В кубе только что начался процесс дистилляции растительного масла. Лекарь выбрал пузырек, формой напоминающий лютню, и принялся постукивать по нему кончиками пальцев, извлекая легкий звук.
– Слышишь? Полная настройка служит для того, чтобы прокаливать купоросное масло, потребное нам для смазывания бубонов горемыки Бедфорда. Будем надеяться, они наконец созреют и лопнут. Купорос ведь очень едок и жгуч. Черный и маслянистый, он является отличным прохлаждающим средством. Римский купорос, которым я, будто предчувствовал, запасся накануне карантина, – лучший из всех, поскольку хранится в железной посуде в отличие от немецкого, хранящегося в медной.
Я ни бельмеса не понял из того, что услышал, кроме разве того, что Бедфорду не полегчало.
– Для улучшения пищеварения наших постояльцев ты поможешь мне приготовить ангельский электуарий, который благодаря своим атрактивным качествам справляется со всеми желудочными недомоганиями: опорожняет желудок, заживляет язвы, утишает боли. Он также показан при катаре и зубной боли.
С этими словами он протянул мне два фетровых кулечка, из которых извлек флакончики из искусно выделанного стекла.
– Какие красивые, – удивился я.
– Дабы электуарий содержался в надлежащем виде, аптекари советуют хранить его в стеклянных сосудах тонкой работы. Все прочие не годятся, – гордо пояснил он.
В первом флаконе была квинтэссенция вперемешку с электуарием из роз. Во втором – состав из красных кораллов, шафрана, корицы и порошкообразного lapis filosoforum Leonardi.
– Misce и раздай по две драхмы на брата, – велел Кристофано. – Поспеши, поскольку после лечения в течение четырех часов запрещено принимать пищу.
Перелив ангельский электуарий в бутыль, я обошел все комнаты, только Девизе оставил на потом, поскольку он до сих пор не получил от меня предписанного ему ранее лечения.
Когда я с котомкой на плече подходил к его двери, то услышал божественные звуки, в которых без труда узнал то восхитительное сочинение, что уже не раз исполнялось им и так запало мне в душу. Я робко постучал и получил приглашение войти. Пока я излагал ему, зачем пришел, он все кивал мне, не прекращая игры на гитаре. Я тихонько присел на пол. Отложив гитару, Девизе взялся за инструмент покрупнее с широким грифом и несколькими толстыми струнами. Он пояснил мне, что это теорба, род лютни, и что он сочинил для нее немало танцевальных suites, а также прелюдий, аллеманд, гавотов, курантов, сарабанд, менуэтов, жиг, пассакайлей и чакон.
– Не вы ли автор той музыкальной пьесы, которую так часто исполняете? Знали бы вы, как она очаровала всех нас!
– Нет, не я, – рассеянно отвечал он. – Королева подарила мне таблатуру, чтобы я играл по ней для нее.
– Так вы знакомы с королевой Франции?
– Я был с ней знаком. Ее Величество королева Мария-Терезия Австрийская почила в бозе.
– Сожалею, я не…
– Я часто играл для нее, – не слушая меня, продолжал он, – как, впрочем, и для короля, которому имел честь преподать основы игры на гитаре. Он ее всегда очень отличал.
– Кого, королеву?
– Нет, гитару, – скорчив гримасу, отвечал Девизе.
– Ах, ну да, король ведь хотел жениться на племяннице Мазарини, – помимо воли вырвалось у меня, о чем я тут же пожалел, ведь Девизе непременно догадается, что я подслушиваю его разговоры со Стилоне и Кристофано.
– Вижу, у тебя в голове водятся кое-какие знания, – слегка удивился он. – Видать, успел нахвататься от аббата Мелани.
Хотя я и был застигнул врасплох, все же мне удалось отвести подозрения Девизе:
– О, прошу вас, сударь… Я старюсь избегать этого странного субъекта, простите, что я так выражаюсь, с тех пор как… – Я изобразил смущение. – С тех пор как…
– Я понял, не нужно ничего объяснять, – перебил он меня, улыбнувшись. – Я тоже не люблю мужеложцев.
