Почему бы не попробовать оригинал? — Полы ее халата развевались на ходу. — Как ты думаешь, кто научил Изабель всем ее штучкам? Я покажу тебе то, что она не умела! — Она расхохоталась точь-в-точь как Изабель. Холодок пробежал по искалеченному телу Джованни. — Ты ничуть не лучше меня, маленький старый уродец. Я знаю, зачем тебе нужен этот ребенок.
Наконец-то он выбрался на жаркое солнце. Шофер открыл дверцу седана, и Джованни влез в машину, прижимая к груди плачущую девочку.
— Не забудь про деньги, Джемелли! — крикнула Мария Мендес, вне себя от злости, даже не подумав хотя бы из приличия запахнуть полы халата.
Седан тронулся, потом остановился. Джованни высунулся в опущенное стекло.
— Как ее зовут?
— Я назвала ее Изабель, — смеясь, ответила женщина. — Так мне привычнее.
Машина тронулась с места.
— Не забудь про деньги, Джемелли! — неслось ему вслед.
* * *
Ребенок ни на минуту не умолкал. Мария Мендес сказала правду: девочка замолкала лишь на короткое время, потом снова начинала кричать, уставясь в расписанный херувимами потолок. Надеясь на положительный результат, Джованни велел всей женской прислуге побывать в детской и подержать девочку на руках. Кормилица, которую он нанял, огромная черная женщина, уроженка северных прибрежных джунглей, с золотым кольцом в носу, пела девочке песни своего народа. На какое-то время девочка стихала, держа во рту большой черный сосок, но крик бушевал в ней. готовый вырваться наружу, словно отдаленные раскаты грома из-за горных вершин.
* * *
Изабель Джемелли лечили лучшие доктора Латинской Америки. После многочасового обследования педиатр с мировой известностью вынес свой вердикт: повышенная нервная возбудимость, и, проведя исследования спинного мозга малышки, пригласил специалиста по инфекционным заболеваниям. Тот прописал антибиотики, по истечении недели сколько-нибудь заметного улучшения не произошло.
Следующим был невропатолог, потом диетолог. Оба сошлись на том, что Изабель самая юная среди пациентов, которых им когда-либо приходилось пользовать. Но ни один из них не мог определить причину столь бурного проявления недовольства жизнью. Они порекомендовали Джованни обратиться к другому педиатру, а тот привел с собой психиатра. Последний провел уйму всяких исследований и заявил, что проблема не в умственном развитии ребенка, а в каких-то врожденных органических мозговых нарушениях, которые не заметили предыдущие специалисты. Педиатр возражал, и оба врача, соревнуясь в силе голоса, принялись излагать Джемелли каждый свою точку зрения.
Ребенок продолжал бушевать.
* * *
Однажды в детской появилась Ангелина Серио, сердито взглянула на орущую девочку и заявила:
— Ее сглазили. Я позову священника.
Священник-сицилиец с сальными черными волосами и бородавками на руках окропил комнату святой водой и долго читал что-то из Требника. Затем взял ребенка на руки и повернулся к Джемелли:
— Вы показывали ее врачам?
— Я потерял в них веру, — признался Джемелли.
С каждым днем Джованни охватывало все большее отчаяние. Крики девочки разносились по всему дому, не прекращались ни на минуту. Она не только не прибавляла в весе, но даже похудела. Того и гляди надорвется и умрет, думал несчастный отец.
* * *
К Джованни робко вошла Зумира, кормилица. Она предложила позвать к девочке своего двоюродного брата, макумбейру, знахаря и колдуна из ее родной деревни. Недавно он приехал в Рио. Зумира уверяла, будто он вылечил сотни людей, от которых отказались доктора, в том числе и детей, обреченных на смерть, буквально поднял их со смертного одра. Славится он также и своими любовными напитками.
Джованни с неприязнью относился к волшебству и дьявольской магии, и хотя макумба считается у большинства бразильцев второй религией, он, Джованни, верил только в Бога, пусть даже Бог и подвел его. Обращаться к колдуну — святотатство, но выбора у Джованни не было.
