Могло статься, что исход боя предрешён. Индре оставалось только поднять нож. Но едва воин наклонился, как в одну из его лодыжек вцепились хваткие пальцы противника. Ещё мгновение, и Индра был повержен. Но зачинщик боя решил не возобновлять попытку овладения камнем с наскока и выбрал более надёжный путь к победе. Вокруг.
Кутса обошёл камень, с удовольствием заметив, что Индра загнал себя в ловушку. Осторожный марут поднялся по ступенчатому разбиву задней стены, но его самодовольство сменилось разочарованием. Камень оказался пуст. Индра ускользнул. Спрыгнул.
Однако глаза Кутсы нигде поблизости не различали противника. Разочарованный, он уже хотел повернуть назад, но что-то заставило его задержаться. Да, сверху легче обнаружить спрятавшегося врага. Или соперника, какая разница.
Кутса подошёл к самому краю камня. Земля внизу была пуста. Внезапно марут распознал того, кого искал, но было поздно. Всё повторилось. Только на этот раз полетел Кутса.
Вперёд, с камня, перевернувшись в воздухе. Невообразимым скачком Индра поднял себя над уступом, точно взлетел, вцепился в пояс противника и, прежде чем тот успел замахнуться ножом, сорвал Кутсу с камня.
Это падение могло стоить юноше жизни. Однако Кутсе повезло. Он даже не поломал костей. И всё-таки арийская кровь пролилась. Причиной стал нож Кутсы, оказавшийся прямо под его боком. На земле. Неумелая рука молодого воина в критический момент направила нож против него же самого. Рана была незначительной, но кровь пролилась.
Индра окаменев смотрел на неподвижно лежавшего сородича. Наконец победитель пришёл в себя. Зашевелился и поверженный. Индра поспешил ему на помощь. Кутса тряс головой соображая, жив он или унесён в царство мёртвых.
Индра поднял злополучное оружие. Оно оказалось тяжёлым и гладким. И ещё холодным. Странный материал, из которого был сделан этот нож, привлёк внимание победителя.
– Его плавят из камня, – пояснил Кутса, едва ворочая языком.
– Ты признаёшь мою власть над тобой? – спросил Индра, как и следовало по обряду.
– Ты победил. Но ты не дрался. Ты победил потому, что я не могу продолжать бой…
– Признаёшь ли ты над собой мою власть? – повторил Индра, занеся над головой поверженного нож. Кутса немного подумал и признал. Теперь оружие побеждённого переходило победителю.
Индра помог подняться незадачливому драчуну. Но что-то подсказывало Индре, что он не убедил противника. Этой победой. То есть зародил в нём сомнение. А сомнения – крылья конфликта. Ниспровергать нужно не противника, а его сомнения в твоей силе и непобедимости. И потому Индра вернул Кутсе нож и сказал:
– Для того чтобы ты не сомневался, кто из нас сильнее, я предлагаю продолжить бой. Разумеется, когда ты будешь готов это сделать. Выбери мне оружие сам.
Кутса потирал ушибленную шею и обдумывал предложение Индры. Его давний противник был верен себе. В его вызове звучало другое: «Я смогу победить тебя второй, третий, четвёртый и ещё столько раз, сколько ты захочешь!» Вот что означало благородство Индры.
«Унизителен не сам твой проигрыш, – думал Кутса, – а то, что из него пытаются сделать представление.» Он вздохнул и согласился.
Их повторный бой был перенесён на вечер того же дня. Кутса мало-помалу оправился от падения, назойливо ругая свою нерасторопность, боль в боку и ушибленную руку. Его бесконечное причитание стало действовать Индре на нервы. Названый сын Гарджи понимал, что болячки Кутсы – прекрасный способ прикрытия возможного будущего поражения. Кутса не сдавался. Он и сейчас готовил тылы для своего несогласия с преимуществом Индры.
Кутса жаловался на ушибленную руку, а Индра думал, что болезнь прекрасно демонстрирует человеческую натуру. Чем мельче и ничтожнее человек – тем заметнее все его хвори и недуги. Величие же человека делает его слабости незаметными для окружающих.
– Давай перенесём бой, – предложил Индра, – я не хочу, чтобы твои нынешние ушибы явились причиной последующих синяков.