– Вам также представился случай возмутиться его поведением? – пролепетал я, мысленно моля прощения у Господа за чудовищный поклеп, который я возводил на своего наставника.
Девизе рассмеялся:
– К счастью, нет! Он ко мне никогда… гм… не приставал. По правде сказать, в Париже мы и словом-то не перемолвились. Говорят, он был обладателем редкостного сопрано во времена Луиджи Росси, Кавалли… Пел для королевы-матери, которая питала особенную любовь с голосам такого рода, полным меланхолии. Ныне он оставил пение и занимается тем, что распространяет всякие небылицы, наветы, сплетни. Увы, – раздраженно закончил он.
Все было ясно: Девизе не любил Атто, зная о его репутации интригана. Однако бросив тень на аббата и прикинувшись большей деревенщиной, чем на самом деле, я завоевал доверие гитариста. Растирая его мускулы, мне будет нетрудно кое-что вытянуть из него, как это бывало с другими постояльцами, как знать, может, он и проговорится о чем-нибудь, связанном с Фуке. Главное, внушал я себе, чтобы он продолжал держать меня за простака, безмозглого и беспамятного.
Я достал из котомки самые пахучие эссенции: белый сандал, гвоздику, алоэ, бензой, смешал их согласно рецепту мэтра Николо далла Гротария Калабрезе с тмином, душистой смолой, лауданумом, мускатным орехом, камедью и легким раствором уксуса. Скатал из этого шарик, приготовившись втирать его в плечи и бока музыканта до тех пор, пока он весь не израсходуется.
Обнажив спину, Девизе уселся задом наперед на стул, лицом к зарешеченному окну: по его словам, созерцание дневного света служит ему единственным утешением в эти нелегкие дни. Он замолчал, а я приступил к делу, напевая вполголоса так приглянувшуюся мне мелодию.
– Вы сказали, пьесу вам подарила королева Мария-Терезия. Что ж, она сама ее сочинила?
– Да нет же, что ты выдумываешь! Ее Величество этим не занималась. Кроме того, это рондо – не какое-нибудь проходное сочинение, а творение моего учителя Франческо Корбетты, подарившего его Марии-Терезии перед смертью.
– Ах, так ваш учитель был итальянцем. А из какого города он был родом, позвольте узнать? К примеру, господин де Муре прибыл к нам из Неаполя, как и другой наш постоялец, господин Стилоне…
– Любовь, связывавшая Наихристианнейшего из королей и племянницу Мазарини, – достояние всех! Даже такой профан, как ты, наслышан об этом. Какой стыд! Слава Богу, хоть о королеве неизвестно ничего, кроме того, что Людовик ей изменял. Самая большая ошибка, которую можно совершить в отношении женщины, в частности Марии-Терезии, это удовольствоваться видимостью.
Я был глубоко задет этим замечанием, произнесенным им словно с какой-то искренней горечью. Смысл его слов был таков: чтобы судить о женской природе, никогда не стоит останавливаться лишь на том, что лежит на поверхности. Хотя рана, полученная мною от нашей последней встречи с Клоридией, еще кровоточила, на память тотчас пришло мгновение, когда она беззастенчиво упрекнула меня в том, что я не подал ей ожидаемого ею обола. Однако замечание Девизе с тем же успехом могло относиться и к нему самому. Я испытал укол совести от того, что посмел сравнивать королеву и куртизанку. И все же более всего сердце мое сжалось от тоски, одиночества в связи с отчужденностью между мною и Клоридией. Не в состоянии изменить что-либо, я уступил нетерпеливому желанию побольше узнать о Марии-Терезии, чья судьба, судя по словам Девизе, была горестна и исполнена страданий. Теплилась надежда, что его рассказ как-то примирит меня с предметом моего желания. Я расставил Девизе сети, произнеся заведомую ложь:
– Я слышал о Ее Величестве Марии-Терезии, но лишь мимоходом, от постояльцев. Может статься…
– Не может, а тебе определенно нужны лучшие наставники, – резко перебил он меня, – хорошо бы, ты забыл все те бредни, которых наслушался, и постарался по-настоящему понять, кем была Мария-Терезия и что она значила для Франции, да и для всей Европы.
