– Человек – это разум и совесть! – громко заявил сумасшедший пророк и оставил Дадхъянча в покое.
О пятой стихии Трита так и не узнал. Он ещё немного поворожил над лежащим и вздохнув принялся растирать свои снадобья. Перемешивая листвяную кашу с измельчённой высушкой.
Не всякое растение пригодно сухим для врачевания. Трита вообще предпочитал вяленые травы. И поменьше воды для отвара. Ведь растение состояло не из этой жидкости. Его корни преобразовали жидкость в сок. Сок и должен лечить, а не вода, в которой выварили сухую шкуру мумифицированной зелени.
Не бывает одинаковых болезней. Ведь не бывает же одинаковых людей. Они только с виду похожи. Как и болезни, у которых общие свойства, но различные особенности. Потому не могло быть и одинаковых снадобий.
Трита был большой умелец на эти штуки. Он неторопливо ощупал больного и, убедившись, что лихорадка не забралась тому под кожу, стал отводить жар. Кислое снимает его хорошо.
Дадхъянча пришлось омывать. Летом бы мудрец убил этот огонь листьями, свойства которых знал только он. Тело обкладывают такими листьями, и они начинают белеть, освобождая больного от жара.
Впрочем, может быть и не только Трита знал про эти листья. Ему не приходилось ни с кем обсуждать вопросы своей медицинской практики.
Трита быстро поставил Дадхъянча на ноги. Уже через два дня молодой риши мог подниматься с лежанки. Мудрец всё-таки выказал способ своего добывания еды. Он лечил вайшей по деревням. Не брезговал врачевать и скотину, хаживая на отёлы и к чахлому молодняку.
Болезнь Дадхъянча только добавила ему отчуждения от Триты. Дадхъянч не мог справиться с мыслью, что они слишком различимы. Достоинством. Если Трита целый день валялся на соломе, это значило только то, что мудрец приводит в порядок свои мысли. Если Дадхъянч вдруг перелёживал по утрам, это означало другое. Не более того, что он просто лентяй и бездельник. Так думал сам молодой риши. Он сравнивал себя с Тритой и находил, что ему, Дадхъянчу, не хватает то смелости мысли, уверенности в себе и напора, то вызова, свежести и нахальства. Всего того, чем обладал лысый пророк из колодца.
Дадхъянч сравнивал и тем совершал ошибку. Однажды эта ошибка переросла сопротивление здравого смысла, дав чувствам молодого человека действовать по собственному усмотрению.
– Я ухожу, – сказал Дадхъянч ничего не подозревавшему товарищу. Трита молчал. В его взгляде появились краски пренебрежения. Те, что отличали эти глаза от других на площади возле колодца. Трита наконец воспринял интонации души Дадхъянча. Не оставил их без ответа.
– Иди, – только и сказал мудрец. Дадхъянч виновато заглянул ему в лицо.
– Ничего не надо объяснять, – попросил Трита.
– А я и не объясняю, – вздохнул Дадхъянч, взял свёрнутую накануне суму и вышел из хижины.
Вокруг всё было белым-бело. Молодой риши онемел. Он никогда не видел падающего снега. Он не видел снега просто потому, что раньше снег не выпадал в долинах. Дадхъянч хотел позвать Триту, но решил, что мудрец неверно истолкует его порыв. Истолкует как слабость. «Сам увидит», – решил молодой человек и побрёл к перевалу.
Снег лежал рыхлой водянистой кашей. Снизу она уже оплывала талой раскисеныо. Кожаные обмотки на ногах Дадхъянча скоро совсем отсырели и он стал подумывать о костре. За перевалом, на широком плече горы, приютилась деревня скотопасов. Другая деревня была выше, у самых скал. В том краю, где густовало варево туманов и всегда царил сумрак. «Как там люди живут? – думал Дадхъянч. – И что они там забыли?»
Трита однажды сказал: «Для того чтобы иметь пастбища, границу жизни следует унести на скалы.» Дадхъянч воспринял это утверждение как привычную для Триты чудину. Но мудрец подвёл свой вывод под простое и разумное объяснение. Он сказал, что пространство жизни не должно начинаться с порога, о который демон вытирает ноги. Дадхъянч согласился. Правда, молодой риши не захотел бы сам жить на скалах.