– Это благородно, – сдержанно оценил Кутса, – но мы не будем идти на поводу у собственной слабости, и потому бой состоится.
Индра не отнёс на свой счёт упоминание о слабости, хотя его противник мог иметь свои представления о благородстве.
– Итак, выбирай для меня оружие, – напомнил Индра.
– Пусть это будет твой нож.
Индра расчехлил подарок вождя сиддхов. Кутса оценил необычную красоту этого предмета. Таким оружием похвастался бы не всякий кшатрий.
На этот раз ритуал не был долгим. Кутса удобно встал, широко расставив ноги и вытянув перед собой руку с возвращённым ему рубилом.
– Ну что, готов? – прозвучал коварный вопрос Индры и, едва Кутса ответил: «Да!», смысл этого вопроса сразу прояснил ситуацию на ристалище. Индра с молниеносной скоростью подскочил к противнику и свободной рукой перехватил его оружие. Костяной нож впился в горло оторопевшему маруту. Индра едва сдерживался, чтобы не прибавить ножу усилия. Не распороть горло противника. Тугая, неудержимая сила его атаки застыла на грани безумия. Малейшая непокорность Кутсы, вздох, даже случайная мысль сопротивления, могли сейчас взорвать эту застывшую в волнении силу. Глаза Индры едва не лопались от подступившей ярости. Кутса сразу ослаб.
– Тебе только кажется, что ты готов к бою, – выговорил Индра чужим, неузнаваемым голосом, – к этому бою ты не готов.
Кутса мысленно согласился. Ему ещё никогда не приходилось испытывать такой постыдной робости.
Немного постояв с поднятой рукой, из которой Индра уже извлёк удивительный, но оказавшийся бесполезным нож, Кутса осторожно предположил, что причиной случившегося был вовсе не этот мальчишка с гор, а то, что он сумел сотворить с душой Кутсы. Так подумалось проигравшему маруту. Но он тут же прогнал от себя эту мысль, посчитав её слишком крамольной в сложившейся ситуации.
* * *
– Он победил! – сказала Ратри, вернувшись домой.
– Ну и что. В этом не могло быть сомнения. Наш мальчик дерётся не руками, а способностями.
– Разве ты видел, как он дерётся? – возразила Ратри отцу.
– Зачем мне видеть, я знаю.
– Прекрасная позиция, – вмешалась матрия. – Что мне всегда нравилось в твоём отце, так это самоотверженная скромность его суждений.
– Да-да, – кивнул Диводас, – и ещё нерешительность выводов.
– И ещё нерешительность выводов, – улыбнулась жена вождя сиддхов.
– Нет, что бы вы ни говорили, а Индра как явление мне понятен, – Диводас потянулся на лежанке. – Опасность только в том, что все его способности могут отгореть в юности, и остаток дней он проведёт скучным и разочаровавшимся в себе мужланом.
– Как бы там ни было, другого такого на твоём веку уже можно не найти, – заметила матрия.
Диводас посмотрел куда-то вдаль. Прозрачным, отрешённым взглядом. Задумался.
– Да, пожалуй, – тихо сказал он вдогонку своим размышлениям.
* * *
Индра поймал себя на мысли, что он опоздал с отходом восвояси. Из деревни сиддхов. Началась Ночь Богов. Как-то сразу, без привычной дождевой канители, без воющего по ночам ветра и гниения трав в непросыхающей луговой закиси.
Небо ранили ломкие и беззвучные молнии. Они мимолётно освещали вислую багровую грязь облаков. По всему горизонту.
– Что от меня хочет твой отец? – спросил Индра притихшую рядом Ратри.
– Разве он тебе не сказал?
– Нет.
– Я всё время получаюсь мостиком между вами.
– Это вина Диводаса. Скажи ему, что, если у него есть ко мне какие-то дела, пусть поспешит.
– Ты собрался уходить?
– Да, – твердо сказал юноша.
Ратри опустила глаза. Их осенила пепельным крылом печали Ночь Богов.
– Значит, тебя ничто не держит у нас?
Уверенность юноши надломилась. Он уловил в вопросе Ратри тревожные порывы её нежности. Или скрытую иронию? Индра очнулся:
– Я не знаю, что ты имеешь в виду.