Он заглотнул наживку, оставалось развесить уши и впитывать.
– Торжественный въезд совсем юной испанской инфанты Марии-Терезии в Париж по случаю ее бракосочетания с Людовиком, – повел Девизе свой рассказ, пока я катал пахучий шарик по его лопаткам, – стал одним из самых радостных событий французской истории. Прозрачным днем в конце августа 1660 года Людовик и Мария-Терезия прибыли из Венсена. Юная королева восседала на триумфальной колеснице, убранной так, как не снилось и самому Аполлону; ее густые вьющиеся волосы сияли подобно лучам солнца, ниспадая на черное платье, расшитое золотом и серебром, усеянное драгоценными каменьями; серебро украшений в волосах и белизна лица прекрасно сочетались с огромными голубыми глазами, ореол доселе невиданного великолепия окружал ее. Воспламененные видением юной девы, воодушевленные радостью и преданной любовью, которые испытывают одни лишь верные подданные, французы благословляли ее. Людовик XIV, король Франции и Наварры, был подобен божеству, каким предстает оно у поэтов; его затканный златом и серебром камзол уступал в достоинстве лишь тому, кто его носил. Под ним был великолепный скакун, целая кавалькада принцев крови следовала за ним. Мир между Францией и Испанией, предложенный стране в виде столь счастливого соединения двух богоподобных существ, вселил в сердца пошатнувшуюся было преданность своему государю, и все те, кому удача ниспослала видеть его в этот день, ощутили прилив радости от того, что являются их подданными. Королева-мать Анна Австрийская взирала на это зрелище с балкона на улице Сент-Антуан: достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы догадаться, какие чувства владеют ею. Молодые люди соединили свои судьбы ради прославления величия своих королевств, наконец замирившихся.
Ликовал и кардинал Мазарини: его труды политика, возвращающего Франции мир и процветание благодаря Пиренейскому миру, увенчались успехом. Потянулась череда празднеств, балов, опер, невиданные прежде роскошь, галантность расцвели при дворе.
– А что было потом? – подпав под очарование рассказа Девизе, торопил я его.
– Что потом, что потом… – принялся напевать Девизе. – Нескольких месяцев хватило Марии-Терезии, чтобы осознать, какая ей уготована судьба, и измерить верность, на которую был способен ее супруг.
Первые свои аппетиты король утолил с помощью придворных дам из окружения супруги. Если та и не сразу поняла, что за человек ее муж, то его галантные свидания с госпожой де Ла Вальер, фрейлиной своей невестки Генриетты Стюарт, которых он почти и не скрывал, просветили ее окончательно. Затем появилась госпожа де Монтеспан, подарившая Людовику семерых детей. Этот безудержный адюльтер разворачивался на глазах у всех при свете белого дня, так что Марию-Терезию, госпожу де Ла Вальер и госпожу де Монтеспан окрестили «тремя королевами».
Людовик поистине не знал удержу: удалил от двора несчастного супруга Монтеспан – Луи де Гондрена, для выражения недовольства облачившегося в траур и прикрепившего огромные рога к своему экипажу. Людовик выстроил для своей возлюбленной два великолепных замка с садами и фонтанами. В 1674 году Монтеспан одна царила в сердце короля, ее соперница Ла Вальер удалилась в монастырь. Новая фаворитка располагала для выездов двумя экипажами, запряженными цугом, за ними по пятам всегда следовала повозка с десятками слуг и съестными припасами. Расин, Буало и Лафонтен прославляли ее в стихах, быть принятым в ее апартаментах означало удостоиться большой чести, тогда как почести, воздаваемые королеве, не шли дальше обычных требований этикета.
