Но сегодня, видимо, желая сделать ему приятное, включила мощную ретрансляционную станцию Дуранго. В ее программу были включены сорок американских хитов. Голос Изабель, услышанный им во сне, всколыхнул все чувства, которые он старался в себе заглушить. И он проснулся в слезах на грязном матраце, брошенном прямо на цементный пол в маленькой комнатушке неудачливой проститутки Яниры. Он слушал голос Изабель и думал о бессмысленности, даже нелепости собственного существования в этом убогом жилище, камере его добровольного заточения, где божественный голос его возлюбленной, с которой они были неразлучны более двух лет, порой заглушала доносившаяся снаружи грубая брань. Изабель, теперь известная певица, исполняла самый популярный в мире хит, слова и музыка которого принадлежали Сэлу: «Мы с тобой уже не в Канзасе, Тото». Он слушал затаив дыхание, и лишь когда замерли последние звуки песни, исполнил ставший привычным утренний ритуал: взял стоявшую у изголовья бутылку и налил в стакан текилу. Рука со стаканом дрожала не очень сильно, и Сэл подумал: «Значит, не окончательно спился. Но через несколько лет это может случиться. — Сэл запрокинул голову и поднес стакан ко рту. — Прими свое лекарство, Сальваторе. И тебе станет легче». И действительно, вскоре настроение его заметно улучшилось.
Сэл налил себе еще и сел, прижав колени к груди. Он был в одних джинсах, совсем коротких, на теле блестели капельки пота. Был уже полдень. С каждым днем Сэл вставал все позже и позже. Температура в этой бетонной коробке достигала девяноста пяти градусов по Фаренгейту. А снаружи было на шестнадцать градусов выше. Сэл выглянул на покрытую потом руку и подумал, что очень скоро он испарится. Жара здесь не то что в Луизиане. Там воздух тяжелый и влажный. Все время пьешь что-то холодное, обмахиваешься веером и мечтаешь о голых женщинах с белой гладкой кожей. А здесь этот сухой адский огонь пустыни — сущий убийца. Жара иссушает кожу, расплавляет мозг, притупляет волю, гонит в тень. Того и гляди, отдашь концы.
Вскоре пришла Яни с кофе, который сварила на маленькой плите во дворе. К немалому удивлению Сэла, она готовила во дворе, а холодильник держала в комнате.
— Ты уже проснулся? — Она протянула ему чашку кофе. Но он не взял ее, и Яни поставила чашку на матрац рядом с ним.
— Уже два часа, — заметила она без тени упрека. А про себя подумала, что лучше бы этот мужчина поменьше пил и пораньше вставал. «Этот мужчина» — только так она говорила о Сэле. Он был для нее недоступен, поэтому она и не помышляла о каких-либо правах на него.
— Переключи на другую программу, — пробормотал он, стараясь не расплескать вино из стакана, который держал на колене.
— Como?
— El estacion yo guiero musica mejicana. — Мне хотелось бы послушать мексиканскую музыку. — Он говорил немного по-испански, она немного по-английски, и каким-то образом они понимали друг друга.
Яни нажала другую кнопку на приемнике, и комната наполнилась нестройными звуками мексиканских ударных инструментов. Она мечтала о хорошем приемнике, например, фирмы «Сони» со встроенным в него магнитофоном и о том, чтобы его подарил ей этот мужчина. Деньги у него есть, она знает, по крайней мере, на текилу и кокаин. Но обратиться к нему с просьбой она не смела. Тем более о покупке нового приемника или, скажем, одежды для ее оборванных дочерей, не говоря уже о телевизоре, жилище получше или хотя бы продуктах. Раз в несколько недель она говорила ему: «Продукты кончились», — и тогда он давал ей стодолларовую купюру из тех, что хранил под матрацом вместе с немецким пистолетом, с которым никогда не расставался. Потом он вез ее с дочерьми на своем великолепном красном «джипе» в Эль-Сапор. Боже, как это было прекрасно! И она на несколько недель покупала продукты. Сдачу всегда возвращала, за исключением тех случаев, когда ей казалось, что он не замечал протянутых ею денег. Таким образом она скопила почти пятьдесят долларов и хранила их в пустой банке из-под кофе, постоянно беспокоясь, как бы он не потребовал их обратно. И потому не решалась купить на них что-нибудь себе или дочкам. Застенчивая и скромная, Яни до смерти боялась мужчин, и проститутка из нее получилась плохая, а это, как известно, последний и единственный шанс для бедной девушки не умереть с голоду — в любой стране мира. Мужчины, грубые, с садистскими наклонностями, таскали ее за волосы, оставляли на теле синяки, и это усиливало страх. Сэла, страшного американца, она тоже боялась, но по другой причине — просто считала себя недостойной его. Сэл никогда пальцем ее не тронул, голоса на нее не повысил. Так что вряд ли он вспомнит про те заветные пятьдесят долларов в кофейной банке. Его вообще ничего не интересует, считала Яни. Но зачем все-таки он держит под матрацем пистолет?