Ходу до ближайшей деревни было с полдня. Из-за снега. Дадхъянч получил возможность изобрести способ доказательства своей необходимости для этих людей. Чтобы получить кров и еду. Лечить он не умел. Предстоящего по судьбе не знал. Оставалось только развлекать слушателей байками о приключениях богов. Со всеми подробностями. Которых, должно быть, не знали и сами боги. Впрочем, им и не нужно было это знать.
Молодой риши забрался в снежную нехожень. Каждый шаг его вторжения равнина принимала с боем. Хлюпал расплавленный снег. Равнина втягивала в себя человека, изматывая и угнетая его. Словно цветь-охотник, завлекавший крошечного мотылька в смертоносную пучину своего хищного покоя. Чтобы сожрать пришельца, сомкнув над жертвой лепестки.
Дадхъянч отдышался. Его снова подпекал жар. Дадхъянч подумал, что он рано ушёл из дому. Не окрепнув как следует после болезни. Он поднял глаза на бескрайнюю снеговую пустошь и двинулся дальше. Разгребать пожиравшую его топь.
Прорываясь из тишины, вдруг налетел ветер. Сырой и пахучий. Пахнувший талым снегом. Его пьяная развольня одуряла Дадхъянча. Риши опустил голову. Ветер зашевелил равнину, подняв снежный разметай. Началась буря. Настоящая буря! Дадхъянч пятился, кутаясь в отвороты козьей меховины. Одежда не спасала. Мокрым снегом залепило лицо. Дадхъянч клонился всё ниже и ниже, пока совсем не припал на колени и не зарылся в снег лицом.
Дадхъянч не догадывался, что, едва дух арийца угнетён, на свет появляется демон. Всегда. Кто-нибудь из их гнусной камарильи.
Дадхъянч этого не знал. И он увидел демона, оторвав взгляд от снега. Посреди бешеного раздува снежных брызг стоял человек и смотрел на муки молодого риши. Человек этот вовсе не совпадал с образом демона, каким его обычно видят глаза арийца. Он рядился в белую одежду и в белую кожу. Во внешнее совпадение с «благородными». И всё-таки его благолепие не совпадало с ними. Демона выдавали глаза. Их пучило, распирало уродство.
Дадхъянч сразу понял, что это демон. Такие, как он, обитают в невидимом для «благородных» пространстве, в пространстве как бы собственного сознания и мышления арийцев. Как бы собственного. Они говорят «мы», причисляя себя к светоносным потомкам Ману, они любят эту игру в «своих». Молодой риши распознал «тень».
– Помочь? – спросил даса. «Не пользуйся помощью демона ни в большом, ни в малом. Иначе сам станешь демоном,» – сложил в мыслях Дадхъянч. Он теперь тоже создавал правила. Для самого себя. Как это делал Трита для других. Правила, которые не противоречили рите и даже не перезвучивали закон, а всего лишь добавляли ему новых сочных красок.
– Как знаешь, – демон развернулся и побрёл прочь.
– Знаю, – тихо сказал Дадхъянч.
Буря мало-помалу стихла. Улеглась. Всполошив всю снеговодную равнину. Дадхъянч поднялся из студёной, закаменённой ледяными кусками жижи и заставил себя идти дальше. Теперь, после продолжительной заминки и душевного послабления, пробираться вперёд стало ещё труднее. Дадхъянч видел перед собой только серое месиво взбурлённого снега. Ноги черпали этот оплывший снег, и риши казалось, что теперь он уж точно не выберется. Вот сейчас придёт тот последний момент, когда глаза Дадхъянча разглядят вынесенный ему приговор. Приговор его жизни.
Равнина распахнулась во все стороны. До самого неба. Даже горы пропали. Она сожрала и их. Только серая, замёрзшая топь. Непереходимая, без конца и начала. Завалившаяся на небесный край.
«Она думает, что меня можно пересилить упрямством! – хмыкнул риши. – Видали мы таких.»
Возле коровьих домников заволновались собаки. Седой вайша, косматый, как медведь на ристалище, поднял завесь окна и выглянул во двор.
– Кого это принесло? В такую погоду. Ходят же…
Он не успел добранить незваного гостя. Надверные циновки зашеворшали, и в дом ввалился этот самый незваный гость. Мокрый и измученный.
