– Жаль, что нет звёзд, – сказала Ратри, усаживаясь на ходкие жерди. Летом здесь такое высокое небо. Если долго смотреть вповалку, растянувшись на какой-нибудь мягкой шерстинке, да невторопях, чтоб никто не звал, чтоб все о тебе позабыли, то против этого неба всё кажется таким мелким и пустячным, что и думать не хочется. О всяких неприятностях. Сама лежишь, смотришь, и кажется – звёзды летят и ты будто за ними.
Индра расстелил жух, и Ратри уселась, подобрав под себя ноги.
– А я видел другое небо. Всё заставленное горами.
– Далеко отсюда твой дом?
– У меня больше нет дома.
– У человека должен быть дом. Обязательно.
Индра сел рядом и обнял девушку за плечи.
– Почему же обязательно? – спросил он. – А если нам придётся искать другую землю для расселения? Долго идти? Может, мы в пути состаримся, какой уж тут дом?
– Человек, у которого нет дома, душою неприкаян.
– Откуда ты знаешь?
– Видела таких. Вот хотя бы тебя взять.
– И что я?
– Куда тебя судьба ведёт? Где твоё место на этой земле?
– Не знаю.
– Вот видишь, – вздохнула девушка. – Каждая дорога должна кончаться домом. Иначе жизнь лишена смысла.
– Ты говоришь, как перезревшая матрия. Насмотревшись на веку всякого.
Ратри прикоснулась щекой к его плечу:
– Может быть, ты сам того не ведая уже на пути к своей вершине.
– А впереди меня идёт слава, как сегодня сказал твой отец.
– Если так, то тебе лучше не отставать от неё.
– Это я тоже сегодня уже слышал.
– А он сказал, куда тебе следует идти?
– Нет. Твой отец хочет убедиться, что я сам сделаю правильный выбор.
– В таком случае ступай к бхригам – не ошибёшься.
– К бхригам?
– Да, это всего в одном дне пути отсюда. На закат.
Индра догадался, почему Ратри указала ему на деревню жрецов огня, затворников– бхригов. У них он пробыл бы до весны, не меньше. Близко от Ратри и не на виду у сиддхов.
– Чем они так привлекательны?
– Бхриги посвящены в великие тайны. Только, в отличие от нас, не спешат со своими тайнами расставаться. Но если ты добьёшься расположения бхригов, можешь смело поворачивать в Амаравати. Следующим твоим завоеванием станет уже город всех племён.
Индра задумался.
– Пусть будут бхриги. И хватит об этом. Это наш последний вечер, а мы тратим время на пустые разговоры.
– Последний?
– Разве я не сказал тебе, что ухожу?
– Сказал, – прошептала девушка, медленно погружаясь в негу их телесного соприкосновения. В Ратри ещё что-то восставало против того, что сейчас должно было произойти. Не Индра был тому виной, а его скорое исчезновение, ниспровергавшее логику их сближения. Прорыв к этой близости. Для Ратри их соитие являлось священным действием, многообязывающим ко всему дальнейшему. Самой высшей точкой человеческого сближения было для девушки то, к чему они сейчас подходили. Уход Индры превращал это достижение в иллюзию.
С другой стороны, ни на какие серьёзные воплощения в деревне сиддхов их любовь претендовать не могла. Индра здесь был чужим, не посвящённым по обряду, хотя и представителем высшего сословия. Потому его удаление шло только на руку дочери вождя. Чтобы не создавать конфликт вокруг их взаимной симпатии.
Ратри сдалась и на этот раз, решив пустить всё по велению сердца. Индра победил. Правда, его победа обязывала юношу действовать дальше. Наступательно и умело. Но что следовало делать теперь, он знал не очень уверенно, поскольку никогда ещё не оказывался в подобных ситуациях.
Лёгкое тело Ратри ожило в его руках. Оно пульсировало, то цепенея в испуганном напряжении её воли, то вдруг вырываясь из этого плена неудержимой, мечущейся нежностью. Руки влюблённых порывисто сплетались и снова теряли друг друга на их беспокойных телах.
Измучив себя этим бесцельным метанием страсти, Индра начал осознавать горестную реальность своего провала. Дело спасла Ратри. Немного успокоившись и окутав юношу тёплым бархатом нежности.
