Закурив одну, он раскашлялся. Запах дыма был крепким, едким.
– Ребята здесь курят? – спросил Ткаченко, откашлявшись.
– Нам не разрешают, товарищ генерал, – осторожно ответил Дмитрий.
– Я не спрашиваю, разрешают вам или нет, я спросил, курите ли вы, – строго перебил его генерал, бросая начатую пачку ему на колени. – Если сам не куришь, обменяешь на что-нибудь еще. Я-то знаю, как живут в подобных местах. Обо мне не беспокойся, у меня есть еще. Никогда не выхожу из дома без своей отравы. – Он похлопал себя по карману. – И не называй меня “генерал”. Мое имя – Анатолий Сергеевич. Ясно?
– Ясно, – ответил Дмитрий и ухмыльнулся.
– Как тут с тобой обращаются? – спросил генерал из облака дыма. – Кормят как?
Дмитрий нахмурился. Неужели генерал решил поменять тему их разговора? Они же начали говорить о его отце!
– Вы сказали, что мой отец просил вас приглядеть за мной.
Ткаченко мрачно кивнул.
– Как погиб мой отец?
Генерал пристально посмотрел ему в глаза.
– Значит, они тебе не сказали, – негромко проговорил он. Это был не вопрос, а утверждение.
– Как он погиб? – снова повторил Дмитрий. Отчего-то ему вдруг стало не по себе.
Ткаченко на мгновение склонил свою седую голову, затем внезапно посмотрел прямо в глаза Дмитрию.
– Твоего отца расстреляли в воркутинском спецлаге в апреле 1954 года.
Расстреляли... Дмитрий безмолвно уставился на старого генерала, не в силах переварить услышанное.
– Его приговорили к смерти из-за жены – твоей матери. Она была еврейской поэтессой, фамилия ее была Гордон. Тоня Гордон. Она и ее первый муж Виктор Вульф были признаны виновными в подрывной деятельности. Борис женился на Тоне Гордон после того, как она развелась со своим первым мужем. Впоследствии твоя мать тоже была расстреляна. У тебя есть сводный брат Александр, он живет в Америке. Он – сын Тони Гордон от первого брака.
У него есть брат!
– Он блондин? – с замиранием сердца спросил Дмитрий. Тут ему показалось, что на своей койке шевельнулся дежурный.
– Что-что? – Ткаченко странно посмотрел на него. – Ах да, твой брат! Может быть. Но на твоем месте я не стал бы упоминать о его существовании. Как ты знаешь, у нас не очень доверяют людям, у которых есть родственники за границей.
– Вы сказали, что мои родители были расстреляны... – медленно проговорил Дмитрий, словно просыпаясь.
– Сначала мать, а через год отец.
– Но почему? Что такого они сделали?
– Твой отец будет посмертно реабилитирован, – с нажимом сказал Ткаченко. – Два месяца назад была назначена специальная комиссия, которая по распоряжению Хрущева будет заниматься пересмотром сомнительных дел и решений, принятых в сталинские времена. Я не сомневаюсь в том, что приговор твоему отцу будет отменен, и что его воинское звание будет восстановлено. Он не сделал ничего плохого, и погиб он только из-за того, что женился на этой женщине. Борис Морозов – герой. Вот увидишь, его обязательно реабилитируют.
– А кто реабилитирует меня? – сердито перебил Дмитрий. Вся боль и потрясение от сообщения генерала, все страдания и унижения, накопившиеся за одиннадцать лет в детдоме, выплеснулись наружу в этом яростном взрыве. – Меня? Кто реабилитирует меня? Кто заберет меня отсюда? Может быть, вы? – Он уставился на генерала в упор, сверля его взглядом.
Ткаченко и бровью не повел.
– Нет, – сказал он спокойно. – Я не стану реабилитировать тебя и забирать отсюда тоже. Я хотел, чтобы ты узнал правду о своем отце.
– Что он был расстрелян как изменник Родины? – бросил Дмитрий.
– Что он был замечательным человеком и отличным работником. Я хотел приехать и рассказать тебе об этом много лет назад, но... – Ткаченко невесело улыбнулся. – Я сам оказался в не очень-то приятном положении. Вскоре после ареста твоего отца я вынужден был выйти в отставку. Только в прошлом году меня вернули обратно на службу.