Ратри сжала губы. «Наверно, отец был прав, обнаружив в нём угрозу мужланства», – отпечаталось у девушки в голове. Индра вдруг почувствовал что-то такое. Какую-то ответную грубость её чувств.
– Понимаешь, – сказал он доверительно, – ты обладаешь тонким умом и надменной иронией. Я уже мог в этом убедиться. Мне бы не хотелось…
– Дурачок, – прошептала Ратри, соединив у него на шее свои тонкие пальцы. Индре показалось, что он задохнулся. Он чувствовал, как приближается к его губам тепло её дыхания. Юноша застыл, вдруг ощутив весь восторг душевной несдержанности, и больше ей не сопротивлялся.
Их влекло куда-то в полумрак холодных пространств дома. Скрывающий от случайных глаз и собственной неопытности. Их тревожные руки встречали испуганную дрожь молодых телес. Праведно наивных в своей первозданной чистоте и неприкосновенности. Ратри что-то шептала Индре в глаза, касаясь их горячими губами. Он не слышал. Его воля подчинилась этому порыву, и юноша приближал Ратри к той особой черте, с которой начинается новый отсчёт человеческого совершенства. Или человеческой трагедии. У кого как.
– Нет, стоп, – вдруг услышал он проснувшуюся волю девушки. Индра замер.
– Стоп, – повторила Ратри приходя в себя, – не сейчас.
– Почему? – спросил юноша, скрывая некоторое облегчение, вызванное её решением. Ратри прижала пальчик к его губам:
– Это не должно быть так, походя, между делом.
– А как это должно быть?
– Сам реши, – сказала девушка и исчезла из его рук. Её легкие шаги уносила ночь. Ночь Богов, властвующая над опустевшим миром.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Любого живущего в мире ты превращаешь
в неживущего в мире.
(Ригведа. Мандала IV, 17)
Вритра, сын Антаки, превосходил своего родителя во всём. В силе и ловкости, в чутье и злобе. Где сейчас был Антака? Под какой завалиной нашёл он вечный покой? Беззубый и немощный дракон, неспособный уже поймать себе рыбины в мелкой протоке. Весь водный мир, от болотных топей до морского залива с солёной водой, был теперь подвластен Вритре. Никто здесь не мог бы хозяйничать у воды, не заплатив за это кровавую дань. Вритра убивал даже тогда, когда был сыт. Что-то заставляло его бороться за территорию не жалея сил. Ему принадлежала вся вода, вся, до капли, и змей ни с кем её не делил.
Свами опустил на землю высохшие ноги. Он теперь спал на высокой лежанке, потому что не мог наклоняться. Ему не хватало сил подниматься с земли и припадать к ней, сгибая колени и не находя опоры для валкого, немощного тела. У хотара кружилась голова, когда он опускался на свои старческие, нескладывающиеся ноги. Свами был стар. Как одинокий платан в опустевшем поле.
Свами слез с лежанки и прошваркал во двор, где разгулялось белосветное утро. По двору сновали кудлатые домашние птицы, шумно делившие поклёвную шелуху в пыльном разгрёбе песка. Старик вышел из-под навеса, оглядывая двор слезящимися глазами. Он окунул их в это свежее, как девственница после омовения, утро, и светлая лучинка счастья зажглась в его душе.
Старик припал грудью к огородку и долго разглядывал что-то на дороге. Его узловатые пальцы сдавили подпорину. Так, будто он боялся выпустить её из рук. Деревня готовилась к обряду. Новый хотар увёл людей за холмы. Он перенёс святилище. Сегодня дорогу туда украсили нескончаемые гирлянды жертвенных цветов. Они протянулись до самой воды,
Свами пролез под жердями и оказался на пустой улице. Старика влекло к реке. Туда, где на закате сойдутся в одном водовороте безумия все стоны и плачи, крики юной жертвы, мольбы, проклятья и суровый, но равнодушный к происходящему бой ритуальных барабанов. Как это всегда бывало при нём и до него. И останется после.
Свами шёл к реке, чтобы в исступлённом одиночестве наглядеться её безразличием к этой нескончаемой человеческой трагедии.
