— Могу предложить танцевальную музыку. Убойную! — Он протянул толстухе кассету, но вместо того, чтобы принять ее, она открыла лежавший перед ней журнал.
— Когда желаете встретиться с нами?
Сэл улыбнулся ей, стараясь не показаться слишком глупым.
Она заглянула в журнал.
— А если послезавтра, в одиннадцать тридцать?
Она склонилась над журналом, и Сэл заметил просвечивавший сквозь торчащие во все стороны волосы белый скальп.
— Ну, а если прямо сейчас?
Она стрельнула на него глазами:
— Сейчас?
Он ответил ей щедрой, самой обворожительной, на какую только был способен, а главное — многообещающей улыбкой.
— Если бы вы могли это сделать для меня, тогда...
Она улыбнулась и встала из-за стола.
— Посмотрю, чем смогу вам помочь.
Она повернулась на каблуках и прошествовала к двери в перегородке сборного офиса. Ее широкий зад был никак не меньше французского ярда. Перед тем как шагнуть за дверь, она оглянулась, одарив его многообещающим взглядом.
— В каком отеле вы остановились?
— В «Мартйнез».
— О, Мар-тен-незз, — произнесла она по-французски. — Встретимся там, в баре. Туда все приходят после обеда. — Она еще раз бросила на него многообещающий взгляд и скрылась за хлипкой дверью. Сэл быстро оглядел фотографии на футлярах для пластинок, размещенных на стенах офиса. Все это были французы. Ни одного знакомого лица Сэл среди них не обнаружил. Что ж, подобные международные ярмарки — своего рода первый бал для потенциальных звезд. Пожалуй, здесь никому пока неведомо, скажем, имя братьев Невиль.
Тем временем дверь снова отворилась, и кто-то, не то секретарь, не то дежурная, опять предстал перед ним. Заговорщическим тоном она сообщила:
— Сеньор Лакомб сейчас вас примет.
Она пропустила его вперед, шепча:
— Меня зовут Кларис.
Он вошел в крохотную комнатушку, размером примерно восемь на восемь ярдов. Здесь, как и в приемной, стены были украшены футлярами от пластинок. Три пластиковых стула, неудобные на вид, низенький узкий столик да компактная японская аппаратура у стены, вот и вся меблировка офиса.
Сеньор Лакомб, неопрятного вида мужчина средних лет, в белой, "с закатанными рукавами сорочке, сидя на стуле, курил сигарету и читал буклет американской программы фестиваля. Он протянул Сэлу руку и взглянул на него без всякого интереса. Сэл энергично потряс руку француза, но не почувствовал ответной реакции и понял, что ему нужна только кассета. Тогда Сэл проворно вытащил ее из кармана и вручил сеньору Лакомбу.
«Давай, давай, проклятый лягушонок. Посмотрим, что ты скажешь».
Лакомб вставил пленку в магнитофон и включил его.
— У вас есть фотография певца?
«Черт бы тебя побрал! — Сэл клял француза на чем свет стоит. — Ну и кретин. Посмотрим, что ты скажешь, когда услышишь, как поет Изабель».
— К сожалению, нет, но певица очень хороша собой.
Лакомб взглянул на него не то с сочувствием, не то с сожалением.
— Не сомневаюсь.
В этот момент на фоне витающей под сводами Дворца какофонии приглушенных звуков офис наполнился нежной мелодией вступления в песне «Я не могу вернуть своего Фила» — первой на кассете.
«Слушай, слушай, идиот лягушонок». Француз недоуменно поглядел на Сэла, и как раз в этот момент зазвучал проникновенный — один на миллион — голос Изабель. «Слушай! Ну, что скажешь те...»
Лакомб выключил магнитофон.
— Послушайте! — вскричал Сэл.
— Мне нужны только танцевальные ритмы. У вас есть такой материал? — Он уставился на Сэла с явной враждебностью.
— Конечно, есть. Вы же не дослушали до конца первую песню.
Лакомб прокрутил пленку вперед. Раздалось тихое шуршание стремительно наматывающейся пленки.
— Вы даже не дали себе труда прослушать хотя бы первую песню, — проговорил Сэл тоном, как он полагал, крутого антрепренера. — Я представляю уникальную и...