– Почему?
Ткаченко пожал плечами.
– Наверное, я могу тебе рассказать. Это больше не является секретом. Ты слышал о полковнике Пеньковском?
Дмитрий покачал головой.
– Пеньковский был полковником военной разведки, который предал Родину и начал передавать военные секреты американским спецслужбам. Он нанес огромный вред ГРУ и КГБ.
– А что такое ГРУ? – перебил Дмитрий.
– Военная разведка. – Ткаченко прочистил горло и снова вытер рот платком. – Теперь мы вынуждены перестраивать наши службы. Политбюро приняло решение вернуть из резерва старых сотрудников, никогда не контактировавших с Пеньковским. Я и мои товарищи должны помочь очистить и укрепить госбезопасность. И вот я здесь. По долгу службы мне необходимо было попасть в Ленинград, в одно из наших отделений, и я заехал повидаться с тобой.
И Ткаченко снова согнулся в приступе мучительного кашля.
Дмитрий молча ждал, пока кашель утихнет.
– Товарищ Ткаченко... – сказал он наконец.
– Анатолий Сергеевич.
– Анатолий Сергеевич, – голос Дмитрия упал почти до шепота, – расскажите мне, пожалуйста, об отце.
И на протяжении целого часа, прерываемый приступами сухого кашля, то сидя на койке в спальне, то расхаживая взад и вперед по пустынной парадной площадке и непрерывно дымя сигаретой, старый генерал рассказывал Дмитрию о жизни и делах Бориса Морозова.
– Почему он женился на этой Гордон? – спросил Дмитрий уже у ворот, прежде чем Ткаченко забрался в ожидавшую его “чайку” с шофером. “Это мог бы быть автомобиль моего отца”, – хмуро подумал он.
Генерал только развел руками.
– Мы все предупреждали его, Дмитрий. Эта женщина была не для него. Еврейка да к тому же член этой организации... Но он был как околдован. Он женился на ней, хотя она уже была в списках смертников. Когда она стала тонуть, она потащила за собой и его.
Дмитрий долго стоял у ворот, вздрагивая от порывов прохладного ветра и глядя вслед отъехавшему автомобилю. Он чувствовал, как в глубине его ожесточившейся от несчастий и унижения души растет ненависть к Тоне Гордон.
“Евреи, – думал он, возвращаясь в здание. – Проклятью, ненавистные, отвратительные евреи. Куда ни плюнь, они всюду – министры, служащие, партаппаратчики, профессора, спекулянты, ростовщики”. Как жид Феджин из “Оливера Твиста”, все они были проклятием любого общества. Его отец был отличным офицером, сегодня он мог бы быть уже генералом, может быть, даже председателем КГБ. Зачем он женился на этой еврейке? Несомненно, что это она хитростью заставила его жениться на себе. Она осталась без мужа, с ребенком на руках, она нуждалась в защите и поддержке, и вот она расставила свои подлые силки, чтобы заманить в них ничего не подозревавшего советского офицера! И его отец попался в эти сети.
Его мать, она одна виновата во всех постигших его несчастьях. Если бы отец женился на русской женщине, то Дмитрий жил бы теперь в просторной квартире в центре Москвы, учился бы в самой лучшей школе, ел бы каждый день мясо, а на каникулы отправлялся бы к Черному морю или за границу – в Чехословакию или в ГДР. Если бы не евреи... Однажды, когда он вырастет и взберется на самый верх советской иерархической лестницы, он прогонит из правительства всех евреев. Пусть убираются к себе на родину, в Израиль или в Еврейскую автономию, в свой Биробиджан. Пусть варятся в собственном соку, пусть мошенничают, обманывают и предают друг друга.
Затем он вспомнил слова Вани о том, что несколько старших воспитанников организовали националистическое подполье. Они хотели, чтобы Россия снова принадлежала только русским, чтобы никакие космополиты-инородцы не смели наживаться на их труде. Вдохновил их пример старой России, в которой на протяжении веков не было места всяким отбросам других национальностей. Их группа называлась “Память”. Может быть, он даже попросит Ваню провести его на одно из их тайных собраний.