* * *
Они смотрели в низкое зимнее небо, размазанное неровными слоями по бескрайним вселенским просторам.
– Жаль, что нет звёзд, – тихо сказал Индра.
Ратри провела ладонью по его щеке.
– Знаешь, что я хочу тебе сказать? Есть такая сторона человеческих отношений, где мужчине совершенно не обязательно быть первому. Не нужно принимать её как задачу во что бы то ни стало подавить женщину своей силой или властью над ней. Куда больший толк будет при боевом равенстве сил, – улыбнулась девушка.
– Ты не можешь обойтись без нравоучений. Даже сейчас.
– Ну вот. Ты зря обиделся, это вовсе не нравоучение. Просто откровение.
– Откровение более опытного бойца?
– Откровение женских истин, передаваемых из поколения в поколение.
–Да?
– Представь себе. Это серьёзно. Это более серьёзно, чем вам, мужчинам, кажется. Вы становитесь мужчинами тогда, когда готовы это сделать, но только женщина знает, как это нужно сделать.
Индра заглянул в большие и глубокие глаза своей молодой подруги. Ему тоже нравилось повторять чужие мудрости, выдавая их за плоды собственного разумения. Что ж поделать, молодость не имеет достижений собственного ума. В масштабах общечеловеческих ценностей. Хотя особо чтит достижения собственного познания.
Зимнее утро в Антарикше не знало солнца. Сумрак медленно сползал с небесных высот, обнажая их мертвенную белизну. Пахло холодной сырью, зелёной луговой застойной, непережжённой за лето, горечью запревших чернозёмов.
По неистоптанной дороге, почти зарощенной травой, легко и решительно двигался молодой воин. Его устремления были направлены в великое пространство Вселенной. Куда именно? Кажется, к бхригам – арийским магам Огня. Он шёл вперёд потому, что не мог оставаться на одном месте. Потому, что ещё не отводил неприкаянность духа, вкусившего свободы самоутверждения. Готового всё в жизни подвергнуть вящему сомнению. Весь пресловутый опыт познания. Всё начать сначала. С самого себя как с точки отсчёта.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Пусть ветром улетит далеко от дерева зловещая птица…
(Ригведа. Мандала I, 29)
В тесном окутке хижины, завешенном облезлыми и пыльными шкурами, было душно. Дасу перевернулся с боку на бок. Не дышалось. Воздух спекло и продушило жаром томящегося очага. Раскалённые камни съедали остатки живого, пригодного для дыхания воздуха. Месиво горячей пыли, воспалённого пахла камней и телесной душины плавящихся рядом тел мутило демона. Он поднялся, собрал в кучу свои обноски и тронул полог обвислых шкур.
– Вы ещё живы? – спросил Дасу у разомлевших скотников. – А то воняет так, будто кто-то подох.
Старый вайша, грязный и скользкий, как подкоряжный сом, приоткрыл глаза:
– Воняет разве? А мы принюхались, не замечаем. Если об этом не думать, то незаметно.
Демон переступил через лежащих.
– Лучше об этом не думать, – добавил скотник.
– Не проще ли отворить окно?
Вопрос поставил вайшу в тупик. Его размякшие мозги потревожило умственное напряжение.
– Что ты сказал про окно? – переспросил скотник.
«Да, – изрёк про себя раздражённый Дасу, – для того чтобы делать этому народу зло, нужно быть к нему равнодушным, а я его ненавижу. Мне труднее».
Дасу вышел из хижины, и мягкий покой зимней Антарикши умиротворил его дух. Широко и свободно легла у подножия Меру горная долина. Под равнодушным величием каменных громад, под разгулом пьяных от зимы небес.
Зима была мягкой, недвижимой; всё её действо творилось только в небесах, но в обманчивой безмятежности происходящего различался затаённый бунт. Демон чувствовал под ногами странную возбуждённость земной стихии. Напоминавшую боль. Что-то происходило. Что-то должно было произойти. Но что? Если б он знал! В великом котле перемен уже варилась новая судьба и этих гор и этого народа. Но какая?
