Гарден-Дистрикта. А ребята из бедняцкого квартала, такие, как он, с заработком в пятнадцать тысяч в год, да еще проигравшие сто восемьдесят тысяч из денег Джонни Венезия, на заднем сиденье машины пускают себе пулю в лоб с помощью девятимиллиметрового пистолета.
Сэл застонал через микрофон, все в ресторане услышали этот стон и почувствовали себя неловко. Они знают, что смешно, а что — нет. Это не игра, и это не смешно. Парень слишком далеко зашел! Смех стихал, как отдаленный раскат грома. Посетителям передалось напряжение официантов, которые застыли на своих местах. Джина, официантка, поздоровавшаяся с Сэлом несколько минут назад, всхлипнула и вытерла глаза салфеткой. Что-то здесь было не так, и зрители быстро это поняли.
Сэл вдруг громко всхлипнул в микрофон и сказал:
— Простите, ребята, я не хотел.
Он пытался сдержать слезы, овладеть собой, как подобает профессионалу, черт возьми! Но чувствовал себя словно лошадь в полыхающей конюшне.
— Вам не надо было этого видеть. — Сэл опять всхлипнул. — Это беззаботный город. Вы приехали в Нью-Орлеан повеселиться, ведь так?
Публика загудела, словно встревоженный улей. Не слишком ли далеко все зашло. Сначала кошмарная нью-орлеанская погода, а теперь еще это! Еда остывала, омары застревали в глотке, как куски свиного сала. Это за такие-то деньги?
— Уведите парня! — раздался сердитый голос, судя по акценту, туриста со Среднего Запада. — Уведите его отсюда!
— Парень болен, — закричал крупный алабамец с повязанной вокруг шеи салфеткой. — Мужчина не должен показывать свои слезы.
— Шоу продолжается! — крикнул Сэл в микрофон. В это время какой-то японец присел на танцплощадке рядом с неподвижно застывшей престарелой парочкой, чтобы сфотографировать сумасшедшего американца.
— Домо, — сказал японец, слегка поклонился и вернулся за столик.
«Мне надо отсюда убраться!» — подумал Сэл, глотая слезы. Он резко оттолкнул от себя микрофон, обернулся вокруг своей подставки и ударился о динамик. Раздался пронзительный скрип. Посетители зажали руками уши.
— Прекратите этот звук! Приглушите этот чертов звук!
Эдди Росс, владелец «Кинг Луи», тщетно пытаясь выбраться из-за своего прикрученного к полу столика, столкнул одну из проституток с ее места пинком в зад.
— Альберт! — орал мистер Росс. — Альбе-е-ерт!
Сэл, отойдя от пианино, смахивал на пол стаканы, сшибал на ходу столики и кричал:
— Не могу, ребята! Не могу!
А ужасный скрип продолжался, публика недовольно шумела. Альберт Селестине подбежал к Сэлу, крепко схватил за руку и потащил прочь из зала, шипя ему в ухо как ядовитая змея:
— Идиот! Что ты натворил?
— Альберт! — кричал через весь зал Эдди Росс, не замечая, что прижал ногой руку проститутки. — Гони его отсюда, Альберт!
— Слышал? — злобно говорил Альберт, проталкивая Сэла в холл, подальше от глаз оскорбленных клиентов. — Слышал? Ты здорово влип. Этот еврей тебе этого никогда не забудет. — Он толкнул Сэла к лифту, сверля его своими желтыми злыми глазами. — И я тоже не забуду.
— Альберт, прости, — Сэл заикался. — Я же говорил тебе, что не могу...
— Нет! — рявкнул Альберт, вызывая лифт. — Это я тебе говорил! Я просил тебя поиграть каких-то двадцать минут на этом проклятом пианино, и все бы было в порядке. Но ты не мог! После всего, что я для тебя сделал. Не мог! Знаешь, в чем твоя беда? — Он отпустил кнопку лифта и ткнул Сэла пальцем в грудь. — Ты принимаешь доброту за слабость. — Он продолжал сверлить Сэла взглядом. — Но теперь ты здорово влип. В этом городе для тебя все кончено. У меня есть связи, и я уж постараюсь, чтобы тебя не взяли ни в один ресторан. Ни в один ресторан в этом городе.
«Вот именно, — кричал разум Сэла, — из этого города надо убираться».
