Тут поднялся отец Робледа, вынул крест, поднял его и торжественно провозгласил:
– Сколь чудесны дела твои, Господи! Вчера еще мы все были заживо похоронены, а сегодня воскресли!
Переполненные признательностью, мы преклонили колени и под руководством иезуита пропели хвалу Всевышнему. После чего принялись весело уписывать поданную мною еду.
Я же все не мог отделаться от мыслей, связанных со словами Кристофано: чума обладает естественным и необъяснимым ходом развития, в соответствии с которым, достигнув точки наивысшего развития, слабеет, перестает быть смертоносной и исчезает, не оставляя следов. То есть она убирается столь же загадочным образом, как и появляется. Morbus crescit sicut mortales, senescit ex abrupto…– болезнь растет подобно живым существам, а затем внезапно стареет. Разве не о том же прочел аббат Мелани в безумном послании отца Кирхера, зашитом в подштанниках Дульчибени?
Наскоро проглотив еду, я отправился в столовую. Атто был там. Нам достаточно было переглянуться: он ждет меня, как только я освобожусь.
Кристофано взялся накормить англичанина, я же отправился к Пеллегрино, которого можно было бы считать поправившимся, если бы не страшная мигрень. До этого я спросил у Кристофано:
– Сударь, нельзя ли попросить Девизе поиграть также в комнате моего хозяина, чтобы он стал как прежде?
– Не думаю, что это поможет. К сожалению, не все так, как я предполагал. Пеллегрино не сразу обретет свои способности. Последние дни я наблюдал за ним и теперь не сомневаюсь: дело было не в синяках, не в чуме. Да ты и сам, должно быть, это понял.
– Но что же тогда? – выдохнул я, напуганный мутным и неподвижным взглядом своего благодетеля.
– Мозговой удар в связи с падением на лестнице. Образовался сгусток крови, который рассосется, но не тотчас. Я думаю, у нас будет время выпутаться из передряги до того, как это случится. Однако что ж ты-то так перепугался, чай, у него есть жена?
На этом мы расстались. Пока я кормил Пеллегрино, я все думал о несчастной судьбе, которая обрушится на него вместе с возвращением суровой супруги, и сердце у меня ныло от жалости.
– Помнишь, что мы прочли? – набросился на меня Атто, стоило мне переступить порог его комнаты. – Кирхер считал, что у чумы те же законы развития, что и у людей. Перед тем как угаснуть, она достигает апогея.
– То же говорит и Кристофано.
– А знаешь ли, что это означает?
– Что Бедфорд излечился сам по себе, без рондо? – предположил я.
– Я думал, ты более прозорлив. Ну же, мой мальчик, неужто не понял? Чума только-только объявилась в вашем заведении: перед тем как утратить свою смертоносность, ей предстояло устроить побоище. Но все обернулось иначе. Никто, кроме Бедфорда, не заболел. И знаешь, что я думаю? С тех пор как Девизе, запершись у себя, без устали исполнял рондо, звуки музыки заполняли постоялый двор и защищали нас от чумы.
– Вы и вправду думаете, что новых жертв не было благодаря этой мелодии? – озадаченно спросил я.
– Знаю, в это трудно поверить. Но подумай сам: на памяти людской еще не было такого, чтобы зараза застопорила свой ход только оттого, что все попрятались по углам. Что до снадобий Кристофано… – засмеялся аббат. – Да и факты говорят сами за себя: лекарь наш что ни день являлся к постели Бедфорда, а потом обходил остальных. Но ни он сам и никто из нас не заразился. Как ты это объяснишь?
«И верно, – подумал я, – сам-то я чуме неподвластен, чего не скажешь о Кристофано».
– И это не все, – продолжал Атто. – Тот же самый Бедфорд, уже готовый отдать Богу душу, воскрес, попав под прямое воздействие звуков музыки, а болезнь его буквально улетучилась в считанные минуты.
– Как будто бы… отец Кирхер открыл некую тайну, которая ускоряет природное течение болезни и ведет дело к безобидному концу. Тайну, способную предохранить от эпидемии!