Река оплёскивала берег скользким катом волны. Зелёным и искристым, как сверк мокрых листьев в грозу. Свами невольно залюбовался водой. Ему вдруг захотелось подставить ей свои старческие ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Кутса обошёл камень, с удовольствием заметив, что Индра загнал себя в ловушку. Осторожный марут поднялся по ступенчатому разбиву задней стены, но его самодовольство сменилось разочарованием. Камень оказался пуст. Индра ускользнул. Спрыгнул.
Однако глаза Кутсы нигде поблизости не различали противника. Разочарованный, он уже хотел повернуть назад, но что-то заставило его задержаться. Да, сверху легче обнаружить спрятавшегося врага. Или соперника, какая разница.
Кутса подошёл к самому краю камня. Земля внизу была пуста. Внезапно марут распознал того, кого искал, но было поздно. Всё повторилось. Только на этот раз полетел Кутса.
Вперёд, с камня, перевернувшись в воздухе. Невообразимым скачком Индра поднял себя над уступом, точно взлетел, вцепился в пояс противника и, прежде чем тот успел замахнуться ножом, сорвал Кутсу с камня.
Это падение могло стоить юноше жизни. Однако Кутсе повезло. Он даже не поломал костей. И всё-таки арийская кровь пролилась. Причиной стал нож Кутсы, оказавшийся прямо под его боком. На земле. Неумелая рука молодого воина в критический момент направила нож против него же самого. Рана была незначительной, но кровь пролилась.
Индра окаменев смотрел на неподвижно лежавшего сородича. Наконец победитель пришёл в себя. Зашевелился и поверженный. Индра поспешил ему на помощь. Кутса тряс головой соображая, жив он или унесён в царство мёртвых.
Индра поднял злополучное оружие. Оно оказалось тяжёлым и гладким. И ещё холодным. Странный материал, из которого был сделан этот нож, привлёк внимание победителя.
– Его плавят из камня, – пояснил Кутса, едва ворочая языком.
– Ты признаёшь мою власть над тобой? – спросил Индра, как и следовало по обряду.
– Ты победил. Но ты не дрался. Ты победил потому, что я не могу продолжать бой…
– Признаёшь ли ты над собой мою власть? – повторил Индра, занеся над головой поверженного нож. Кутса немного подумал и признал. Теперь оружие побеждённого переходило победителю.
Индра помог подняться незадачливому драчуну. Но что-то подсказывало Индре, что он не убедил противника. Этой победой. То есть зародил в нём сомнение. А сомнения – крылья конфликта. Ниспровергать нужно не противника, а его сомнения в твоей силе и непобедимости. И потому Индра вернул Кутсе нож и сказал:
– Для того чтобы ты не сомневался, кто из нас сильнее, я предлагаю продолжить бой. Разумеется, когда ты будешь готов это сделать. Выбери мне оружие сам.
Кутса потирал ушибленную шею и обдумывал предложение Индры. Его давний противник был верен себе. В его вызове звучало другое: «Я смогу победить тебя второй, третий, четвёртый и ещё столько раз, сколько ты захочешь!» Вот что означало благородство Индры.
«Унизителен не сам твой проигрыш, – думал Кутса, – а то, что из него пытаются сделать представление.» Он вздохнул и согласился.
Их повторный бой был перенесён на вечер того же дня. Кутса мало-помалу оправился от падения, назойливо ругая свою нерасторопность, боль в боку и ушибленную руку. Его бесконечное причитание стало действовать Индре на нервы. Названый сын Гарджи понимал, что болячки Кутсы – прекрасный способ прикрытия возможного будущего поражения. Кутса не сдавался. Он и сейчас готовил тылы для своего несогласия с преимуществом Индры.
Кутса жаловался на ушибленную руку, а Индра думал, что болезнь прекрасно демонстрирует человеческую натуру. Чем мельче и ничтожнее человек – тем заметнее все его хвори и недуги. Величие же человека делает его слабости незаметными для окружающих.
– Давай перенесём бой, – предложил Индра, – я не хочу, чтобы твои нынешние ушибы явились причиной последующих синяков.
– Это благородно, – сдержанно оценил Кутса, – но мы не будем идти на поводу у собственной слабости, и потому бой состоится.