В ближайшее полнолуние, в полночь, Джованни и Зумира понесли девочку в «церковь» макумба — на маленькую поляну в глубине леса Тикука, рядом с бегущим потоком — обязательное условие для колдовства. Свечи в центре поляны очерчивали четырехугольную площадку. Посреди площадки стоял необычайно худой чернокожий, одетый во все белое. Увидев Джованни, он с мрачным видом протянул к нему руки:
— Дай мне ребенка.
Джованни с отвращением вручил свою дочь этому духу с горящими глазами. Ребенок вопил.
— На колени, — приказал макумбейру, и Джованни плюхнулся в грязь.
Макумбейру закрыл глаза и замахал руками перед лицом девочки.
— Дитя заговорено. — Он пронзительно взглянул на Джованни. — Твой враг навлек на него проклятие. Ты знаешь, кто именно?
Джованни пришел в замешательство.
— У меня... у меня нет врагов.
Чернокожий положил девочку на заранее приготовленное ложе из листьев. Джованни хотел унести ребенка, но пересилил себя и молча слушал, как в страхе и гневе кричит его дочь.
— Ты принес сладости?
Зумира, стоя на коленях позади Джованни, передала ему мешочек с конфетами, а тот в свою очередь протянул его макумбейру, и колдун положил мешочек на землю рядом с Изабель.
— Они любят сладкое, — пояснил он с улыбкой и принялся тихонько хлопать в ладоши.
Дах-дах-дах, дах-дах-дах...
— Они ленивы, — прошептал он. — Их нужно вызвать. Делай, как я.
И Джованни стал хлопать в ладоши, следя за длинными черными руками колдуна. То же самое делала и Зумира. Джованни это слышал. Затем макумбейру стал медленно раскачиваться на ягодицах, вращать глазами. Вдруг руки Джованни коснулось что-то мягкое.
— Цыпленок, — прошептала Зумира. — Передайте ему.
Джованни взглянул на маленького черного петушка со связанными ногами, который барахтался в ее широком подоле.
— Передайте ему!
Джованни с трудом положил перед макумбейру петушка, бившегося у него в руках. Костлявыми пальцами левой руки колдун стиснул шею птицы, в его правой руке блеснул нож, и на белую одежду брызнула густая черная кровь. Она капала на лицо заходящейся в плаче малышки, когда макумбейру поднял над ней умирающую в судорогах птицу.
— Нет, — закричал Джованни, вскочив на ноги. — Нет!
Макумбейру резко повернулся и ткнул в него окровавленным пальцем:
— Ты не смеешь...
Джованни ударил чернокожего тростью по руке, и тот взвыл от боли. Схватив свою дочь, Джованни крепко прижал ее к груди и, вытирая кровь с искаженного криком личика, заковылял из леса.
— Ш-ш-ш... — успокаивал он девочку. — Не плачь, дорогая. Не плачь!
Он решил испробовать всевозможные способы, чтобы развлечь ребенка, избавить от снедавшего его беспокойства.
Он плотно задернул шторы в детской. Затемнил свет.
Никаких перемен.
Выключил свет.
Ничего, кроме крика.
Он хлопал в ладоши, дергал себя за нос.
Ничего не изменилось.
Лаял собакой.
Опять ничего.
Раздвинул шторы, в комнату хлынул золотой свет солнца.
Изабель кричала.
Он поставил в детскую телевизор. Шли мультики.
На мгновение девочка успокоилась, ее личико озарила улыбка, когда она попыталась сосредоточиться на дергающихся фигурках.
И снова залилась плачем.
У Джованни отлегло от сердца. Это был хоть какой-то отклик. Положительный отклик. Уж теперь-то он докопается, в чем дело.
Он принес в детскую пятнадцатимиллиметровый проектор, экран, звуковую систему и дюжину фильмов, в основном мультики. Установил проектор, задернул шторы и включил экран. По стене побежали танцующие поросята, плещущиеся в воде утки, таскающие мясо мыши, трусливые койоты... Они вели машины, управляли каноэ, врезались в стены, кидались бутылками... Вопили, выли, визжали, хихикали, совсем как гуманоиды. Но Джованни не смотрел на экран. Глаза его были прикованы к дочери. Время от времени она затихала, то ли надорвавшись от крика, то ли забыв на миг свой гнев, свою печаль. Затем снова принималась плакать. В чем же дело? — размышлял Джованни. Что-то в этом есть. Ребенок успокаивается, когда фигурка на экране либо прыгает, либо двигается очень осторожно, словно крадется... Нет, не в этом дело... Музыка! Она реагирует на музыку, не на действие, а на сопровождение!