Лакомб бесцеремонно оборвал его:
— Эта фирма интересуется только танцевальными ритмами. Клубной музыкой. Новыми ритмами. «Бум-бум-бум-бум», — изобразил он новые ритмы, ударяя кулаком по колену. — И больше ничем.
«А-а, диско. Ты имеешь в виду диско, но называешь это как угодно, только не диско».
Француз нажал кнопку магнитофона, шуршание пленки прекратилось, и через секунду усилители воспроизвели голос Изабель как раз на середине второй по порядку песни, записанной на пленке. Лакомб без колебаний выключил магнитофон, и кассета выскочила из него, как из тостера готовый тост.
— Меня интересует только танцевальная музыка, — повторил Лакомб, вынимая кассету из магнитофона.
— Подождите, — не сдавался Сэл. — Там есть четыре танцевальные вставки в модном ритме.
Француз сурово уставился на него.
— Возможно, но у меня нет времени отыскивать их. Благодарю вас. — Он отдал кассету Сэлу.
— Вы делаете... — Сэл сглотнул. Перехватило дыхание. Его бросило в жар. — Она необычайно талантлива.
Но Лакомб уже снова уткнулся носом в буклет.
— Танцы, только танцы. — И, даже не взглянув на Сэла, он закурил очередную сигарету.
Сэл вышел и вдруг подумал о том, каким крошечным все было в офисе. Толстуха в приемной оторвалась от своих ногтей и вопросительно взглянула на Сэла, однако по его лицу поняла, что он потерпел фиаско и надежды с ним переспать — никакой. Но она была не из тех, кто сразу сдается, и бодро провозгласила:
— Итак, я найду вас вечером в баре «Мартинез». Договорились?
Сэл с недоумением посмотрел на нее, выдавил из себя улыбку и, помахав рукой, побрел прочь.
Покинув французский офис, он очутился в стихии кожаного рок-н-ролла. Здесь представители двух датских групп «тяжелого металла» горячо спорили между собой на непонятном ему языке. Испанские издатели музыкальной продукции весело смеялись, обмениваясь пошлыми шутками. Толпа буквально вынесла Сэла к немецкому стенду с видеотехникой, где всем желающим предлагали какие-то сухие, посыпанные солью крендельки. У стенда кастровской Кубы звучали громкие бравурные марши, а напротив продавались нелицензионные записи Чарли Паркера. На внешних панелях офиса красовались изображения Берда в натуральную величину. Берд в Париже. Берд на Пятьдесят второй улице. Берд и Диз. Берд. Берд. Берд. Сэл перешел в другой отсек. Там тоже везде видео. Мадонна, Спрингстин, Майкл Джексон — все американские знаменитости. На соседнем стенде демонстрировался полупорнографический видеофильм с какой-то норвежской группой полуголых девиц. В следующем отсеке Сэл увидел компакт-диски с певцами, ни для кого не представлявшими какого-либо интереса. Внимание Сэла привлекли три красивые черные певицы из Амстердама, разговаривающие только на голландском, и одна польская группа из Варшавы, исполнявшая исключительно RZB. Тут были менеджеры, агенты, артисты, авторы песен. Импресарио, антрепренеры, формирующие программы, продюсеры. Бывшие, будущие, жаждущие успеха и многообещающие. Жулики, мошенники, торговцы наркотиками. Американские дельцы из мира музыкального бизнеса, пожелавшие воспользоваться дорогостоящей поездкой на Ривьеру — хотя бы даже в январе, английские плотники, приехавшие монтировать стенды, а сейчас разгуливающие по залам Дворца в надежде подцепить какую-нибудь кошечку. Были здесь певцы и певицы из Стокгольма, Сан-Хуана, Сакраменто — они приехали в надежде получить признание. Здесь собрались тысячи людей из самых разных стран. Казалось, все они хорошо знакомы между собой и знают, что следует делать. Все, кроме него.