— Сейчас принесу вам поесть, — сказала Яни и вышла во двор.
Сэл проводил ее невидящим взглядом. Он все еще находился под впечатлением его любимого хита в исполнении Изабель. «Прикосновение незнакомки»... Он вспомнил, как они записывали этот хит в Мюнхене на великолепной новейшей аппаратуре. Кажется, тогда похолодало и шел снег, но какой это был месяц, Сэл, хоть убей, вспомнить не мог. Скорее всего декабрь или январь. Они часами отрабатывали какую-нибудь одну музыкальную фразу. При малейшей погрешности Карл требовал повторной записи. Причем с самого начала. И тогда перематывалась пленка и начиналась запись голоса Изабель — часть за частью, фраза за фразой, слово за словом. Выверяли все до мелочей, и когда Карл сказал наконец: «Давайте послушаем, что получилось», — Изи сорвала с себя наушники, бросилась в контрольную студию и стала по-португальски клясть Сэла и Карла. Потом разрыдалась, схватила пальто — он хорошо помнит, фалдистое голубое пальто с капюшоном — и среди ночи помчалась на улицу. Сэл ее догнал, прижал к груди и принялся утешать. А она все рыдала и рыдала, а вокруг плясали снежинки. Прошло довольно много времени, прежде чем Изи наконец успокоилась, и они вернулись в студию. Карл встретил их широкой улыбкой и включил стационарные динамики. Прослушав от начала до конца запись, Сэл понял, насколько она безупречна, настоящий шедевр. Теперь можно было с уверенностью сказать, что Изабель станет звездой.
— Вот ваш завтрак, — тихо произнесла Яни, протягивая ему тарелку с ячменными лепешками, яичницей и бобами.
Сэл по-прежнему смотрел на нее невидящим взглядом. Но постепенно образ всплыл как бы из пустоты, словно проявленная в растворе фотография.
— Что? — пробормотал он, возвращаясь к действительности.
Она поставила ему тарелку на колени.
— Desayuno Como.
Сэл с явным отвращением смотрел на яичницу и бобы.
— Не хочется, — сказал он, но тем не менее потянулся за тарелкой. Она осторожно отстранила его руку, продолжая держать тарелку.
— Ешьте, ешьте.
Уставившись в стену, чтобы не видеть тарелки, Сэл отковырнул кусочек яичницы, сунул в рот и стал машинально жевать. Ничего, прошло. Отломил кусочек лепешки и тоже отправил в рот. Жевать что-то твердое было даже приятно, для этого требовались некоторые усилия. Он вдруг почувствовал себя совершенно нормально. Но уже в следующий момент желудок его взбунтовался, не желая принимать пищу, к горлу подступила тошнота. Он сидел с набитым ртом, в полной растерянности, не зная, что делать, потом срыгнул прямо в тарелку, поставил ее на пол и отодвинул подальше, чтобы не видеть. Он потянулся за бутылкой, но рука беспомощно опустилась на пол, наткнувшись на маленький сверток в серебряной фольге. Сэл осторожно снял обертку и вытащил пакетик, тоже из фольги, — в таких продаются пасхальные сладости. Это была большая порция кокаина — целая четверть унции! — купленная им у местного торговца на прошлой неделе. Кончиком перочинного ножа, которым пользовался в таких случаях, он подцепил чуть-чуть кокаина, втянул его одной ноздрей, потом другой. Тошноту как рукой сняло, желудок тоже успокоился. Он почувствовал облегчение. Но на всякий случай втянул в нос еще немного порошка. Теперь стало совсем хорошо. Это было, если можно так выразиться, официальное начало дня. Сэл закурил и прислонился спиной к цементной стене. Стакан с текилой слегка дрожал в руке.
