Человек никогда не будет стоять на месте. Никогда. Всякий разрождаясь с волей бога, он принесёт Колесо, уносящее самых стойких, самых твёрдотелых и беспощадных к великому неизведанному.
И всякий раз кому-то суждено будет оказаться под ободом, в месиве жалких и беспомощных телесных останков, взывающих к тоскливому ропщению таких же жалких, беспомощных и обречённых душ.
Падаль взывает к падали. Смердя своей правдой. Она никогда не выиграет потому, что оказалась под колесом, которое невозможно остановить.
О великая мера достоинства – колесо! Сносящая каждого робкого или мелкотребного душой. Найдётся ли тот, кто встанет у тебя на пути, не рискуя хребтом? Кто остановит тебя силой, поднимаясь наперекор не ради чего, а по внутреннему повелению встать под поток, свалить его, чтобы всё замерло в первородном хаосе? Уж как ни редки отмеченные священной печатью создающие поток, его сокрушители, те, что от дурной силы противоречия, встречаются ещё реже. И оттого колесо катится. Катится!
Дадхикра приручался трудно. Он ненавидел своего мучителя и боялся его. Боялся новых запахов, стиснутого жердями пространства, которым ему заменили свободу, верёвки, посягавшей на его шею. Он боялся всего, но его страх выглядел совсем не так, как у Сури. Его страх выглядел протестом и, может быть, даже вызовом мучителю, ибо оставался формой непокорности ему.
Дади охотно принимал пищу и рвался вон из загона, толкая мелкой грудью тяжёлые заставы.
Сурьясья же покорилась. Покорилась настолько, что никуда не рвалась и не шарахалась в сторону при появлении мучителя. Её только била дрожь. У неё теперь всё время дрожали ноги. Но не от страха, а от того, что она не брала корм. Сури прятала морду от человека и тяжело дышала.
Жеребята были примерно одного возраста и даже немногим отличались друг от друга. Из них получилась бы славная пара. Для одной жерди. Если брать во внимание сомнения Атитхигвы и его повозку. Но очень скоро стало ясно, что именно с этой повозкой придётся повременить. Сурьясья уже не вставала. Она лежала на брюхе, поджав под себя ноги и только вздрагивала головой. Глаза кобылки помутнели.
Что она видела своими заполонёнными глазами? Может быть, близкий конец всей этой истории? Применительно к её коротенькой, неудавшейся жизни? Вот ведь странная штука – судьба! Бегают по луговине жеребята, не подозревающие, что колесо уже пущено и дело теперь только за ними. Что судьба схватит кого-то из них, не разбирая, какой толк именно в этом выборе.
Сури сдохла однажды утром. Так и не став творительницей человеческой участи. На раннем этапе её оконённой истории. Кобылка лежала среди навозных набросов, уронив голову, и больше не дрожала. Дадхикра почему-то присмирел, будто понимая, что случилось.
* * *
Рваное небо стонало непроходящей грозой. Она трясла обвисками серых облаков, выбивая из них остатки дождя.
Дадхикра прятал морду за плечо Индры. Жеребёнок с содроганием сердца изучал грозу. В испуганных сливах его глаз застыло дымное, всклокоченное небо. Пугающее грохотом непонятной опасности.
Воин обернулся и потрепал друга по всклокоченному загривку.
– Грозы не надо бояться, – сказал Индра. – Понимаешь, гроза – это наше.
Дади мотнул головой. Он мог бы поспорить с воином, но решил посмотреть, чем дело кончится. Человек, по его мнению, имел массу заблуждений и недостатков. Помимо того, что он любил грозу, человек почему-то никогда не носился вдоль загона, не прыгал и не брыкался. А когда к нему близко подходили другие, даже и не помышлял никого укусить за ляжку. Странное поведение!
Дадхикра постепенно привык к воину, везде ходил за ним и даже стукнул Атитхигву своим тяжёлым лбом, когда тот попытался что-то оживлённо обсуждать с Индрой. Эта привязанность, скреплённая узами неожиданно возникшей взаимной опеки, в которой роли человека и поджеребка ещё не определились в понятиях «младший – старший», вызывала умиление у жрецов огня. Всем казалось, что, если бы Дади имел человеческий язык, он непременно отспорил у Кавьи Ушанаса не одну умную мысль.