И все же один из этих евреев был его сводным братом. Разумеется, это обстоятельство не делало его лучше остальных, но как-никак он был его единственным оставшимся в живых родственником. Было бы неплохо встретиться с кем-нибудь, кого он мог бы назвать членом своей семьи. Может быть, они даже понравятся друг другу, хотя вряд ли это когда-либо произойдет. Александр скорее всего вырастет таким же, как и остальные еврейские дети в Америке. Еврей да к тому же американец – это была худшая из возможных комбинаций. Но как было бы здорово встретиться с ним в таком месте, где их никто бы не знал, увидеть этого белокурого парня стоящим посреди улицы, неожиданно появиться перед ним и сказать: “Привет, Александр. Я твой брат!”
Эти его мысли были прерваны появлением “дежурного сержанта” Кузьмы Бунина, который неторопливо вышел из боковой двери и, скрестив на груди руки, лениво привалился к косяку. Дмитрий ненавидел его всем сердцем, несмотря на то что он помогал им с Ваней тайно выносить краденое. Он не забыл, что именно Кузьма Бунин приказал избить его под одеялом в ту первую ночь.
– Ты, я вижу, торопишься? – сладким голосом поинтересовался он.
Дмитрий кивнул и ускорил шаги, но Кузьма преградил ему дорогу.
– К чему такая спешка? – спросил он, обнажая в улыбке свои гнилые зубы. – У тебя есть новости для твоих товарищей?
Дмитрий оттолкнул его в сторону.
– Пропусти меня, Кузя, я опаздываю.
– Хочешь рассказать ребятам про Тоню Гордон? – крикнул ему вслед Бунин.
Дмитрий остановился как вкопанный. Внезапный холод заставил его содрогнуться.
– Что тебе известно о Тоне Гордон?
– Я все знаю о твоей матери, – с издевкой проговорил Бунин. – Я слышал все, что тебе рассказывал в спальне этот старый козел.
Дмитрий припомнил, что Кузьма шевелился на своей койке, когда Ткаченко рассказывал ему о его семье. “Должно быть, эта сволочь просто притворялся спящим, – подумал он, – прислушиваясь к каждому слову”.
– Я слышал и трогательную историю о твоем папаше, – ухмыльнулся Кузьма. – Герой, расстрелянный в воркутинском лагере за измену. Твои друзья будут рады, когда я расскажу им об этом. Наш Дима – не только вор и барыга, он еще и сын предателя Родины. Иди, расскажи им сам, я тебя не задерживаю...
– Постой, – сказал Дмитрий, затаскивая Кузьму Бунина в ближайшую дверь.
В его мозгу отчаянно метались мысли. Если правда о его отце всплывет, это будут его похороны. Он станет посмешищем всего детдома, к тому же общество “Память” не захочет принять в свои ряды полуеврея. Но хуже всего то, что его, несомненно, выкинут из детского дома с позорным клеймом “враг народа”. Этот ярлык мог относиться даже к родственникам тех, кого только подозревали в антисоветской деятельности. “Враг народа” не мог стать членом Коммунистической партии, не говоря уже о том, чтобы занять мало-мальски значительную руководящую должность; он был обречен на нищенское существование. Путь в высшее общество советской элиты будет закрыт для него навсегда. Для Дмитрия это было крушением всех его честолюбивых планов.
– Погоди, – сказал он, держа Бунина за рукав. – Скажи мне, чего ты хочешь?
– А что ты можешь мне предложить? – прищурившись, Кузьма пристально посмотрел на него.
– Пять бутылок водки, – быстро предложил Дмитрий.
Кузьма расхохотался.
– Нет, братишка, так просто ты не отделаешься.
– Я отдам тебе новую форму, не ношеную, – сказал Дмитрий. – У меня есть, честное слово. И она твоя.
Кузьма покачал головой.
– Нет. Я знаю, ты у нас богатенький.
– Чего же ты хочешь? – в отчаянии спросил Дмитрий.
– Я хочу все, что у тебя есть, – негромко сказал Кузьма, и в его светлых глазах вспыхнули хитрые, жадные огоньки. – И еще я хочу, чтобы в ваших с Ванькой делах моя доля была увеличена вдвое против сегодняшнего.
Дмитрий готов был задушить этого гада на месте. Кузьма не оставил ему иного выхода. Как ему убедить Ваню увеличить долю этого подонка в их делах? К тому же, если ему удастся купить его молчание сейчас, то потом этот мерзавец все равно станет его шантажировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Ребята здесь курят? – спросил Ткаченко, откашлявшись.