Дадхъянч поджал губы. Он смотрел на недружелюбного хозяина, на его разбуженных домочадцев, повылезавших из своих налёжанных углов, на сонные и беспечные лица этих вайшей, навсегда усмирённые своим коровьим счастьем, и думал, что снеговая топь хуже только по-своему.
– Кто ты? – спросил косматый.
– Что? – не понял Дадхъянч. Звуки странным образом намешались в его ушах, искажая переносимый собой смысл. То же творилось и в глазах молодого риши. Краски вдруг слиплись грязным пятном. Неразделимым на цвета и формы. Что-то в этом пятне затревожило Дадхъянча. Узнаваемое и притяжимое его душой. Это «что-то» выбралось из сумрака и сближалось с ним.
Невнятно протестовал косматый. Дадхъянч не понимал его вопросов. Риши вглядывался в пятно, которое воплощалось в контуры и формы. Большие глаза цвета утренней бирюзы во льду. Медово-матовая кожа. Упрямые губы…
Гаури ждала чего-то такого. Она не смирилась с тем, что Дадхъянч просто прошёл стороною. В её жизни. Гаури не знала, зачем он ей нужен. И вообще – он ли ей нужен. Что-то подсказывало девушке: скорее всего именно он.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Быстро действуя, он движется по высотам и низинам.
Он вложил зародыш в эти существа.
(Ригведа. Мандала III, 2)
Дасу обсыхал возле костра. Языки пламени облизывали сумрак. Раздражая мягким свечением сырую пустоту зимней ночи. «Красив, но бесполезен! – думал демон, глядя в огонь. – Бесполезен. Да, бесполезен. Но красив.» Огонь завораживал Дасу, как всякое запретное, порочное, порицаемое. В данном случае, запретное и порочное для демона. Такой тревожный, такой бушующий своей бесполезной страстью убийца-огонь.
– Эй, Агни, вот моя рука, укуси её, – сказал демон, протянув костру пальцы. Огонь и не подумал шевельнуться в их сторону.
– Не можешь, – с возбуждением выдохнул Дасу, – не можешь! И кто придумал твои заслуги?
Огонь продолжал перебирать чахлый хворост. Объедая самые подсушенные его куски. Дасу привалился на охапку украденной соломы. Втянул носом воздух. «Теплеет, – сказал себе демон, – теплеет! А как хотелось льда. Здесь, где он невозможен. Всегда хочется невозможного.»
Должно быть, так мог думать каждый из дасов, ибо задача демона – всегда желать того, что неосуществимо. Всегда идти к этому, приговорив чужую судьбу к закланию под обречённые идеи.
Солома распушила колкий хвост. Случайная искра, выброшенная костром, цапнула этот хвост и, прежде чем Дасу успел смахнуть её на землю, по соломе пополз огнистый ручеёк. Демон вскочил, хлопая себя по ногам, вороша одеждами и затаптывая осыпавшиеся искры.
– Нет, – сказал он успокоившись, – нет, бесполезные старания. Хотя, признаюсь, тебе удалось испугать меня. Но твои усилия стоят только испуга.
Дасу отдышался и перенёс остатки соломы подальше от искрящихся брызг костра.
– А вот чего стоят мои усилия, ты скоро узнаешь. Впрочем, я подумаю, как тебя использовать. Может быть, в качестве засухи? Эх, сколько забавного мы бы с тобой сотворили вместе!
Демон снова примостился к тёплому обдуву под дымное знамя Агни.
– Ты узнаешь, как неблагодарны люди. Они легко поменяют всех вас, давших им жизнь, на того, кто богом только зовётся. По сути, являясь демоном. Придёт такое время. Я придумаю какого-нибудь очень правильного, напористого духократа. Чтоб был немного не в себе и с тоской в глазах. Тоски нужно побольше. Сладкой тоски. Вайши это любят. Ты думаешь, мир состоит из героев? Из кшатриев? Нет. Миром правят вайши. А они быстро устают от высоких задач и навязчивого героизма. Им не нужны такие, как ты. Им нужен я. Я! Потому что я научу их не сопротивляться и при этом получать удовольствие от своей беспомощности. Она встанет выше героизма, подчинив себе духовную власть по всему миру. Покаяние – вот её девиз! Покаяние вместо героизма. Непокорившимся я найду другое применение. Пусть себе не верят, не усмиряются. Главное, чтобы я направлял их мысли и дела. Я дам им борьбу, которую они ищут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71