Звезда Монтеспан закатилась в тот миг, когда на глаза королю попалась Мария-Анжелика де Фонтанж, прекрасная, как ангел, и глупая, как цесарка. Однако ей было трудно смириться с теми рамками, которые ей отводились; она претендовала на большее – стала появляться на публике рядом с королем и отказывалась приветствовать кого бы то ни было, включая королеву, ко двору которой когда-то принадлежала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Слышишь? Полная настройка служит для того, чтобы прокаливать купоросное масло, потребное нам для смазывания бубонов горемыки Бедфорда. Будем надеяться, они наконец созреют и лопнут. Купорос ведь очень едок и жгуч. Черный и маслянистый, он является отличным прохлаждающим средством. Римский купорос, которым я, будто предчувствовал, запасся накануне карантина, – лучший из всех, поскольку хранится в железной посуде в отличие от немецкого, хранящегося в медной.
Я ни бельмеса не понял из того, что услышал, кроме разве того, что Бедфорду не полегчало.
– Для улучшения пищеварения наших постояльцев ты поможешь мне приготовить ангельский электуарий, который благодаря своим атрактивным качествам справляется со всеми желудочными недомоганиями: опорожняет желудок, заживляет язвы, утишает боли. Он также показан при катаре и зубной боли.
С этими словами он протянул мне два фетровых кулечка, из которых извлек флакончики из искусно выделанного стекла.
– Какие красивые, – удивился я.
– Дабы электуарий содержался в надлежащем виде, аптекари советуют хранить его в стеклянных сосудах тонкой работы. Все прочие не годятся, – гордо пояснил он.
В первом флаконе была квинтэссенция вперемешку с электуарием из роз. Во втором – состав из красных кораллов, шафрана, корицы и порошкообразного lapis filosoforum Leonardi.
– Misce и раздай по две драхмы на брата, – велел Кристофано. – Поспеши, поскольку после лечения в течение четырех часов запрещено принимать пищу.
Перелив ангельский электуарий в бутыль, я обошел все комнаты, только Девизе оставил на потом, поскольку он до сих пор не получил от меня предписанного ему ранее лечения.
Когда я с котомкой на плече подходил к его двери, то услышал божественные звуки, в которых без труда узнал то восхитительное сочинение, что уже не раз исполнялось им и так запало мне в душу. Я робко постучал и получил приглашение войти. Пока я излагал ему, зачем пришел, он все кивал мне, не прекращая игры на гитаре. Я тихонько присел на пол. Отложив гитару, Девизе взялся за инструмент покрупнее с широким грифом и несколькими толстыми струнами. Он пояснил мне, что это теорба, род лютни, и что он сочинил для нее немало танцевальных suites, а также прелюдий, аллеманд, гавотов, курантов, сарабанд, менуэтов, жиг, пассакайлей и чакон.
– Не вы ли автор той музыкальной пьесы, которую так часто исполняете? Знали бы вы, как она очаровала всех нас!
– Нет, не я, – рассеянно отвечал он. – Королева подарила мне таблатуру, чтобы я играл по ней для нее.
– Так вы знакомы с королевой Франции?
– Я был с ней знаком. Ее Величество королева Мария-Терезия Австрийская почила в бозе.
– Сожалею, я не…
– Я часто играл для нее, – не слушая меня, продолжал он, – как, впрочем, и для короля, которому имел честь преподать основы игры на гитаре. Он ее всегда очень отличал.
– Кого, королеву?
– Нет, гитару, – скорчив гримасу, отвечал Девизе.
– Ах, ну да, король ведь хотел жениться на племяннице Мазарини, – помимо воли вырвалось у меня, о чем я тут же пожалел, ведь Девизе непременно догадается, что я подслушиваю его разговоры со Стилоне и Кристофано.
– Вижу, у тебя в голове водятся кое-какие знания, – слегка удивился он. – Видать, успел нахвататься от аббата Мелани.
Хотя я и был застигнул врасплох, все же мне удалось отвести подозрения Девизе:
– О, прошу вас, сударь… Я старюсь избегать этого странного субъекта, простите, что я так выражаюсь, с тех пор как… – Я изобразил смущение. – С тех пор как…
– Я понял, не нужно ничего объяснять, – перебил он меня, улыбнувшись. – Я тоже не люблю мужеложцев.
– Вам также представился случай возмутиться его поведением? – пролепетал я, мысленно моля прощения у Господа за чудовищный поклеп, который я возводил на своего наставника.