– Нам не разрешают, товарищ генерал, – осторожно ответил Дмитрий.
– Я не спрашиваю, разрешают вам или нет, я спросил, курите ли вы, – строго перебил его генерал, бросая начатую пачку ему на колени. – Если сам не куришь, обменяешь на что-нибудь еще. Я-то знаю, как живут в подобных местах. Обо мне не беспокойся, у меня есть еще. Никогда не выхожу из дома без своей отравы. – Он похлопал себя по карману. – И не называй меня “генерал”. Мое имя – Анатолий Сергеевич. Ясно?
– Ясно, – ответил Дмитрий и ухмыльнулся.
– Как тут с тобой обращаются? – спросил генерал из облака дыма. – Кормят как?
Дмитрий нахмурился. Неужели генерал решил поменять тему их разговора? Они же начали говорить о его отце!
– Вы сказали, что мой отец просил вас приглядеть за мной.
Ткаченко мрачно кивнул.
– Как погиб мой отец?
Генерал пристально посмотрел ему в глаза.
– Значит, они тебе не сказали, – негромко проговорил он. Это был не вопрос, а утверждение.
– Как он погиб? – снова повторил Дмитрий. Отчего-то ему вдруг стало не по себе.
Ткаченко на мгновение склонил свою седую голову, затем внезапно посмотрел прямо в глаза Дмитрию.
– Твоего отца расстреляли в воркутинском спецлаге в апреле 1954 года.
Расстреляли... Дмитрий безмолвно уставился на старого генерала, не в силах переварить услышанное.
– Его приговорили к смерти из-за жены – твоей матери. Она была еврейской поэтессой, фамилия ее была Гордон. Тоня Гордон. Она и ее первый муж Виктор Вульф были признаны виновными в подрывной деятельности. Борис женился на Тоне Гордон после того, как она развелась со своим первым мужем. Впоследствии твоя мать тоже была расстреляна. У тебя есть сводный брат Александр, он живет в Америке. Он – сын Тони Гордон от первого брака.
У него есть брат!
– Он блондин? – с замиранием сердца спросил Дмитрий. Тут ему показалось, что на своей койке шевельнулся дежурный.
– Что-что? – Ткаченко странно посмотрел на него. – Ах да, твой брат! Может быть. Но на твоем месте я не стал бы упоминать о его существовании. Как ты знаешь, у нас не очень доверяют людям, у которых есть родственники за границей.
– Вы сказали, что мои родители были расстреляны... – медленно проговорил Дмитрий, словно просыпаясь.
– Сначала мать, а через год отец.
– Но почему? Что такого они сделали?
– Твой отец будет посмертно реабилитирован, – с нажимом сказал Ткаченко. – Два месяца назад была назначена специальная комиссия, которая по распоряжению Хрущева будет заниматься пересмотром сомнительных дел и решений, принятых в сталинские времена. Я не сомневаюсь в том, что приговор твоему отцу будет отменен, и что его воинское звание будет восстановлено. Он не сделал ничего плохого, и погиб он только из-за того, что женился на этой женщине. Борис Морозов – герой. Вот увидишь, его обязательно реабилитируют.
– А кто реабилитирует меня? – сердито перебил Дмитрий. Вся боль и потрясение от сообщения генерала, все страдания и унижения, накопившиеся за одиннадцать лет в детдоме, выплеснулись наружу в этом яростном взрыве. – Меня? Кто реабилитирует меня? Кто заберет меня отсюда? Может быть, вы? – Он уставился на генерала в упор, сверля его взглядом.
Ткаченко и бровью не повел.
– Нет, – сказал он спокойно. – Я не стану реабилитировать тебя и забирать отсюда тоже. Я хотел, чтобы ты узнал правду о своем отце.
– Что он был расстрелян как изменник Родины? – бросил Дмитрий.
– Что он был замечательным человеком и отличным работником. Я хотел приехать и рассказать тебе об этом много лет назад, но... – Ткаченко невесело улыбнулся. – Я сам оказался в не очень-то приятном положении. Вскоре после ареста твоего отца я вынужден был выйти в отставку. Только в прошлом году меня вернули обратно на службу.
– Почему?