Джованни оживился. Он убрал проектор и принес первоклассную музыкальную систему, приглушив громкость, чтобы не испугать малышку.
Дрожа от волнения, он, как истый неаполитанец, поставил пластинку «О, мое солнце».
Изабель завизжала.
Следующим был Верди.
Опера ей не понравилась.
Джованни попробовал другие жанры классической музыки.
Квартеты Моцарта для струнных инструментов.
Девчушка притихла.
Девятая симфония Бетховена.
Определенно не то!
Этюды для фортепиано Дебюсси.
Девочка молчала целую минуту.
Но потом еще громче заплакала — видимо, музыка ее утомила.
Джованни велел разыскать все пластинки, какие были в доме. Покойная жена потратила на них целое состояние, и теперь он старался с их помощью разрешить мучившую его загадку.
Изабель обожала английский и американский рок-н-ролл. Джованни нашел последний альбом «Битлз» и поставил пластинку «Пусть так будет».
Никакого впечатления.
Затем Джеймса Брауна.
Громкий плач.
Среди разбросанных на полу Джованни нашел несколько пластинок бразильской музыки.
Ребенок буквально завыл.
Джованни был в панике. Дочка ускользала от него, как эйфория после выпивки. Что же все-таки с ребенком? Найденный им ключ не подходит к загадке.
Он лихорадочно менял пластинки. Затем, заметив, что ребенку не нравится, тут же снимал. Но ребенок не унимался. Дойдя до отчаянья, Джованни вытащил из альбома дюжину пластинок и положил на автоматический проигрыватель. В полном изнеможении он опустился в одно из маленьких розовых кресел, закрыл лицо руками и тихонько заплакал. Ребенок кричал и кричал. Джованни начал молиться. Вначале Святой Деве Марии, потом Святой Юдифи, покровительнице всех несчастных. Но самую горячую молитву он вознес Дженнаро, местному неаполитанскому святому.
Постепенно сон одолел его. Он не знал, как долго проспал, и очень удивился, обнаружив себя в изящном детском креслице. Солнце, должно быть, уже зашло, потому что в детской царила сумеречная прохлада. Все еще звучала музыка. Американский джаз — медленный, тягучий блюз сороковых годов. Пел женский голос. Джованни стало не по себе. Чего-то не хватало... Чего-то...
Детского плача.
Сердце Джованни сжалось, затем он подумал: девочка спит.
Благодарю тебя, Господи, за эту милость.
Он вылез из кресла, тихонько подошел к колыбели.
Большие черные глаза были устремлены на него Девочка улыбалась.
Джованни замер. Он ни разу не видел, чтобы дочь улыбалась.
Голос певицы на миг умолк, вверх взмыла мелодия саксофона. Лицо девочки приняло недовольное выражение, и вдруг она рассмеялась — опять зазвучал женский голос.
Наконец-то он понял, что нужно малышке. Джованни проковылял к проигрывателю и склонился над ним, стараясь прочесть наклейку. Затем поднял с пола альбом.
Казалось, стены дрожали от удивительного голоса певицы, в нем были и мудрость, и боль, и тревога, и нежность, протест и печаль, страсть и гнев. Он то заполнял комнату, то замирал.
Звуки саксофона, японской флейты, негритянские, неаполитанские ритмы сливались в одну чарующую мелодию.
Его дочь смеялась. Она смеялась.
Джованни склонился над кроваткой и, когда девочка потянулась к нему ручонками, дал ей палец. Малышка схватила его, положила в рот и снова рассмеялась.
Через несколько минут девочка уснула под музыку, крепко сжимая в своей кукольной ладошке указательный палец его левой руки. Уснула с улыбкой на губах.
Джованни поднял глаза к небу и неловко перекрестился, горячо возблагодарив Святую Марию, Святую Юдифь и Святого Дженнаро.