Индра не отнёс на свой счёт упоминание о слабости, хотя его противник мог иметь свои представления о благородстве.
– Итак, выбирай для меня оружие, – напомнил Индра.
– Пусть это будет твой нож.
Индра расчехлил подарок вождя сиддхов. Кутса оценил необычную красоту этого предмета. Таким оружием похвастался бы не всякий кшатрий.
На этот раз ритуал не был долгим. Кутса удобно встал, широко расставив ноги и вытянув перед собой руку с возвращённым ему рубилом.
– Ну что, готов? – прозвучал коварный вопрос Индры и, едва Кутса ответил: «Да!», смысл этого вопроса сразу прояснил ситуацию на ристалище. Индра с молниеносной скоростью подскочил к противнику и свободной рукой перехватил его оружие. Костяной нож впился в горло оторопевшему маруту. Индра едва сдерживался, чтобы не прибавить ножу усилия. Не распороть горло противника. Тугая, неудержимая сила его атаки застыла на грани безумия. Малейшая непокорность Кутсы, вздох, даже случайная мысль сопротивления, могли сейчас взорвать эту застывшую в волнении силу. Глаза Индры едва не лопались от подступившей ярости. Кутса сразу ослаб.
– Тебе только кажется, что ты готов к бою, – выговорил Индра чужим, неузнаваемым голосом, – к этому бою ты не готов.
Кутса мысленно согласился. Ему ещё никогда не приходилось испытывать такой постыдной робости.
Немного постояв с поднятой рукой, из которой Индра уже извлёк удивительный, но оказавшийся бесполезным нож, Кутса осторожно предположил, что причиной случившегося был вовсе не этот мальчишка с гор, а то, что он сумел сотворить с душой Кутсы. Так подумалось проигравшему маруту. Но он тут же прогнал от себя эту мысль, посчитав её слишком крамольной в сложившейся ситуации.
* * *
– Он победил! – сказала Ратри, вернувшись домой.
– Ну и что. В этом не могло быть сомнения. Наш мальчик дерётся не руками, а способностями.
– Разве ты видел, как он дерётся? – возразила Ратри отцу.
– Зачем мне видеть, я знаю.
– Прекрасная позиция, – вмешалась матрия. – Что мне всегда нравилось в твоём отце, так это самоотверженная скромность его суждений.
– Да-да, – кивнул Диводас, – и ещё нерешительность выводов.
– И ещё нерешительность выводов, – улыбнулась жена вождя сиддхов.
– Нет, что бы вы ни говорили, а Индра как явление мне понятен, – Диводас потянулся на лежанке. – Опасность только в том, что все его способности могут отгореть в юности, и остаток дней он проведёт скучным и разочаровавшимся в себе мужланом.
– Как бы там ни было, другого такого на твоём веку уже можно не найти, – заметила матрия.
Диводас посмотрел куда-то вдаль. Прозрачным, отрешённым взглядом. Задумался.
– Да, пожалуй, – тихо сказал он вдогонку своим размышлениям.
* * *
Индра поймал себя на мысли, что он опоздал с отходом восвояси. Из деревни сиддхов. Началась Ночь Богов. Как-то сразу, без привычной дождевой канители, без воющего по ночам ветра и гниения трав в непросыхающей луговой закиси.
Небо ранили ломкие и беззвучные молнии. Они мимолётно освещали вислую багровую грязь облаков. По всему горизонту.
– Что от меня хочет твой отец? – спросил Индра притихшую рядом Ратри.
– Разве он тебе не сказал?
– Нет.
– Я всё время получаюсь мостиком между вами.
– Это вина Диводаса. Скажи ему, что, если у него есть ко мне какие-то дела, пусть поспешит.
– Ты собрался уходить?
– Да, – твердо сказал юноша.
Ратри опустила глаза. Их осенила пепельным крылом печали Ночь Богов.
– Значит, тебя ничто не держит у нас?
Уверенность юноши надломилась. Он уловил в вопросе Ратри тревожные порывы её нежности. Или скрытую иронию? Индра очнулся:
– Я не знаю, что ты имеешь в виду.
Ратри сжала губы. «Наверно, отец был прав, обнаружив в нём угрозу мужланства», – отпечаталось у девушки в голове. Индра вдруг почувствовал что-то такое. Какую-то ответную грубость её чувств.