Ткаченко пожал плечами.
– Наверное, я могу тебе рассказать. Это больше не является секретом. Ты слышал о полковнике Пеньковском?
Дмитрий покачал головой.
– Пеньковский был полковником военной разведки, который предал Родину и начал передавать военные секреты американским спецслужбам. Он нанес огромный вред ГРУ и КГБ.
– А что такое ГРУ? – перебил Дмитрий.
– Военная разведка. – Ткаченко прочистил горло и снова вытер рот платком. – Теперь мы вынуждены перестраивать наши службы. Политбюро приняло решение вернуть из резерва старых сотрудников, никогда не контактировавших с Пеньковским. Я и мои товарищи должны помочь очистить и укрепить госбезопасность. И вот я здесь. По долгу службы мне необходимо было попасть в Ленинград, в одно из наших отделений, и я заехал повидаться с тобой.
И Ткаченко снова согнулся в приступе мучительного кашля.
Дмитрий молча ждал, пока кашель утихнет.
– Товарищ Ткаченко... – сказал он наконец.
– Анатолий Сергеевич.
– Анатолий Сергеевич, – голос Дмитрия упал почти до шепота, – расскажите мне, пожалуйста, об отце.
И на протяжении целого часа, прерываемый приступами сухого кашля, то сидя на койке в спальне, то расхаживая взад и вперед по пустынной парадной площадке и непрерывно дымя сигаретой, старый генерал рассказывал Дмитрию о жизни и делах Бориса Морозова.
– Почему он женился на этой Гордон? – спросил Дмитрий уже у ворот, прежде чем Ткаченко забрался в ожидавшую его “чайку” с шофером. “Это мог бы быть автомобиль моего отца”, – хмуро подумал он.
Генерал только развел руками.
– Мы все предупреждали его, Дмитрий. Эта женщина была не для него. Еврейка да к тому же член этой организации... Но он был как околдован. Он женился на ней, хотя она уже была в списках смертников. Когда она стала тонуть, она потащила за собой и его.
Дмитрий долго стоял у ворот, вздрагивая от порывов прохладного ветра и глядя вслед отъехавшему автомобилю. Он чувствовал, как в глубине его ожесточившейся от несчастий и унижения души растет ненависть к Тоне Гордон.
“Евреи, – думал он, возвращаясь в здание. – Проклятью, ненавистные, отвратительные евреи. Куда ни плюнь, они всюду – министры, служащие, партаппаратчики, профессора, спекулянты, ростовщики”. Как жид Феджин из “Оливера Твиста”, все они были проклятием любого общества. Его отец был отличным офицером, сегодня он мог бы быть уже генералом, может быть, даже председателем КГБ. Зачем он женился на этой еврейке? Несомненно, что это она хитростью заставила его жениться на себе. Она осталась без мужа, с ребенком на руках, она нуждалась в защите и поддержке, и вот она расставила свои подлые силки, чтобы заманить в них ничего не подозревавшего советского офицера! И его отец попался в эти сети.
Его мать, она одна виновата во всех постигших его несчастьях. Если бы отец женился на русской женщине, то Дмитрий жил бы теперь в просторной квартире в центре Москвы, учился бы в самой лучшей школе, ел бы каждый день мясо, а на каникулы отправлялся бы к Черному морю или за границу – в Чехословакию или в ГДР. Если бы не евреи... Однажды, когда он вырастет и взберется на самый верх советской иерархической лестницы, он прогонит из правительства всех евреев. Пусть убираются к себе на родину, в Израиль или в Еврейскую автономию, в свой Биробиджан. Пусть варятся в собственном соку, пусть мошенничают, обманывают и предают друг друга.
Затем он вспомнил слова Вани о том, что несколько старших воспитанников организовали националистическое подполье. Они хотели, чтобы Россия снова принадлежала только русским, чтобы никакие космополиты-инородцы не смели наживаться на их труде. Вдохновил их пример старой России, в которой на протяжении веков не было места всяким отбросам других национальностей. Их группа называлась “Память”. Может быть, он даже попросит Ваню провести его на одно из их тайных собраний.