Яни гладила белый халат — свою униформу. Гладильная доска стояла у двери, так что провод утюга тянулся к потолку, к розеткам удлинителя. Сэл курил и наблюдал за тем, как она гладит. Хилые мышцы рук дрожали от напряжения, когда она всей своей тяжестью налегала на утюг, водя им по жесткой ткани. Невзрачная, с плоской фигурой, двадцати одного года от роду, она уже была матерью двух девочек четырех и пяти лет. Ни к какому делу она приспособиться не могла, проститутки из нее тоже не получилось. Сэл знал, что рано или поздно за какую-нибудь оплошность ее выгонят из отеля. Он взял еще немного кокаина из блестящего пакетика и продолжал думать о Яни. Она мечтала стать «его женщиной», но за пять месяцев он ни разу ее не трахнул. Не было никакого желания. Он довольствовался тем, что жил на Дог-Бич, вдали от праздных американских туристов и от постоянного страха. Яни ухаживала за ним, избавляла его от хлопот, которые вконец опостылели, как сама жизнь. Приятно было во сне ощущать близость ее тщедушного, как у подростка, тела, ее ровное дыхание, которое действовало на него успокаивающе. Целых три недели Сэл находился в пути — ехал, останавливался, лечился, снова ехал, — проделав в общей сложности расстояние в тысячу триста километров, проехав из конца в конец скоростное шоссе Баджа, и завершил свой путь здесь, на Дог-Бич, напившись и уснув прямо за рулем красного «джипа». Из хибары вышла девушка — это была Яни. Сэл сунул ей в руку деньги, попросил приютить его на ночь. Яни пустила его к себе в постель, и так он тут и остался.
После очередной порции кокаина и еще одного стакана текилы Сэл почувствовал себя вполне сносно, так что вскоре даже смог подняться со своего «ложа». Тем более что ему срочно понадобилось отправиться по большой нужде. Он сунул ноги в сандалии и пошел было к двери, но вдруг вернулся.
«Вспомнил про пистолет, — подумала Яни, — даже в уборную таскает его с собой».
Спрятав «люгер» за пояс джинсов и напялив большую, не по размеру майку с эмблемой «КАВО», он нетвердой походкой направился к двери.
На его пути стеной стала жара. Это было истинное преддверие ада: Сэл ладонью прикрыл глаза и, прищурившись, смотрел на сияющее белое солнце. Дог-Бич была объята тишиной — шестнадцать бетонных кубиков, беспорядочно разбросанных вдоль пышущего жаром шоссе № 1. Между стоявшими тут и там раскуроченными машинами были натянуты веревки для просушки белья. А за «домами» виднелись берег и море. Словом, Дог-Бич была еще одним местом, где в невыносимых для жизни условиях обретались бедняки.
Сэл поспешно направился по утрамбованной дорожке за угол дома. Наискосок, под навесом крыши в тени трое молодых парней в соломенных шляпах сидели по-индейски, поджав под себя ноги, и пили пиво. Они беседовали, обменивались шутками, и с их лиц не сходила улыбка. «Удивительные люди, — подумал Сэл, — чему, черт побери, здесь можно радоваться?» Сэл шмыгнул в один из действующих в Плая-Перро туалетов и, едва накинув крючок на хлипкую дверцу, услышал новый взрыв смеха. «Это они надо мной смеются, подонки», — мелькнула мысль. Но сейчас Сэлу было не до этого. Он едва успел спустить штаны и усесться на стульчак, как из него буквально хлынуло, и он вздохнул с облегчением, тотчас же ощутив застоявшуюся вонь общественного туалета. Воспользовавшись клочком газеты, кем-то специально оставленным здесь, Сэл натянул штаны и хотел сбросить с двери крючок, но тут его стошнило, и он облевал весь унитаз. В нос ударил мерзкий запах алкогольного перегара. Тыльной стороной ладони Сэл вытер губы и распахнул едва державшуюся дверь уборной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73