Книга третья
УОКЕГАН, ИЛЛИНОЙС — ИЮНЬ
— Признайся, малыш, разве у рыжих не самая мягкая «киска»?
Ее клитор набух под его языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Наконец-то он выбрался на жаркое солнце. Шофер открыл дверцу седана, и Джованни влез в машину, прижимая к груди плачущую девочку.
— Не забудь про деньги, Джемелли! — крикнула Мария Мендес, вне себя от злости, даже не подумав хотя бы из приличия запахнуть полы халата.
Седан тронулся, потом остановился. Джованни высунулся в опущенное стекло.
— Как ее зовут?
— Я назвала ее Изабель, — смеясь, ответила женщина. — Так мне привычнее.
Машина тронулась с места.
— Не забудь про деньги, Джемелли! — неслось ему вслед.
* * *
Ребенок ни на минуту не умолкал. Мария Мендес сказала правду: девочка замолкала лишь на короткое время, потом снова начинала кричать, уставясь в расписанный херувимами потолок. Надеясь на положительный результат, Джованни велел всей женской прислуге побывать в детской и подержать девочку на руках. Кормилица, которую он нанял, огромная черная женщина, уроженка северных прибрежных джунглей, с золотым кольцом в носу, пела девочке песни своего народа. На какое-то время девочка стихала, держа во рту большой черный сосок, но крик бушевал в ней. готовый вырваться наружу, словно отдаленные раскаты грома из-за горных вершин.
* * *
Изабель Джемелли лечили лучшие доктора Латинской Америки. После многочасового обследования педиатр с мировой известностью вынес свой вердикт: повышенная нервная возбудимость, и, проведя исследования спинного мозга малышки, пригласил специалиста по инфекционным заболеваниям. Тот прописал антибиотики, по истечении недели сколько-нибудь заметного улучшения не произошло.
Следующим был невропатолог, потом диетолог. Оба сошлись на том, что Изабель самая юная среди пациентов, которых им когда-либо приходилось пользовать. Но ни один из них не мог определить причину столь бурного проявления недовольства жизнью. Они порекомендовали Джованни обратиться к другому педиатру, а тот привел с собой психиатра. Последний провел уйму всяких исследований и заявил, что проблема не в умственном развитии ребенка, а в каких-то врожденных органических мозговых нарушениях, которые не заметили предыдущие специалисты. Педиатр возражал, и оба врача, соревнуясь в силе голоса, принялись излагать Джемелли каждый свою точку зрения.
Ребенок продолжал бушевать.
* * *
Однажды в детской появилась Ангелина Серио, сердито взглянула на орущую девочку и заявила:
— Ее сглазили. Я позову священника.
Священник-сицилиец с сальными черными волосами и бородавками на руках окропил комнату святой водой и долго читал что-то из Требника. Затем взял ребенка на руки и повернулся к Джемелли:
— Вы показывали ее врачам?
— Я потерял в них веру, — признался Джемелли.
С каждым днем Джованни охватывало все большее отчаяние. Крики девочки разносились по всему дому, не прекращались ни на минуту. Она не только не прибавляла в весе, но даже похудела. Того и гляди надорвется и умрет, думал несчастный отец.
* * *
К Джованни робко вошла Зумира, кормилица. Она предложила позвать к девочке своего двоюродного брата, макумбейру, знахаря и колдуна из ее родной деревни. Недавно он приехал в Рио. Зумира уверяла, будто он вылечил сотни людей, от которых отказались доктора, в том числе и детей, обреченных на смерть, буквально поднял их со смертного одра. Славится он также и своими любовными напитками.
Джованни с неприязнью относился к волшебству и дьявольской магии, и хотя макумба считается у большинства бразильцев второй религией, он, Джованни, верил только в Бога, пусть даже Бог и подвел его. Обращаться к колдуну — святотатство, но выбора у Джованни не было.
В ближайшее полнолуние, в полночь, Джованни и Зумира понесли девочку в «церковь» макумба — на маленькую поляну в глубине леса Тикука, рядом с бегущим потоком — обязательное условие для колдовства. Свечи в центре поляны очерчивали четырехугольную площадку. Посреди площадки стоял необычайно худой чернокожий, одетый во все белое. Увидев Джованни, он с мрачным видом протянул к нему руки:
— Дай мне ребенка.