Вероятно, по своему, по лошадиному темпераменту души и размеру натуры, Дадхикра не только удивительно совпадал с двуногим собратом, но и повторял его. Даже в привычках. Что дало основание Атитхигве высказаться о предстоящем споре, кто же из них станет таскать повозку, а кто займётся понуканием – как о сложном вопросе.
Всю долгую Ночь Богов бхриги делали колесницу. Колесо Индры состояло из восьми кусков дерева, собранных в круг и зарощенных смоляным припоем. По замыслу самого автора, их стянули ремнями, а весь круг прочно и равномерно распирали толстые и крепкие спицы, сходящиеся по двум краям оси.
Такая конструкция делала крепление колеса непрочным, шатким, и от неё пришлось отказаться. Индра поправил самого себя, успев перейти тропу творческих изысканий Атитхигвы, когда предложил ступицу для крепления колёсных распорок.
Ступицу под каждое колесо вырезали вручную костяными ножами, с вдохновением и тщательностью, достойными самого высокого ремесла. Вроде ткачества.
Хотар предложил мазать ступицу жиром при насадке на ось, опасаясь трения, способного воспламенить колесо. Остановились на другом способе. Колесо попросту забивали на осевое оконечье, а после – вымачивали для тугой плотности крепежа.
Весной колесница была готова. Индра подтянул все ремни, ещё раз забрался в люльку, притоптав для надёжности плетёный пол, примял дуги, пробуя их на излом – так, безо всякой причины, и остался доволен. Лучше было не сделать.
Дадхикра смотрел на маявшегося бесполезным трудом товарища тихим взглядом, не подозревая, какое коварство по отношению к их равноправию таила эта круглоногая каракатица. Не подозревая и о том, что равноправием с человеком его пока наделяло вовсе не добродушие Индры, а собственный юный возраст. Ещё не набравший сил для таскания колесниц и их вожатых.
Лето пришло с известием о разгоревшейся вражде кланов в Амаравати. Кипень человеческих сил, не имея достойных дел вне арийского благополучия, пробила внутрь.
Всегда трудно сдержать клокотание души, которую будоражит от бесполезности собственного покоя. Но клокотание души и её деятельность – вещи совершенно разные. А порой и несовместимые. Ибо одно подавляет другое, а никак ему не способствует.
Нет врага в себе самом! Не ищи в себе того, с кем ты собрался бороться лишь по причине невидения другой мишени. Иметь врага и видеть его – не одно и то же.
Атитхигва умывался. Над ручьём. Расплёскивая шумную, искрящуюся воду. Индра сидел на траве, покусывая длинный гнущийся стебелёк.
– Сейчас самое время, – сказал хотар отдуваясь, – самое время начинать.
– Думаю, что не сейчас, – возразил воин.
Атитхигва запустил ладони в прозрачный поток, набрал его сносимой по песчаному промыву свежести и разнёс воду по скользкому угловатому лицу. Он привык считать, что думает только он.
– Видишь ли, – продолжил хотар, – самое время потому, что арийцам нужна проблема вне нас самих. А попутно и её решение, которое уже зависит именно от нас. Пока всё наоборот – мы не решаем проблему, а создаём. Он имел в виду Амаравати. Индра укусил стебелёк и мечтательно проговорил:
– Колесница! Да, колесница может отвлечь внимание. Но ведь ты прекрасно понимаешь, что сама по себе она – ничто. Её достоинство неотрывно от простора, покорённого горизонта, другими словами – перемещения. Стало быть, не колесницей заманю я людей, а перемещением. Куда? Зачем? Ведь ты же сам против того, чтобы считать любую причину бегства реальностью?
– Почему бегства? Кто говорит бегства? Расселения. Продвижения. Какова сейчас Арвата? Так, кусок земли между морем и горами. А ты сделай его в десять, в сто раз больше.
– Нас рассеет по такому простору.
– С колесницей-то? Вот уж нет. Теперь ей решать, что такое обозримое пространство. Что такое «арийский мир». Да и кшатриям прибавится работы поважнее выяснения права на коровью власть.