По стене хижины полз паук. Дасу ковырнул ногтем шкурку пересохшего всколыша. Паук почему-то привлёк внимание демона. «Как притягательна дрянь!» – вспыхнуло в его сознании. "Вот то великое свойство тамаса-отрицания, которое неподвластно логике. Уродство притягательно. И даже не само уродство, а воплощённое в нём разрушение ." «Тамас поместил разрушение далеко не в каждую мерзость, а только в избранные существа», – говорил себе демон, разглядывая маленькое мохнатое чудовище.
Паук хотел убежать, но Дасу преградил ему путь ладонью. Насекомое недолго раздумывая перенесло зацепистые лапки на мягкую кожу препятствия. Заволновало ладонь колючими цапками и побежало вверх по руке Дасу. «Отвращение вызывает такие же сильные чувства, как и удовольствие, – сказал себе демон. – Ну где твои кусаки? Соедини свой яд с моей кровью, – посмотрим, что из этого получится.» Демон придавил пальцем волнистую спинку своего пленника, и паук сделал то, о чём его просили …
Да, разрушение притягательно. Так же как чёрному дано приманивать и не отпускать от себя тепло солнечных лучей, так же как всякий пример дурного находит повторение, так же как вдохновенная душа нуждается в грусти – носительнице творческих порывов.
Разрушение – только свойство тамаса, и оно привлекательно для внимания и соблазнительно для подражания. Даже если заключённое в нём сочетается с инстинктивным отвращением.
Какой интерес у людей вызывает проползшая поблизости змея! Попробуйте найти хотя бы одного мальчишку, не побежавшего рыскать её по траве.
А эти извечные вдохновительницы женского умопомрачения – мыши! С каким самоупоительным отвращением приветствует их наша слабая половина. Посмотришь – и кажется: вот чего не хватало перенасыщенной женской душе. Сильных чувств. Пусть таких, главное – сильных.
Чувство, которое правильнее было бы назвать восторгом отвращения. Именно его и рождает тамас. Даже случайная человеческая гибель не обходится без толпы притянутых им соглядатаев, инстинктивно стремящихся насытить своё восторженное отвращение увиденным.
Кто-то мог бы назвать его злом, но тем повторил бы известную ошибку. Добро и зло столь символичны, что их подлинность и правдивость подобны истинности белого и чёрного, самым популярным цветам раздора, которых сама истина в глаза никогда не видывала, ибо в чистом виде таких цветов в природе просто не существует. Природа лишь оперирует разной насыщенностью серого. То есть их комбинацией.
Зло – субъективная иллюзия, в основе которой всего лишь направленная человеческая оценка: «выгодно мне – не выгодно мне». И всё, что «выгодно мне» как зло, по меньшей мере, условно.
Тамас вовсе не зло. Он произрастает из невинного отрицания, воплощается в разрушение и вызревает в свой верховный символ – в гибель. Можно ли назвать гибель злом, если это неизбежный итог всего сущего?
Тамас стремится к совершенству, но понимает его по-своему. Совершенство в тамасе – лишь разрушение, а высшая форма совершенства – смерть.
В зародыше своём тамас безобиден. Он в тихой печали вдохновляет творца и сладостной мукой томит сердца влюблённых. Ибо грусть – свойство тамаса, тогда как радость – свойство его противоположности – раджаса.
Нашёлся народ из числа древнейших прародителей арийцев – наваги, кто углядел в тамасе духовную первопричинность бытия. Однако всё, что повёрнуто к отрицанию, даже в самой умозрительной и сдержанной его форме, неизбежно ведёт к главной его святыне – к гибели. Так появился культ нави, культ смерти, избравшей своим числом девятку, а цветом – коричневую мантию тамаса.
* * *
Дасу обнаружил в себе перемены. Более чем перемены. Он воплотился в человекоподобное существо с удивительно гибким и сильным телом. Правда, всё урощенное густым чёрным ворсом. Смуглая кожа этого существа пахла крепким, грязедушащим телесным соком и заметно отличала его от «благородных». Теперь Дасу звался Шамбарой.
* * *
Шамбара размял спину, втянув в себя позвоночник, заломив и выпятив лопатки. Его тугие, как узлы, мышцы требовали работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71