Джованни с отвращением вручил свою дочь этому духу с горящими глазами. Ребенок вопил.
— На колени, — приказал макумбейру, и Джованни плюхнулся в грязь.
Макумбейру закрыл глаза и замахал руками перед лицом девочки.
— Дитя заговорено. — Он пронзительно взглянул на Джованни. — Твой враг навлек на него проклятие. Ты знаешь, кто именно?
Джованни пришел в замешательство.
— У меня... у меня нет врагов.
Чернокожий положил девочку на заранее приготовленное ложе из листьев. Джованни хотел унести ребенка, но пересилил себя и молча слушал, как в страхе и гневе кричит его дочь.
— Ты принес сладости?
Зумира, стоя на коленях позади Джованни, передала ему мешочек с конфетами, а тот в свою очередь протянул его макумбейру, и колдун положил мешочек на землю рядом с Изабель.
— Они любят сладкое, — пояснил он с улыбкой и принялся тихонько хлопать в ладоши.
Дах-дах-дах, дах-дах-дах...
— Они ленивы, — прошептал он. — Их нужно вызвать. Делай, как я.
И Джованни стал хлопать в ладоши, следя за длинными черными руками колдуна. То же самое делала и Зумира. Джованни это слышал. Затем макумбейру стал медленно раскачиваться на ягодицах, вращать глазами. Вдруг руки Джованни коснулось что-то мягкое.
— Цыпленок, — прошептала Зумира. — Передайте ему.
Джованни взглянул на маленького черного петушка со связанными ногами, который барахтался в ее широком подоле.
— Передайте ему!
Джованни с трудом положил перед макумбейру петушка, бившегося у него в руках. Костлявыми пальцами левой руки колдун стиснул шею птицы, в его правой руке блеснул нож, и на белую одежду брызнула густая черная кровь. Она капала на лицо заходящейся в плаче малышки, когда макумбейру поднял над ней умирающую в судорогах птицу.
— Нет, — закричал Джованни, вскочив на ноги. — Нет!
Макумбейру резко повернулся и ткнул в него окровавленным пальцем:
— Ты не смеешь...
Джованни ударил чернокожего тростью по руке, и тот взвыл от боли. Схватив свою дочь, Джованни крепко прижал ее к груди и, вытирая кровь с искаженного криком личика, заковылял из леса.
— Ш-ш-ш... — успокаивал он девочку. — Не плачь, дорогая. Не плачь!
Он решил испробовать всевозможные способы, чтобы развлечь ребенка, избавить от снедавшего его беспокойства.
Он плотно задернул шторы в детской. Затемнил свет.
Никаких перемен.
Выключил свет.
Ничего, кроме крика.
Он хлопал в ладоши, дергал себя за нос.
Ничего не изменилось.
Лаял собакой.
Опять ничего.
Раздвинул шторы, в комнату хлынул золотой свет солнца.
Изабель кричала.
Он поставил в детскую телевизор. Шли мультики.
На мгновение девочка успокоилась, ее личико озарила улыбка, когда она попыталась сосредоточиться на дергающихся фигурках.
И снова залилась плачем.
У Джованни отлегло от сердца. Это был хоть какой-то отклик. Положительный отклик. Уж теперь-то он докопается, в чем дело.
Он принес в детскую пятнадцатимиллиметровый проектор, экран, звуковую систему и дюжину фильмов, в основном мультики. Установил проектор, задернул шторы и включил экран. По стене побежали танцующие поросята, плещущиеся в воде утки, таскающие мясо мыши, трусливые койоты... Они вели машины, управляли каноэ, врезались в стены, кидались бутылками... Вопили, выли, визжали, хихикали, совсем как гуманоиды. Но Джованни не смотрел на экран. Глаза его были прикованы к дочери. Время от времени она затихала, то ли надорвавшись от крика, то ли забыв на миг свой гнев, свою печаль. Затем снова принималась плакать. В чем же дело? — размышлял Джованни. Что-то в этом есть. Ребенок успокаивается, когда фигурка на экране либо прыгает, либо двигается очень осторожно, словно крадется... Нет, не в этом дело... Музыка! Она реагирует на музыку, не на действие, а на сопровождение!