Он потратил еще добрый час, чтобы получить аудиенцию у маленького улыбчивого человечка из Брюсселя. Тот сказал Сэлу, что весьма, весьма сожалеет, но Изабель слишком «американка» для европейского рынка. Затем он беседовал с бледнолицым юнцом из Германии. В свои двадцать с небольшим владелец компании по записи и распространению грампластинок. Оказалось, его интересует только «тяжелый металл». Еще один, француз, в черной майке с эмблемой «Белой змеи» доверительно сообщил Сэлу бытующее в недрах музыкальной индустрии мнение о недостаточной выразительности исполнения рок-певиц и поинтересовался, не может ли он предложить каких-нибудь крутых американских парней, поющих рок. Желательно черных. Светлокожие черные американские певцы пользовались в тот год бешеным успехом в Париже. Потом Сэл набрел на энергичную миловидную лесбиянку из Мюнхена, встретившую его в штыки — она записывала исключительно геев и лесбиянок, а он посмел к ней явиться. Симпатичный седовласый джентльмен из Милана признался, что не особенно разбирается в музыке, а в Каннах решил отдохнуть от своей сварливой жены. Толстяк коротышка из Лихтенштейна с несвежим дыханием убеждал Сэла, что его фирма звукозаписи самая крупная и лучшая в стране. В действительности же, как установил Сэл, это была единственная в Лихтенштейне фирма, а хитом там считалась любая пластинка, разошедшаяся в количестве более ста экземпляров.
Сэл больше не различал ни лиц, ни стенды. Перед глазами стоял образ дельца, не принявшего его предложения, а в ушах звенело от доносившихся со всех сторон звуков. Сэл бродил среди заполнившей проходы толпы, вступая в контакт с какими-то людьми, на ходу договариваясь о встрече и получая отказы на различных языках. Что с ними? Неужели они ничего не понимают? Трудно поверить. Сэл ходил и ходил, пошатываясь от усталости, словно пьяный, заискивающе улыбаясь, предлагая кассеты без всякой надежды на успех, в ответ получая фальшивые улыбки. Для него это была миссия весьма унизительная. Что же все-таки происходит? В последнее время все в жизни у него шло довольно гладко, не считая случившегося с Джо Хаком. Кто мог подумать, что все его усилия тщетны? Как можно не видеть и не слышать таланта?
* * *
Возле Дворца разместилось несколько баров и закусочных. В главном баре, который открыли летом перед кинофестивалем, крытом матовым пластиковым плексигласом, проникавший внутрь свет был грязноватым, точнее, серым. Было время ленча. Сэл не притрагивался ни к пиву, ни к сандвичам. Глядя на шумные компании рядом за столиками, он понял, что единственный из «участников фестиваля» сидит в одиночестве. Покупатели с наушниками на голове внимательно выслушивали продавцов, предлагавших свой товар. Те сидели за большим столом перед собравшейся публикой, с любезными улыбками, но в глазах застыл страх. Боже, за каким чертом я приехал сюда?
Все другие здесь, в кафе, да и во Дворце, видимо, имели какую-то цель или план и уйму друзей.
Что, черт побери, я делаю здесь? Он пригубил пиво. Теплое! Теплое и невкусное! Подумать только, шестьдесят франков за бутылку теплого, отвратительного пива. Целых десять долларов! Голова разламывалась от боли. Нет, он не станет просить у этих барменов-лягушатников распроклятый аспирин, не доставит этим гордецам такого удовольствия. Бог ему поможет.
Сэл наклонил голову, закрыл глаза и принялся массировать лоб, пытаясь прогнать головную боль.
Он не знал, сколько времени пребывал в такой позе, может, несколько минут, потому что вдруг отключился, задремал, а когда очнулся, услышал обращенные к нему слова американца:
— Эй, парень! Тебе не повезло на фестивале?
Сэл медленно поднял голову и взглянул на загорелое улыбающееся лицо типичного южнокалифорнийского панка. Длинные, распущенные по плечам золотистые волосы, безупречно белые зубы, изрядно потрепанные, как было тогда модно, джинсы и голубая майка с эмблемой «Корона» — великолепная реклама солнцу, морю и серфбордингу на холодных французских пляжах.
Физиономия у парня была такая веселая и открытая, что Сэл невольно улыбнулся.
— У меня сегодня неудачный день. Такое ощущение, будто я состязался на ринге с Майклом Тайсоном.
Незнакомец тряхнул головой, и его золотистые волосы всколыхнулись подобно океанским волнам.
— Фестиваль может обойтись с человеком жестоко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73