– Ну вот видишь. Таково действие secretum vitae,зашифрованного в рондо. – Атто уселся на постель и продолжил: – Бедфорд выздоровел после того, как Девизе исполнил рондо для него. Отец Робледа предвидел это, уверенный, что дело в целительном магнетизме музыки. Однако Девизе пришлось потрудиться, прежде чем это произошло. Ты наверняка обратил внимание, что после излечения Бедфорда я переговорил с Кристофано. Так вот, он меня заверил, что англичанин начал подавать признаки жизни только после того, как Девизе приступил к исполнению рондо и повторил его несколько раз, не раньше. Я спросил себя: что скрывается за этими проклятыми barricades mysterieuses?
– Я тоже размышлял об этом, господин Атто. Эта музыка обладает таинственной силой…
– Что верно, то верно. Как будто кудесник Кирхер вложил в нее драгоценную субстанцию, составляющую одно целое с самим ларчиком и оказывающую благотворное воздействие на все окружающее. Теперь ты понял?
Я кивнул, все еще не слишком уверенный.
– А нельзя ли побольше разузнать обо всем этом? – осмелился я спросить. – Почему бы не попытаться расшифровать рондо? Вы так разбираетесь в музыке, я же могу стянуть у Девизе его таблатуры. Возможно, и сам Девизе проговорится…
Аббат жестом прервал меня.
– Не думаю, что он знает больше нашего, – с отеческой улыбкой молвил аббат. – Да и какое это теперь имеет значение? Сила музыки – вот в чем тайна. За последние дни и ночи мы все думали, хотели понять и любой ценой решить загадку. И я первый.
Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить углом
Искомого не может основанья,
Таков был я при новом диве том.
– Это снова слова синьора Луиджи, вашего учителя?
– Нет. Это слова одного человека, ходившего по той же земле, что и мы, несколько веков назад, но увы, уже вышедшего из моды. Я хочу сказать: мы с тобой ломали себе головы и совсем позабыли о сердце.
– Значит, мы во всем, во всем ошибались, господин Атто?
– Нет. То, что нам удалось обнаружить, разгадать и вывести, – точно. Но неполно.
– Отчего же?
– В этом рондо скрыто заклинание против чумы. Но Кирхер хотел сказать нечто большее. Secretum vitae,секрет жизни, – шире. Он в том, чего нельзя выразить, чего нет ни в словах, ни в числах. Только в музыке. Таково послание Кирхера.
Прислонившись к стене, Атто вперил взгляд куда-то поверх моей головы.
Я был разочарован: объяснения аббата явно было недостаточно для удовлетворения моего любопытства.
– Разве мелодия Barricades mysterieusesне поддается расшифровке? Мы могли бы прочесть тайное заклинание, спасшее нас от чумы, – твердил я свое.
– Да проведи мы с тобой хоть весь век свой над этими нотными записями, толку не будет. Того, что нам привелось увидеть и услышать сегодня, довольно: рондо спасает от чумы, чего ж еще? Как это достигается? Тайна за семью печатями.
Здесь изнемог высокий духа взлет…
– продекламировал аббат, вновь обратившись к творению своего земляка и добавил: – Этот безумец Атаназиус Кирхер обладал великим умом в области науки и веры. Своим рондо он преподал нам урок смирения. Помни его, мой мальчик.
Вытянувшись на постели, я ждал сна, вконец вымотанный сложными умозаключениями и озарениями. В мозгу билось сразу несколько мыслей. Под конец беседы с Атто я понял, в чем состоит двойное колдовство рондо: тот факт, что оно называлось именно так, а не иначе, вовсе не случаен. И было бессмысленно желать его разгадать. Как и Кирхер, аббат Мелани преподал мне хороший урок: потребность в смирении для человека, которому не занимать ни гордости, ни пытливости. Я долго обдумывал тайну Barricades,пытаясь воспроизвести их проникновенную мелодию.
Отеческое отношение ко мне Атто, его манера обращаться ко мне «мой мальчик» тронули меня. Эта приятная мысль совсем уж было меня убаюкала, как вдруг я вспомнил, что за всеми этими красивыми фразами аббат Мелани так и не объяснил мне, почему же все-таки у него во сне вырвалось название рондо.
Уж и не знаю, сколько часов проспал, а когда проснулся, в «Оруженосце» было тихо-тихо, словно его накрыло летаргическим сном. Я стал прислушиваться, но не услышал ни звуков гитары Девизе, ни чьих-либо шагов. Кристофано так и не пришел за мной.