Девизе рассмеялся:
– К счастью, нет! Он ко мне никогда… гм… не приставал. По правде сказать, в Париже мы и словом-то не перемолвились. Говорят, он был обладателем редкостного сопрано во времена Луиджи Росси, Кавалли… Пел для королевы-матери, которая питала особенную любовь с голосам такого рода, полным меланхолии. Ныне он оставил пение и занимается тем, что распространяет всякие небылицы, наветы, сплетни. Увы, – раздраженно закончил он.
Все было ясно: Девизе не любил Атто, зная о его репутации интригана. Однако бросив тень на аббата и прикинувшись большей деревенщиной, чем на самом деле, я завоевал доверие гитариста. Растирая его мускулы, мне будет нетрудно кое-что вытянуть из него, как это бывало с другими постояльцами, как знать, может, он и проговорится о чем-нибудь, связанном с Фуке. Главное, внушал я себе, чтобы он продолжал держать меня за простака, безмозглого и беспамятного.
Я достал из котомки самые пахучие эссенции: белый сандал, гвоздику, алоэ, бензой, смешал их согласно рецепту мэтра Николо далла Гротария Калабрезе с тмином, душистой смолой, лауданумом, мускатным орехом, камедью и легким раствором уксуса. Скатал из этого шарик, приготовившись втирать его в плечи и бока музыканта до тех пор, пока он весь не израсходуется.
Обнажив спину, Девизе уселся задом наперед на стул, лицом к зарешеченному окну: по его словам, созерцание дневного света служит ему единственным утешением в эти нелегкие дни. Он замолчал, а я приступил к делу, напевая вполголоса так приглянувшуюся мне мелодию.
– Вы сказали, пьесу вам подарила королева Мария-Терезия. Что ж, она сама ее сочинила?
– Да нет же, что ты выдумываешь! Ее Величество этим не занималась. Кроме того, это рондо – не какое-нибудь проходное сочинение, а творение моего учителя Франческо Корбетты, подарившего его Марии-Терезии перед смертью.
– Ах, так ваш учитель был итальянцем. А из какого города он был родом, позвольте узнать? К примеру, господин де Муре прибыл к нам из Неаполя, как и другой наш постоялец, господин Стилоне…
– Любовь, связывавшая Наихристианнейшего из королей и племянницу Мазарини, – достояние всех! Даже такой профан, как ты, наслышан об этом. Какой стыд! Слава Богу, хоть о королеве неизвестно ничего, кроме того, что Людовик ей изменял. Самая большая ошибка, которую можно совершить в отношении женщины, в частности Марии-Терезии, это удовольствоваться видимостью.
Я был глубоко задет этим замечанием, произнесенным им словно с какой-то искренней горечью. Смысл его слов был таков: чтобы судить о женской природе, никогда не стоит останавливаться лишь на том, что лежит на поверхности. Хотя рана, полученная мною от нашей последней встречи с Клоридией, еще кровоточила, на память тотчас пришло мгновение, когда она беззастенчиво упрекнула меня в том, что я не подал ей ожидаемого ею обола. Однако замечание Девизе с тем же успехом могло относиться и к нему самому. Я испытал укол совести от того, что посмел сравнивать королеву и куртизанку. И все же более всего сердце мое сжалось от тоски, одиночества в связи с отчужденностью между мною и Клоридией. Не в состоянии изменить что-либо, я уступил нетерпеливому желанию побольше узнать о Марии-Терезии, чья судьба, судя по словам Девизе, была горестна и исполнена страданий. Теплилась надежда, что его рассказ как-то примирит меня с предметом моего желания. Я расставил Девизе сети, произнеся заведомую ложь:
– Я слышал о Ее Величестве Марии-Терезии, но лишь мимоходом, от постояльцев. Может статься…
– Не может, а тебе определенно нужны лучшие наставники, – резко перебил он меня, – хорошо бы, ты забыл все те бредни, которых наслушался, и постарался по-настоящему понять, кем была Мария-Терезия и что она значила для Франции, да и для всей Европы.