Двери лифта открылись, и Альберт буквально швырнул Сэла в пустую кабину и сказал ему то, что сказал бы любому белому:
— Будь ты цветным, сдох бы с голоду. Убирайся из «Кинг Луи», и чтоб ноги твоей здесь больше не было.
Двери лифта стали медленно закрываться, а Альберт все повторял:
— Чтоб я тебя здесь больше не видел! — пока блестящие металлические двери не закрылись. Сэл остался совершенно один и прислонился к чуть вибрирующим стенам лифта. Он по-детски вытер глаза ладонью и ощутил, что утрачивает чувство реальности. Все казалось чужим, незнакомым. Кругом царили хаос и неразбериха. От накопившейся за день усталости ноги налились свинцом — будто от героина. Ничего подобного с ним никогда не случалось. Выдержит ли он? Черт! Он забыл куртку Кэт. Надо бы ей позвонить, пусть заберет. Который час? Почти девять. Он должен бежать. Бежать немедленно.
Время летело быстро. На шестом этаже лифт остановился, ввалилась группа пьяных ковбоев — все огромного роста. Они весело смеялись, переругивались, не замечая Сэла. Повернулись к нему спиной и прижали к стенке. Один из них, широкоплечий, с загорелым лицом, в широкополой шляпе, держал над головой стакан, чтобы его не разбили.
— Так вот, — говорил он своим скрипучим голосом, — когда я был мальчишкой, то каждую зиму ездил в Южную Дакоту к деду, вытаскивать скот из сугробов выше меня ростом, так и то я не замерзал так, как сегодня на этом проклятом пароме. Ветер с реки режет как бритва. А дождь до чего противный. Такого холодного я отродясь не видел, клянусь вам.
— Эй, Том, — поддразнил его другой ковбой, — это потому, что ты был совсем трезвый. Держу пари, полезь ты сейчас купаться, ничуть не замерз бы.
Кабина лифта сотрясалась от хохота. Кто-то протянул руку на уровне глаз Сэла и дружелюбно похлопал старину Тома по спине.
— Нет! — усмехнулся старина Том и покачал головой. — Купаться я бы не стал. Мы с Клодетт, когда садились на этот паром, видели внизу крыс. Здоровенные, как лошади! — Снова взрыв хохота. — Мы даже слышали писк этих тварей.
Клодетт, пышногрудая брюнетка с бледным лицом, тоненьким голоском заметила:
— Я думала, это коровы решили переплыть Миссисипи.
Когда на первом этаже двери открылись, Сэл увидел Малыша Джонни и Даго Ред Ла Рокка с недовольными физиономиями. Волосы у него на голове зашевелились. Но еще рано! Слишком рано. У него есть еще час! Он выглянул из-за спины Тома, и Малыш Джонни уставился на него. Сэл едва не потерял сознание от страха. И вдруг с облегчением понял, что Малыш Джонни смотрит не на него, а на здоровяка Тома. А Сэла он даже не видел. Сэл взглянул на Даго Реда, но тот отошел немного влево и был вне поля его зрения. «Раз я его не вижу, значит, и он меня тоже», — решил Сэл, прячась за широкую спину старины Тома.
— Первый этаж. Все выходят, — услышал Сэл хриплый голос с провинциальным акцентом. Это был голос Малыша Джонни, сердитый и злобный. Сэл с перепугу чуть не умер. И тотчас заревел Даго Ред:
— Да, все выходят.
На секунду в лифте воцарилась тишина. В холле отеля было полно людей, и все изрядно пьяны. Они дули в маленькие пластмассовые рожки и маршировали по кругу, как на параде. Где-то истерически смеялась женщина.
Старина Том заговорил голосом Гэри Купера из старого фильма:
— Нам не нужно на первый этаж, приятель. Нам надо вниз на парковку. — Он улыбнулся Малышу Джонни. — Если не возражаете.
Сэл пригнулся и, выглянув из-под огромной груди Клодетт, увидел, что Малыш Джонни с ненавистью смотрит на здоровяка Тома. Джонни Венезия привык, чтобы по первому требованию выполняли его приказание. К тому же было известно, что Малыш Джонни не терпит фермеров с тех пор, как однажды в техасской тюрьме с ним произошел очень неприятный случай. Двери лифта стали закрываться, и старина Том с усмешкой сказал Малышу Джонни на добрых два фута ниже его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73