И все же один из этих евреев был его сводным братом. Разумеется, это обстоятельство не делало его лучше остальных, но как-никак он был его единственным оставшимся в живых родственником. Было бы неплохо встретиться с кем-нибудь, кого он мог бы назвать членом своей семьи. Может быть, они даже понравятся друг другу, хотя вряд ли это когда-либо произойдет. Александр скорее всего вырастет таким же, как и остальные еврейские дети в Америке. Еврей да к тому же американец – это была худшая из возможных комбинаций. Но как было бы здорово встретиться с ним в таком месте, где их никто бы не знал, увидеть этого белокурого парня стоящим посреди улицы, неожиданно появиться перед ним и сказать: “Привет, Александр. Я твой брат!”
Эти его мысли были прерваны появлением “дежурного сержанта” Кузьмы Бунина, который неторопливо вышел из боковой двери и, скрестив на груди руки, лениво привалился к косяку. Дмитрий ненавидел его всем сердцем, несмотря на то что он помогал им с Ваней тайно выносить краденое. Он не забыл, что именно Кузьма Бунин приказал избить его под одеялом в ту первую ночь.
– Ты, я вижу, торопишься? – сладким голосом поинтересовался он.
Дмитрий кивнул и ускорил шаги, но Кузьма преградил ему дорогу.
– К чему такая спешка? – спросил он, обнажая в улыбке свои гнилые зубы. – У тебя есть новости для твоих товарищей?
Дмитрий оттолкнул его в сторону.
– Пропусти меня, Кузя, я опаздываю.
– Хочешь рассказать ребятам про Тоню Гордон? – крикнул ему вслед Бунин.
Дмитрий остановился как вкопанный. Внезапный холод заставил его содрогнуться.
– Что тебе известно о Тоне Гордон?
– Я все знаю о твоей матери, – с издевкой проговорил Бунин. – Я слышал все, что тебе рассказывал в спальне этот старый козел.
Дмитрий припомнил, что Кузьма шевелился на своей койке, когда Ткаченко рассказывал ему о его семье. “Должно быть, эта сволочь просто притворялся спящим, – подумал он, – прислушиваясь к каждому слову”.
– Я слышал и трогательную историю о твоем папаше, – ухмыльнулся Кузьма. – Герой, расстрелянный в воркутинском лагере за измену. Твои друзья будут рады, когда я расскажу им об этом. Наш Дима – не только вор и барыга, он еще и сын предателя Родины. Иди, расскажи им сам, я тебя не задерживаю...
– Постой, – сказал Дмитрий, затаскивая Кузьму Бунина в ближайшую дверь.
В его мозгу отчаянно метались мысли. Если правда о его отце всплывет, это будут его похороны. Он станет посмешищем всего детдома, к тому же общество “Память” не захочет принять в свои ряды полуеврея. Но хуже всего то, что его, несомненно, выкинут из детского дома с позорным клеймом “враг народа”. Этот ярлык мог относиться даже к родственникам тех, кого только подозревали в антисоветской деятельности. “Враг народа” не мог стать членом Коммунистической партии, не говоря уже о том, чтобы занять мало-мальски значительную руководящую должность; он был обречен на нищенское существование. Путь в высшее общество советской элиты будет закрыт для него навсегда. Для Дмитрия это было крушением всех его честолюбивых планов.
– Погоди, – сказал он, держа Бунина за рукав. – Скажи мне, чего ты хочешь?
– А что ты можешь мне предложить? – прищурившись, Кузьма пристально посмотрел на него.
– Пять бутылок водки, – быстро предложил Дмитрий.
Кузьма расхохотался.
– Нет, братишка, так просто ты не отделаешься.
– Я отдам тебе новую форму, не ношеную, – сказал Дмитрий. – У меня есть, честное слово. И она твоя.
Кузьма покачал головой.
– Нет. Я знаю, ты у нас богатенький.
– Чего же ты хочешь? – в отчаянии спросил Дмитрий.
– Я хочу все, что у тебя есть, – негромко сказал Кузьма, и в его светлых глазах вспыхнули хитрые, жадные огоньки. – И еще я хочу, чтобы в ваших с Ванькой делах моя доля была увеличена вдвое против сегодняшнего.
Дмитрий готов был задушить этого гада на месте. Кузьма не оставил ему иного выхода. Как ему убедить Ваню увеличить долю этого подонка в их делах? К тому же, если ему удастся купить его молчание сейчас, то потом этот мерзавец все равно станет его шантажировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93