Он заглотнул наживку, оставалось развесить уши и впитывать.
– Торжественный въезд совсем юной испанской инфанты Марии-Терезии в Париж по случаю ее бракосочетания с Людовиком, – повел Девизе свой рассказ, пока я катал пахучий шарик по его лопаткам, – стал одним из самых радостных событий французской истории. Прозрачным днем в конце августа 1660 года Людовик и Мария-Терезия прибыли из Венсена. Юная королева восседала на триумфальной колеснице, убранной так, как не снилось и самому Аполлону; ее густые вьющиеся волосы сияли подобно лучам солнца, ниспадая на черное платье, расшитое золотом и серебром, усеянное драгоценными каменьями; серебро украшений в волосах и белизна лица прекрасно сочетались с огромными голубыми глазами, ореол доселе невиданного великолепия окружал ее. Воспламененные видением юной девы, воодушевленные радостью и преданной любовью, которые испытывают одни лишь верные подданные, французы благословляли ее. Людовик XIV, король Франции и Наварры, был подобен божеству, каким предстает оно у поэтов; его затканный златом и серебром камзол уступал в достоинстве лишь тому, кто его носил. Под ним был великолепный скакун, целая кавалькада принцев крови следовала за ним. Мир между Францией и Испанией, предложенный стране в виде столь счастливого соединения двух богоподобных существ, вселил в сердца пошатнувшуюся было преданность своему государю, и все те, кому удача ниспослала видеть его в этот день, ощутили прилив радости от того, что являются их подданными. Королева-мать Анна Австрийская взирала на это зрелище с балкона на улице Сент-Антуан: достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы догадаться, какие чувства владеют ею. Молодые люди соединили свои судьбы ради прославления величия своих королевств, наконец замирившихся.
Ликовал и кардинал Мазарини: его труды политика, возвращающего Франции мир и процветание благодаря Пиренейскому миру, увенчались успехом. Потянулась череда празднеств, балов, опер, невиданные прежде роскошь, галантность расцвели при дворе.
– А что было потом? – подпав под очарование рассказа Девизе, торопил я его.
– Что потом, что потом… – принялся напевать Девизе. – Нескольких месяцев хватило Марии-Терезии, чтобы осознать, какая ей уготована судьба, и измерить верность, на которую был способен ее супруг.
Первые свои аппетиты король утолил с помощью придворных дам из окружения супруги. Если та и не сразу поняла, что за человек ее муж, то его галантные свидания с госпожой де Ла Вальер, фрейлиной своей невестки Генриетты Стюарт, которых он почти и не скрывал, просветили ее окончательно. Затем появилась госпожа де Монтеспан, подарившая Людовику семерых детей. Этот безудержный адюльтер разворачивался на глазах у всех при свете белого дня, так что Марию-Терезию, госпожу де Ла Вальер и госпожу де Монтеспан окрестили «тремя королевами».
Людовик поистине не знал удержу: удалил от двора несчастного супруга Монтеспан – Луи де Гондрена, для выражения недовольства облачившегося в траур и прикрепившего огромные рога к своему экипажу. Людовик выстроил для своей возлюбленной два великолепных замка с садами и фонтанами. В 1674 году Монтеспан одна царила в сердце короля, ее соперница Ла Вальер удалилась в монастырь. Новая фаворитка располагала для выездов двумя экипажами, запряженными цугом, за ними по пятам всегда следовала повозка с десятками слуг и съестными припасами. Расин, Буало и Лафонтен прославляли ее в стихах, быть принятым в ее апартаментах означало удостоиться большой чести, тогда как почести, воздаваемые королеве, не шли дальше обычных требований этикета.
Звезда Монтеспан закатилась в тот миг, когда на глаза королю попалась Мария-Анжелика де Фонтанж, прекрасная, как ангел, и глупая, как цесарка. Однако ей было трудно смириться с теми рамками, которые ей отводились; она претендовала на большее – стала появляться на публике рядом с королем и отказывалась приветствовать кого бы то ни было, включая королеву, ко двору которой когда-то принадлежала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102