Джованни оживился. Он убрал проектор и принес первоклассную музыкальную систему, приглушив громкость, чтобы не испугать малышку.
Дрожа от волнения, он, как истый неаполитанец, поставил пластинку «О, мое солнце».
Изабель завизжала.
Следующим был Верди.
Опера ей не понравилась.
Джованни попробовал другие жанры классической музыки.
Квартеты Моцарта для струнных инструментов.
Девчушка притихла.
Девятая симфония Бетховена.
Определенно не то!
Этюды для фортепиано Дебюсси.
Девочка молчала целую минуту.
Но потом еще громче заплакала — видимо, музыка ее утомила.
Джованни велел разыскать все пластинки, какие были в доме. Покойная жена потратила на них целое состояние, и теперь он старался с их помощью разрешить мучившую его загадку.
Изабель обожала английский и американский рок-н-ролл. Джованни нашел последний альбом «Битлз» и поставил пластинку «Пусть так будет».
Никакого впечатления.
Затем Джеймса Брауна.
Громкий плач.
Среди разбросанных на полу Джованни нашел несколько пластинок бразильской музыки.
Ребенок буквально завыл.
Джованни был в панике. Дочка ускользала от него, как эйфория после выпивки. Что же все-таки с ребенком? Найденный им ключ не подходит к загадке.
Он лихорадочно менял пластинки. Затем, заметив, что ребенку не нравится, тут же снимал. Но ребенок не унимался. Дойдя до отчаянья, Джованни вытащил из альбома дюжину пластинок и положил на автоматический проигрыватель. В полном изнеможении он опустился в одно из маленьких розовых кресел, закрыл лицо руками и тихонько заплакал. Ребенок кричал и кричал. Джованни начал молиться. Вначале Святой Деве Марии, потом Святой Юдифи, покровительнице всех несчастных. Но самую горячую молитву он вознес Дженнаро, местному неаполитанскому святому.
Постепенно сон одолел его. Он не знал, как долго проспал, и очень удивился, обнаружив себя в изящном детском креслице. Солнце, должно быть, уже зашло, потому что в детской царила сумеречная прохлада. Все еще звучала музыка. Американский джаз — медленный, тягучий блюз сороковых годов. Пел женский голос. Джованни стало не по себе. Чего-то не хватало... Чего-то...
Детского плача.
Сердце Джованни сжалось, затем он подумал: девочка спит.
Благодарю тебя, Господи, за эту милость.
Он вылез из кресла, тихонько подошел к колыбели.
Большие черные глаза были устремлены на него Девочка улыбалась.
Джованни замер. Он ни разу не видел, чтобы дочь улыбалась.
Голос певицы на миг умолк, вверх взмыла мелодия саксофона. Лицо девочки приняло недовольное выражение, и вдруг она рассмеялась — опять зазвучал женский голос.
Наконец-то он понял, что нужно малышке. Джованни проковылял к проигрывателю и склонился над ним, стараясь прочесть наклейку. Затем поднял с пола альбом.
Казалось, стены дрожали от удивительного голоса певицы, в нем были и мудрость, и боль, и тревога, и нежность, протест и печаль, страсть и гнев. Он то заполнял комнату, то замирал.
Звуки саксофона, японской флейты, негритянские, неаполитанские ритмы сливались в одну чарующую мелодию.
Его дочь смеялась. Она смеялась.
Джованни склонился над кроваткой и, когда девочка потянулась к нему ручонками, дал ей палец. Малышка схватила его, положила в рот и снова рассмеялась.
Через несколько минут девочка уснула под музыку, крепко сжимая в своей кукольной ладошке указательный палец его левой руки. Уснула с улыбкой на губах.
Джованни поднял глаза к небу и неловко перекрестился, горячо возблагодарив Святую Марию, Святую Юдифь и Святого Дженнаро.
Книга третья
УОКЕГАН, ИЛЛИНОЙС — ИЮНЬ
— Признайся, малыш, разве у рыжих не самая мягкая «киска»?
Ее клитор набух под его языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73