Было еще слишком рано, чтобы хлопотать об ужине, и все же я решил спуститься в кухню и, как и накануне, приготовить праздничные блюда в честь выздоровления Бедфорда и возврата надежды на свободу. Что бы такое состряпать? Дроздов? Да, но каких? Ореховиков или певчих? Столкнувшись на лестнице с Кристофано, я поинтересовался, как англичанин.
– Хорошо, очень хорошо, – с довольным видом ответил он. – Еще побаливают, гм… гм… те места, где были надрезы, – смутился он.
– Я думал подать на ужин дроздов. Подойдет ли это Бедфорду?
– Еще бы, – прищелкнул языком Кристофано, – мясо дроздов вкуснейшее, питательное, легко усваивается, полезно при худобе и потере крови, вообще всем, чье состояние ослаблено. Кроме того, сейчас как раз время употреблять дроздов в пищу. Зимние дрозды доставляются из горных районов Сполете и Терни, они набиты зернами можжевельника, оттого более упитанны. Миртовые ягоды, которые им случается клевать, – превосходное средство от дизентерии. Однако если ты и впрямь задумал приготовить их, поспеши, ведь на это потребуется время, – с голодным блеском в глазах закончил он.
На первом этаже собрались уже все жители нашего дома – кто-то прохаживался, кто-то беседовал в сторонке, прочие баловались в картишки. Было видно, с каким удовольствием покинули они свои углы, где уже считали себя приговоренными.
Моя дорогая Клоридия радостно поднялась мне навстречу.
– Мы снова живы! Нет только Помпео Дульчибени! – молвила она, бросив на меня вопросительный взгляд.
Я тотчас помрачнел: снова она интересуется пожилым господином.
– Нет также и аббата Мелани, – с досадой ответил я, подчеркнуто повернулся к ней спиной и двинулся к лестнице, ведущей в подвал.
Воспоследовавший в тот вечер ужин был самым удачным после того, на котором подавались блюда из вымени, и даже заслужил – да простят мне мою нескромность – всеобщие дружные аплодисменты. Подражая своему хозяину и призвав на помощь воображение, я приготовил дроздов-ореховиков: в панировке, пассированные на рубленом сале с кусочками ветчины и поданные с тушенной в масле и сбрызнутой лимоном брокколи; фаршированные рубленой печенью дичи, ягодами незрелого винограда, травами, ветчиной, пряностями; нашпигованные колбасой с ломтиками лимона и поджаренные на огне; отваренные, обернутые укропом, латуком и поданные в стеблях ароматических трав под соусом крокиньоль.
Пока тушились, варились и жарились эти четыре партии, я подготовил еще несколько для вертела: в тесте, нашпигованные салом и веточками лавра, смазанные добрым маслом и посыпанные сухарями. Не устоял я и перед тем, чтобы повторить то, что делал на моих глазах Пеллегрино, – набил дроздов кусочками сала и ветчины, посыпал их гвоздикой, обернул в листья тыквы и в сеточку и подал на стол под соусом руаяль. Самых старых из дроздов я бланшировал, резал надвое и готовил из них фрикасе, а потом обложил жареными овощами, полил сахарной водичкой, сбрызнул лимончиком. От корицы воздержался.
На последних минутах готовки постояльцы обступили меня радостным кольцом, сами разложили все по блюдам и подали на стол. Клоридия удивила меня тем, что протянула мне мою порцию: дрозды лежали на большой тарелке, украшенной петрушкой и четвертушкой лимона. Я смутился, покраснел и не успел вымолвить ни слова, она отошла и села с другими.
Присоединился к нам и аббат Мелани. А вот Дульчибени по-прежнему не было видно. Я поднялся к нему и постучал. Он отказался со мной разговаривать, бросив из-за двери, что не голоден. Я не настаивал, чтобы не вызвать подозрений. Пока я удалялся по коридору от его двери, послышался знакомый звук: Дульчибени снова нюхал свой порошок.
Девятая ночь С 19 НА 20 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА
– Дело срочнейшее, опаснейшее, особа священная, – выдал Угонио с необычным волнением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102