Индра покачал головой:
– Ты что, не знаешь вайшей? Они не уйдут от своих пастбищ. Впрочем, – он вспомнил старое обещание Диводасу, – когда-то я придумал, как заманить их в дорогу.
Атитхигва с интересом посмотрел в глаза товарищу.
– Для этого, – вспоминал воин, – совет вождей должен назначить праздник коров, чтобы привлечь в Амаравати стада вайшей. Со всей округи и даже с дальних пастбищ. Посулив им за участие высокие барыши. Может быть, – лучшие пастбища. Скотники должны сами рваться на этот праздник.
– Дьяатигавья, – подсказал хотар. – Мы назовём его Великим коровьим днём. Ну-ну, продолжай.
– На одну ночь Амаравати станет прибежищем для сотен тысяч коров. А утром его гигантский загон окажется пуст. Коров уведёт какой-нибудь демон.
– Назовём его Пани, – снова вмешался Атитхигва.
– Ну вот и всё. Дальше, как ты понимаешь, начнётся погоня.
– Корова идёт медленнее человека.
– Верно. У стада должен быть запас часов в шесть.
– Это невозможно, – грустно улыбнулся хотар. –Такое стадо увести незаметно? Да от его рёва содрогнутся горы! К тому же наш добрый малый Пани – наивная выдумка. Здесь понадобится целая армия погонщиков. И не шесть часов отрыва от погони, а, по меньшей мере, двое-трое суток. Да и то самое большее – на пятый день коровы окажутся настигнуты разъярёнными скотниками.
Они замолчали. Атитхигва поднял одежду, втянул в неё худые плечи и позвал Индру за собой. Кивком.
– Я не был бы Кавьей Ушанасом, – робко начал воин, – если бы предложил тебе именно этот план.
– Верно, – не удивляясь ответил хотар, – этот план ты предложишь вайшам. Значит, стадо …
– Уведут в другую сторону. А тысячи следов и выломанные заграды должны приманить вайшей на равнину.
Атитхигва сосредоточенно думал над словами Индры.
– Но как это возможно? – тихо спросил хотар не прерывая своих раздумий.
– Положим, следы – не самая сложная часть плана. Ты забыл о колеснице. Пустим сотню колесниц, к которым привяжем катки с деревянными копытами. Всё поле забьём следами. Кто их пересчитает? Тысяча? Сто тысяч?
– А стадо в это время..?
– Постоит за лесом. В другой стороне. Чтобы потом уйти вдоль гор. Пока вайши разберутся что почём, они уже будут слишком далеко. Может быть, в месяце пути от Амаравати.
– Чем люди смогут питаться всё это время? И уйдут ли с ними их семьи? – Атитхигва снова заглянул в глаза кшатрию. Видимо, хотар привык не во всём полагаться на добросовестность собственных ушей. В вопросах передачи полной достоверности хитроумных планов.
Индра улыбнулся. Пойманный взглядом сметливого человека.
– Я был бы не Атитхигва, – осторожно начал жрец, – если б не подозревал, что ты меня дурачишь.
Индра засмеялся.
– Рассказывай, что задумал.
– Третья грань истины, – с удовольствием заметил кшатрий.
– Что? Значит, коровы…
– Останутся в Амаравати. Никуда не уйдут.
Теперь Атитхигва не смог скрыть удивления.
– Всё до противного просто, – говорил Индра. – У нас будет не один загон, а два. Разделим их высокой стеной. Которую можно легко положить на землю и снова поставить. За пару часов стадо отгонят на другую сторону. С вечера мы заставим выдоить всех коров, чтобы они не мычали ночью и особенно утром. Для вайшей в пути мы заранее приготовим небольшие стада. Во-первых, правдоподобно – отбились от перегона, во-вторых, – еда на время перехода.
А жёны скотников через пару недель и погонят коров. Всех коров. Знаешь, почему? Потому, что вайши не вернутся.
– Не вернутся, – повторил Атитхигва.
– Не вернутся! – подтвердил Индра. Это, конечно, проблема, но мы её решим. Ведь колесо катится!
– Уже, – добавил Атитхигва. – Но, чтобы такое получилось, нужно быть больше чем Кавьей Ушанасом.
– Да, – согласился воин, – нужно быть Индрой.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Они запрягают жёлто-пламенного, бродящего вокруг
неподвижных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71