– Понимаешь, – сказал он доверительно, – ты обладаешь тонким умом и надменной иронией. Я уже мог в этом убедиться. Мне бы не хотелось…
– Дурачок, – прошептала Ратри, соединив у него на шее свои тонкие пальцы. Индре показалось, что он задохнулся. Он чувствовал, как приближается к его губам тепло её дыхания. Юноша застыл, вдруг ощутив весь восторг душевной несдержанности, и больше ей не сопротивлялся.
Их влекло куда-то в полумрак холодных пространств дома. Скрывающий от случайных глаз и собственной неопытности. Их тревожные руки встречали испуганную дрожь молодых телес. Праведно наивных в своей первозданной чистоте и неприкосновенности. Ратри что-то шептала Индре в глаза, касаясь их горячими губами. Он не слышал. Его воля подчинилась этому порыву, и юноша приближал Ратри к той особой черте, с которой начинается новый отсчёт человеческого совершенства. Или человеческой трагедии. У кого как.
– Нет, стоп, – вдруг услышал он проснувшуюся волю девушки. Индра замер.
– Стоп, – повторила Ратри приходя в себя, – не сейчас.
– Почему? – спросил юноша, скрывая некоторое облегчение, вызванное её решением. Ратри прижала пальчик к его губам:
– Это не должно быть так, походя, между делом.
– А как это должно быть?
– Сам реши, – сказала девушка и исчезла из его рук. Её легкие шаги уносила ночь. Ночь Богов, властвующая над опустевшим миром.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Любого живущего в мире ты превращаешь
в неживущего в мире.
(Ригведа. Мандала IV, 17)
Вритра, сын Антаки, превосходил своего родителя во всём. В силе и ловкости, в чутье и злобе. Где сейчас был Антака? Под какой завалиной нашёл он вечный покой? Беззубый и немощный дракон, неспособный уже поймать себе рыбины в мелкой протоке. Весь водный мир, от болотных топей до морского залива с солёной водой, был теперь подвластен Вритре. Никто здесь не мог бы хозяйничать у воды, не заплатив за это кровавую дань. Вритра убивал даже тогда, когда был сыт. Что-то заставляло его бороться за территорию не жалея сил. Ему принадлежала вся вода, вся, до капли, и змей ни с кем её не делил.
Свами опустил на землю высохшие ноги. Он теперь спал на высокой лежанке, потому что не мог наклоняться. Ему не хватало сил подниматься с земли и припадать к ней, сгибая колени и не находя опоры для валкого, немощного тела. У хотара кружилась голова, когда он опускался на свои старческие, нескладывающиеся ноги. Свами был стар. Как одинокий платан в опустевшем поле.
Свами слез с лежанки и прошваркал во двор, где разгулялось белосветное утро. По двору сновали кудлатые домашние птицы, шумно делившие поклёвную шелуху в пыльном разгрёбе песка. Старик вышел из-под навеса, оглядывая двор слезящимися глазами. Он окунул их в это свежее, как девственница после омовения, утро, и светлая лучинка счастья зажглась в его душе.
Старик припал грудью к огородку и долго разглядывал что-то на дороге. Его узловатые пальцы сдавили подпорину. Так, будто он боялся выпустить её из рук. Деревня готовилась к обряду. Новый хотар увёл людей за холмы. Он перенёс святилище. Сегодня дорогу туда украсили нескончаемые гирлянды жертвенных цветов. Они протянулись до самой воды,
Свами пролез под жердями и оказался на пустой улице. Старика влекло к реке. Туда, где на закате сойдутся в одном водовороте безумия все стоны и плачи, крики юной жертвы, мольбы, проклятья и суровый, но равнодушный к происходящему бой ритуальных барабанов. Как это всегда бывало при нём и до него. И останется после.
Свами шёл к реке, чтобы в исступлённом одиночестве наглядеться её безразличием к этой нескончаемой человеческой трагедии.
Река оплёскивала берег скользким катом волны. Зелёным и искристым, как сверк мокрых листьев в грозу. Свами невольно залюбовался водой. Ему вдруг захотелось подставить ей свои старческие ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71